Огонь в ладонях

Джаред без всякого аппетита съел ужин, выслушивая привычные мамины причитания – Джаред, ты так мало ешь, Джаред, ты слишком худ, Джаред, тебе нужен... Хорошо-хорошо, не буду, но мне не нравится твое настроение. Арэль помогла бы, она отличный врач. Джаред отодвинул тарелку и проговорил сдержанно: – Мам. Я провел в больнице полгода. Они сделали все, что могли, и больше никак мне не могут помочь. Только он сам. Нет, не во всем, например, он ничего не мог поделать с отравой в крови, и врачи тоже не знали, как быть с его изменившейся сутью. Он изменился, чтобы выжить, энергия им переродила его, и теперь считала яд союзником, а не врагом, которого надо изгнать из тела. В каком-то смысле им, если бы можно было персонифицировать ее, наделив зачатками разума – действовала логично. Если бы не яд, она бы никогда не проявилась, это признавали все, пытавшиеся лечить его, но им, тоже не совсем обычная, измененная, не давала ничего делать с Джаредом. Помучившись, лекаря бросили пытаться найти антидот, а вот мозгоправы от него не отставали долго. Но и тут не добились успеха. Он бы мог помочь себе сам. Если бы... Если бы был уверен, что сможет убедить Дженсена. После возвращения прошел год, а Джаред оставался таким же, как и в первый день после прилета – неразговорчивым, отстраненным, малоэмоциональным, и будто погруженным в вечные размышления. Его теперь не заставляли носить золотой комбинезон, хотя его им несколько отличалась от обычной, но она была, и могла служить сетью, связующим звеном, источником информации. Он почти не пользовался ею в бытовом смысле и тем более для общения. Он не хотел общаться. И он, как и прежде, оставался в информационном и эмоциональном вакууме, но теперь это был добровольный выбор. И даже яд был не при чем, убить любого има вообще было сложно, и ядом в том числе, так, немного неприятные ощущения. Яд в его крови не мешал общению, он просто служил теперь очередным поводом для бегства от всех. То, чего он так сильно хотел раньше – было доступно, но не нужно. Ему это было не нужно, потеряло всякую ценность. Такая жестокая ирония судьбы. Его состояние трудно было назвать страданием. Скорее, это был анабиоз. Он смотрел на все, что происходит кругом как из-под стеклянного колпака, иногда удивляясь, как изменилась его шкала ценностей. И все время вспоминал, и сравнивал. Что бы сказал Дженсен. Что бы он сделал. Понравилось бы ему это шоу? Он, скорее всего, смотрел бы на сияющие водопады радуг в небе насмешливо улыбаясь, а потом сказал бы – какая веселая ерунда. Глупость, бессмысленно, если не еда, деньги, оружие. Когда не живешь, а выживаешь, не до сверкающих водопадов огней в небе, но Джаред думал, старательно гася в себе тоску – он никогда не был так полон жизни, как там, в этом сраном Отстойнике. Рядом с Дженсеном. Выживая. А теперь он тут, в благополучном, богатом мирке, таком тесном, что трудно дышать, не то, что жить. Если бы он смог убедить Дженсена... Тогда – не получилось. Он приходил в себя долго, плавал в розовом тумане им слабый и беспамятный, пока не выплыл на поверхность, открыл глаза и увидел как сидит возле его кровати Дженсен, почерневший, заросший и еще более решительный в своем намерении. Он, наверное, не спал совсем, и когда Джаред очнулся, схватил его за руку, и не отпускал, а сам говорил: – Слава богу... ты жив! Ты не должен больше тут оставаться. Я не могу допустить... Не могу. Через два дня тебя отвезут на Эрею, а там тебя встретят родственники. Они уже извещены. Не спрашивай, как я их нашел. Ничего не говори. Джаред и не говорил. Он был слишком слаб, чтобы спорить, и слишком обижен, расстроен, разбит – его отсылали прочь... Он смотрел умоляюще, все что он мог, но Дженсен остался непреклонен. До самого конца Джаред надеялся, что Дженсен передумает, и не плакал, он надеялся даже тогда, когда носилки закатывали в Сигму, и почти поверил, что все, все, он останется, когда Дженсен взбежал по пандусу, ворвался в грузовой лифт и наклонился над ним. Измученный ожиданием, Джаред улыбнулся ему сквозь слезы, но Дженсен тихонько поцеловал его, и сказал хрипло: – Береги себя. Ушел бесшумно, не так, как догонял, с грохотом топая по железному настилу, двери лифта закрылись, и Джаред заплакал. Он выплакался, пока летел до Эреи, и ему не было стыдно перед ухаживающим за ним приставленным стюартом. Он оплакивал свою потерю, от которой рвалось сердце, пока не забылся тяжелым сном-обмороком. Потом он проснулся и больше уже не плакал. В Эрее его встретил брат, взволнованный, испуганный, Джаред не разделял его волнения, чем еще больше напугал брата. Почти сразу после прибытия на Иннерию его заперли в клинике, и он снова остался равнодушен. Его родственникам потребовалось время, чтобы понять – им теперь придется привыкать к новому Джареду. Теперь он был свободен, за ним не шпионили больше так строго, и можно было начать новую жизнь. Вот только ничего не хотелось. Джаред не сразу понял, что происходит что-то. С утра, как обычно, ушел в парк возле дома, после пробежки долго сидел на скамье у озера и смотрел на птиц. Красные лири весело плескались, создавая фантасмагорический эффект когда ныряли за кормом, в прозрачной воде видно было, как они меняют цвет на сизо-голубой. Выныривая с добычей, они в мгновение ока алели перьями, привлекая внимание ярким цветом. Джаред думал о себе. Он похож был на нырнувшего лири, и он чувствовал себя как под толщей воды, бесцветным, неживым. Почему так случилось? Ведь, наверное, можно что-то сделать. Выбраться из кокона безразличия, не думать о прошлом, да, оно изменило его безвозвратно, но заставило посмотреть на жизнь здесь, в Иннерии, по-другому. Он больше не связан был условностями этого тепленького, уютного мирка, и, в какой-то мере, был свободнее остальных имов. Это можно было считать приобретением в его войне против всего мира, но убедить себя в этом пока не получалось. Возвращаясь домой, почувствовал первый укол... тревоги? Что-то странное. Что-то трепетало в воздухе, билось, словно кто-то невидимый хотел пробить его такой же невидимый, прочный панцирь, что... что это такое было? Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, энергия им закручивалась вокруг, ломилась к нему в голову, словно... хотела до него достучаться. Джаред колебался. Он давно не подключался к общей энергии им, ему не нужна была никакая местная информация, ничьи эмоции. Но тут... тут было что-то другое. Он так и не решился влить свою им в общий поток энергии, и направился в дом, рассудив – если что-то важное, мама скажет ему, он все поймет по ее лицу. Очень уж не хотелось что-то ворошить внутри, не хотелось снова чувствовать боль. Мама выглядела так странно. При виде Джареда прижала руку ко рту, будто боялась сказать что-то лишнее, и смотрела испуганно. Джаред забеспокоился сильнее. – Мам. Что-то случилось? *** Она взяла себя в руки на удивление быстро. Джареду так показалось, или это действительно было так, но выглядела она теперь даже немного обреченно, но уже без признаков паники. – Присядь, – сказала она, кивнув головою на диван, – нам нужно поговорить. Все разборки, какие были в жизни Джареда, всегда начинались с таких вот слов, но он же ничего не сделал, не чувствовал вины за проступок. Что происходит? А еще через минуту Джаред был оглушен новостью, и, право, это было предусмотрительно, прежде усадить его. Мама рассказывала тихим, приглушенным голосом, внимательно отслеживая его реакцию: –... задержали. По новостям сейчас сказали. Катер класса Д совершил посадку в горах Йенси. Капитан разрешения на посадку не получил, и они пошли на преступление. Их нашли и арестовали, а теперь передают, что... что там тот человек. Который держал тебя... Который связался с нами. В их маленький сладкий рай не так-то просто было проникнуть, Иннерия не любила чужаков. В голосе матери проскользнул страх, и непобедимое, присущее многим имам едва заметное пренебрежение к обычным, не совершенным людям – не имам. И это был третий удар по стеклянному колпаку, под которым все последнее время жил Джаред. Колпак пошел трещинами. Джаред усмехнулся желчно, и посмотрел матери в глаза. Она отводила взгляд, казалась немного смущенной – о, да. Это считалось неприлично, недопустимо – показывать истиное отношение к людям, жившим за пределами рая. Имы называли тех, кто лишен способностей – кои. Кой, значит тупой, ограниченный, агрессивный дикарь, тот, кто прозябал на низшей, по сравнению с имами, ступеньке эволюции. Они никогда не говорили этого вслух, для обозначения чужака применяя в беззвучном общении им некий символ, очень близкий по свечению к обозначению неразумного животного. Джаред слишком чуток был к интонациям, он, долго лишенный им, научился слышать в голосах то, что имы не могли скрыть – презрение. Джаред сам был для них коем, пока не случилось чудо. – Дженсен? Ты Дженсена имеешь в виду? Мама вздрогнула, мельком глянула на него и быстро отвела взгляд. – Да. И еще другой. Твой примерно ровесник. Джаред встал, подошел к матери, и легонько взял за предплечья. Спросил обманчиво спокойно: – Почему ты волнуешься? Мать вспыхнула, снова попыталась сдержать эмоции, и не выдержала, заплакала: – Этот человек... Что ему нужно? Джаред молчал, хмурясь, и не отпуская ее, держал, смотрел, видел, что она мучается. Не то. она говорит – не то. Не то. что думает. Это ее «держал тебя» это ее презрение и страх, она ведь лучше других знала, как все было с Джаредом, одна из немногих. Знала, что Дженсен спас Джареда, но так и не смогла простить – за что? За то, что они спасали друг друга раз за разом, за их ненормальную для имов привязанность, за то, что Дженсен не вытащил его сразу? За то, что ее сын так был зациклен на Дженсене, что не смог нормально жить дальше без него? – Мама. Что происходит? Ты ведь знаешь, мне не грозит опасность. Его выкинут с планеты, он никогда не доберется до меня, если я сам не захочу. Что? Она сдалась, и посмотрела на него, В ее глазах полных слез, Джаред прочитал признание, покачал головой, жестко ухмыляясь: – Неет, мам, нет. Не беспокойся. Я не брошу тебя. Он вышвырнул меня как котенка из своей жизни... Джаред внезапно задохнулся от боли, даже пришлось отступить от матери в попытке отдышаться. Приступ ярости, обиды такой вдруг яркой, свежей, острой разрушил остатки защитного купола над ним, и сразу же его захлестнул потом противоречивых эмоций и воспоминаний. Как же это было больно! Он помнил все это раньше, ничего не забыл, и грохот ботинок по пандусу – он возвращается, какое счастье! – и свой отлет, когда болело все-все внутри, и страдала его им, вместе с ним оплакивая потерю, конечно, как же иначе, Дженсен ведь был создание им, как кусок вырвать из тела, как без него?! – Вот поэтому я боюсь, – сказала мама, скорбно глядя на то, как Джареда корчит. Потом тихонько ушла, давая ему прийти в себя, привести в порядок мысли. *** Равнодушие лопнуло, как мыльный пузырь, и Джареду стоило огромных усилий, чтобы не двигаясь с места, без криков и нервной беготни просматривать новости в им-системе. Он получил официальный запрос из службы миграции, и осторожный вопрос о встрече, ему хватило сил вежливо отказаться. Он смотрел, как катер транспортируют в космопорт, и после недолгих проволочек привозят нарушителей. Он увидел самих нарушителей, и во втором признал со слабым удивлением Исая, но смотрел он, конечно же, на Дженсена. Почти не изменился. Такой же крепкий, коротко стриженый, немного более заросший щетиной чем обычно, с волчьим цепким взглядом, двигался с тяжелой грацией тигра, пока их не привели к катеру, и так же тяжело, угрожающе-безмолвно смотрел на офицера, зачитывающего нарушителям «приговор». Офицер нервничал и сбивался, и скорее хотел закончить неприятную процедуру, вокруг сновали репортеры, оживленные редким происшествием, но Дженсен не замечал их, и, похоже, не слушал офицера. Но как только офицер закончил, спросил громко, нетерпящим возражений тоном, Джаред даже почувствовал, как раньше, как когда-то, как его накрывает мощной аурой взбешенного сильного самца: – Вы не ответили на мой вопрос. Он знает, что я здесь? Я не улечу, пока вы не скажете. И вы ничего со мной не сделаете! Со сладким, невыносимо прекрасным ощущением горечи и счастья Джаред смотрел, как офицер что-то отвечает, и Джаред знал, что он говорит: на официальный запрос получено, блаблабла, и не изволите ли убираться вон. Дженсен сумрачно смотрел на офицера еще некоторое время, и Джаред видел – он борется с собой. Борьбу проиграл, и уже не скрывая досады, крикнул: – Если бы не знал, что вы, мерзавцы холеные, не умеете лгать, решил бы, что вы лжете. Но вы не умеете. Ваша волшебная им как телепатия, и все тотчас узнают ложь. Меня бы вы не пожалели, я не отличу, но другие! Но, знаете что? Вы все равно лжецы. Вы научились врать себе в мыслях, вы сделали ложь правдой. Думаете, что лучше всех, и все остальное дальше границ Иннерии просто ошибка, глупые, смешные животные! Вы отгородились от настоящего мира, и не хотите знать настоящей правды! Дженсен теперь казался таким молодым, отчаянным, несчастным. Джаред слушал, как громом пораженный, впитывая каждый звук, каждое его слово всей душой, боясь вздохнуть. Дженсена грубо тащили в катер, уводя от репортеров, Исай юркнул в него сам и испуганно выглядывая оттуда, таращился во все глаза на разбушевавшегося Дженсена. А тот продолжал орать, уже обращаясь к Джареду и раскидывая служителей порта: – Ты трус, Джаред! Трусливый маленький щенок, такой же, как все они! Лжешь себе, прячешься... Да отцепись ты! Джаред, если ты счастлив, просто скажи! Я должен знать... ты достал, чувак, отдохни немного. Должен знать! Не будь трусом. Я же люблю тебя, дурак! Джаред так и сидел одиноко в гостиной, пока не стемнело. Его никто не беспокоил, даже младшая сестра, прибежавшая из школы, заглянула в комнату и крадучись, ушла. Феерический скандал, прогремевший на всю Иннерию, поставил Джареда перед выбором, и нужно было хорошенько подумать, что делать дальше. Он заметил как заснул, и во сне не видел ничего просто провалился. Тело затекло, он проснулся под утро, и увидел тень в кресле напротив, удивился когда узнал маму. – Что ты здесь делаешь, мам? Она вздохнула, и через паузу сказала почти спокойно: – Прощаюсь. Хотела насмотреться на тебя напоследок. У Джареда сдавило горло, и на глаза навернулись слезы. Она уже все заранее знала. Джаред еще не знал, а она сразу все поняла, едва услышав про катер Дженсена. – Я вернусь, мам. Буду давать о себе знать. Не бойся, ладно? – прошептал он просительно. *** Искать Дженсена не пришлось долго, после громкого скандала на Иннерии, тот стартанул к ближайшей планете Роз, и, возможно, ждал там чего-то, вот сукин сын. Джаред называл так его мысленно, грубостью плохо маскируя волнение, но на самом деле им в нем пела и дрожала от нетерпения. Конечно, не им, он сам, но так легче было, перекладывая свои чувства на им, как на разумное существо. Это им влюблена, это она, а не он. Он просто посмотрит, и все. Посмотрит на него, может быть, они поговорят. И все. Планета-парник кружила голову концентрированным запахом роз, они были везде, везде. И нарисованные символы планеты, и живые цветы, и дома, похожие на клумбы, и полиция в розовых мундирах с цветочками в петлице. Розовая гостиница в городе Роз тоже утопала в цветах, и в каждом номере стояли пышные букеты. А Джаред едва замечал все это великолепие, набираясь храбрости – всего-то надо было дойти до второго этажа и постучать в тринадцатый номер. Но он не успел. Три стука – тук-тук-тук – так громко прогремели, что Джаред выронил сумку, и обернулся к двери. Ноги вдруг отнялись, он смотрел во все глаза на дверь, боясь шелохнуться. Дверь номера открылась, и в комнату вошел Дженсен, и даже одежда была на нем та же самая, какую он видел по новостям им. И еще немного зарос... ну, даже и не немного. Густая щетина покрывала щеки, и глаза казались больше с темными кругами под ними. Подошел вплотную, и снова Джаред оказался в плену, просто накрыло плотной, чувственной волной, теплом, нежностью, страстью, Дженсен не трогал, не касался его руками, но все равно взял, забрал, всосал в себя, и не было никакой силы сейчас, способной оторвать его от Дженсена. Джаред грелся в его тепле, и улыбался, только сейчас осознавая, как же ему было холодно все это время. А потом Джаред легко сложил Дженсену руки на плечи, заглянул в глаза и прошептал, не умея сдержать улыбку: – Твое выступление было потрясающим. Просто бомба. У Дженсена загорелись глаза. Он мягко, и даже немного смущенно улыбнулся. Осторожно взял его обеими руками за талию, притянул к себе ближе. И тоже почему-то шепотом спросил: – Тебе понравилось? – Не то слово. Особенно: «Я люблю тебя, дурак». Дженсен посерьезнел. Смотрел внимательно, заглядывал в глаза, спросил, и голос его казался неуверенным: – А ты... Миллион вопросов было в этом коротком «а ты» – как ты? Ты здоров? В порядке? Ты простишь меня? Ты забыл меня, или... Джаред таял от счастья, и чуть не плакал, вот так, оказывается, тоже бывает, когда очень хорошо – хочется плакать. Он прижался к Дженсену, будто врасти хотел в него, положил голову на плечо, зажмурился, проговорил: – Я хорошо. Я теперь совсем хорошо. Вот теперь – да. Им вырвалась наружу и окружила их сияющий облаком, а Джаред смог увидеть, о чем думает Дженсен, что хочет ему предложить. Обрадовался, удивился, как много пропустил, оказывается, Зарту–5 или по-старому Отстойник снова решили использовать как тюрьму, и в настоящий момент она представляла из себя огромную стройку. Не было больше Зоны, секторов, все, кто жил там или уехали, или подрядились на стройку – прежней жизни больше не было, ее стерли как ластиком. Какое счастье, что Дженсен свободен! Какая неожиданная удача. Джаред боялся, что Дженсен в силу врожденной ответственности перед доверившимися ему людьми навсегда окажется привязанным к чертовому Отстойнику. А теперь оказывалось – они свободны. Весь мир для них, весь огромный мир, и это было по-настоящему здорово. конец