По Фрейду

Я говорил мне жаль, но жаль не было… Я говорил, что люблю, но любить не мог. Я был с ней, но не с ней на самом деле. Я открыл порно и не смог смотреть больше на девушек…

Самое сильное, что отталкивает от тебя человека, это три те самых популярных слова. Нет, разумеется, не иди, на и хуй. А три слова — три слова, которые образуют нечто необыкновенно невообразимое. И это необыкновенно выразимое существует в трех формах. Я думал, что сеанс терапии начнется с терапии, а не с вопроса о терапии: — Вы знаете, что такое гештальт-терапия? — Понятия не имею, — отвечаю я. Мой психотерапевт предлагает мне сыграть роль моей возлюбленной. А сам он — мою роль. — Представьте, что на этом стуле сидите вы. — Он показывает на свой стул. — Представьте, что я — это вы; а вы — это ваша возлюбленная, Мария. Психотерапевт говорит: — Я хочу, чтобы мы разыграли сцену вашей последней встречи. Скажем, просто ролевая игра, идет? Я подумал было, что, если он — это я; а я — это моя девушка. То он тоже является моей девушкой. Да, это конечно так, но зачем лишний раз нервировать психотерапевта и задавать ему столь логичный вопрос. — Идет, — говорю я и закрываю глаза. Первая форма этих трех слов — самая искренняя. Вот сейчас я скажу ей, что люблю ее. Люблю ее больше жизни. А она спросит, готов ли я сделать все ради нее. — Я сделаю все ради тебя. Я говорю: — Ведь я люблю тебя. Маша расстегивает лифчик и подмигивает. Мои руки невольно тянутся к ее соскам, но тут меня обрывает док: — Можно без рук? Портрет сексуальной Марии превращается в картину «психотерапевт говорит что-то». — Да, конечно, — отвечаю я. Он просит меня перемотать нашу ролевую игру на момент после секса. — Когда я кончаю? — Нет, когда вы кончили. Я говорю, что она меня попросила кончить в туалете. — В туалете? — переспрашивает психотерапевт. — Да, — говорю я. — В туалете. Док снимает и протирает свои очки. Я, раскачиваясь в кресле, смотрю на часы. Смотрю на картину, которая напротив окна, которое напротив двери, которая напротив нас. На ней, на картине, изображен пожилой человек с сигарой. Видно, что ему нравится эта сигара. Ведь, если бы она ему не нравилась, он бы ее не держал в руках и не пихал бы в рот. Люди же не пихают в рот то, что им не нравятся? Не держат в руках то, что им не нравится? Внизу на картине написано «Зигмунд Фрейд». — Эмм, — издает мой психотерапевт. — Как долго вы кончали в туалете? Я задумался. — Ну, скажем, десять минут. — То есть вы дрочили прямо в туалете? — спрашивает психотерапевт. — Так и есть, — отвечаю я. — А Мария? Я ответил, что не знаю. Ответил, что просто дрочил и необращал внимание на окружающий мир. Но… — Но? — Я обратил внимание, кто-то постучался в дверь. — В этот момент вы все еще онанировали? — Да, в этот момент я все еще онанировал, — ответил я. Мой психотерапевт спросил, что было потом, после того, как я услышал что-то, но не закончил онанировать. Я ответил, что, мне показалось, что Мария вышла за дверь, потому что все стало тихо. — Но вы продолжали дрочить? — Да, я продолжал дрочить. — То есть вы решили закончить дело, а потом пойти узнать, что случилось?  — Так и есть, — ответил я. — Сделал дело, гуляй смело — почеркнул я. — Простите, что все еще не прошу приступить к ролевой игре. Дело в том, что мне важно понять все предельно детально и ясно, — объяснила мне Мария. Мария и психотерапевт спрашивают, что было потом. Я отвечаю, что кончил прямо в унитаз, смыл сперму и пошел к Марии. — То есть, вы не помыли руки? — спрашивает мой психотерапевт. — Нет, — говорю. — Не помыл. Он соединяет кончики пальцев и концентрируется на чем-то, что мне не дано знать. Кажется, мой психотерапевт зацепился за что-то, хотя я продвинулся не так глубоко. Не так глубоко к самой сути, разумеется. На против портрета Зигмунда Фрейда был еще один портрет. Кажется, там был тот же дядюшка. — Дайте угадаю, там был любовник вашей возлюбленной. Я кивнул: — Просто еще один парень. — То есть вы узнали… — Что моя девушка — нимфоманка, — закончил я. — Секс-зависимая, — повторил психотерапевт. — Дающая всем, всем, всем! — не выдержал я и вскочил со стула. Мой психотерапевт поднялся и легко, словно невзначай, обнял меня. Легко — как будто, он мой лучший друг; как будто, мы настолько близки, что делаем это на уровне безусловных рефлексов. Он сказал, что понимает меня. Это разочарование в девушке — невыносимо ужасное.Он попросил продолжить игру. Попросил проиграть тот момент. — Извини, — говорю я. — Но теперь ты знаешь правду обо мне. — Ох, милая, но я же люблю тебя! — сказалмой психотерапевт и тыльной стороной ладони ударил себя в самое сердце, которое, к сожалению, находилось за ребрами. Как в театре. — Я злой недуг, ты же — петух. — вскрикнул я. Психотерапевт оторопел и произнес ни слова. Минута тишины и он спрашивает: — Так она и сказала? — Так она и сказала, — ответил я. — То есть, ваша девушка оскорбила вас, понимая, что вы слепы из-за своей влюбленности-любви? — Так и есть, — говорю я. Мой психотерапевт закрылся руками и зарыдал. Он рыдал так громко, что я не смог не подойти к нему. Я обнял его и поцеловал. Оставил отпечаток своих губ на его облысевшей макушке. Я обнял его сильнее, но он не прекращал плакать. — Девушки-стервы, — сквозь слезы произносил он. — Суки, суки, суки, — переходил на разрывающий глотку крик. Психотерапевт всхлипывает и кричит: — Я ненавижу девушек. Я хочу каждую убить. Убииииииить. И тут что-то перевернулось у меня в груди. Я возненавидел девушек так же сильно как мой доктор. Боль в груди вырвалась через глаза. Как девчонка. Я пустил слезы. Но мне почему-то было плевать. Плачь — это выход боли; это то, что спасает, кем бы ты ни был. — Вот такой был мой сон, — говорю я. Я говорю: — Вы рыдали, а я вас успокаивал. Мой психотерапевт усмехнулся и сказал, что никогда бы не стал показывать настолько интимные чувства при людях. А я думал, специалисты в области оказания психологической помощи должны сближаться со своими пациентами, а не отдаляться. — А зачем вы, собственно, меня поцеловали? — Не знаю, — ответил я. — Наверное, проявление дружеских чувств. — Друзей не целуют в макушку. Психотерапевт встал со своего кресла и подошел к шкафу, который был единственный в комнате моего специалиста, и достал что-то похожее на резиновый член — резиновый фаллос. — Это фаллос, — сказал он. — Фаллос? — переспросил я. — Резиновый фаллос, — ответил док. — Но зачем? — спросил я. — Не зачем, а почему, — ответилпсихотерапевт, присаживаясь на кресло. — Почему вам приснился сон, где вы проявляете гомосексуальные действия? — Гомосексуальные? Я васвсего лишь поцеловал в макушку. Доктор посмотрел на портрет дядюшки Фрейда и сказал мне, вылупив на меня глаза: — Это знак. Я сказал, что очень хочу продолжить терапевтический сеанс без резинового фаллоса. — Без фаллоса? — переспросил он. — Без фаллоса, — подтвердил я. — То есть, вам не нравитсямой фаллос? — спросил мой психотерапевт. — Нет, — ответил я. Но потом я спохватился и понял, что док произнес «мой фаллос». Но что-то менять было уже поздно. Поэтому я сказал: — Меня не интересует этот резиновый фаллос. — То есть, так ты ему все и рассказал? — спросила меня Маша. Я кивнул и посмотрел на ее белоснежно-черные глаза. Помню, как-то раз я ее пригласит в парк ночью. Когда мы сидели на травке и смотрели на звезды, я сделал Маше — своей возлюбленной — комплимент. Я сказал, что ее глаза ярче самого мощного квазара во вселенной. А она, глупенькая, не поняла, о чем я. И я тогда не понимал. А теперь понимаю: квазар — самый яркий монстр во вселенной, но только если находиться рядом с ним. Но из далека он — черная дыра, — но не только потому, что квазар — это черная дыра. В последней нашей встрече она говорила, что я редкостный тупица-идиот-еблан. Моральный урод. Тварь ебанутая. Ей приходилось рвать, наверное, с сотнями парней. Вот и словарный запас сформировался соответствующий. Она говорит: — Ты можешь от меня отвалить? Отклеиться наконец? Первая форма «я тебя люблю» — самая искренняя — всегда заканчивается полным опустошением вас. Именно вас. Ваша первая форма любви — вторая форма любви для вашего партнера. — И что вы ответили на эти вопросы? — поинтересовался мой психотерапевт. В любви один должен врать о своих чувствах. Тогда это вторая форма любви. Но для него. Почему должен? Каждый что-то кому-то должен. «Ты никому ничего не должен», — говорят должники. «Иди нахуй», — говорят посланные нахуй. Все в этом мире давно за пределами геостационарной орбиты, если принимать орбиту за рамку, которую используют в обиходе, чтобы обозначить границу дозволенного, но только за пределами Апогея, если принимать высшую точку не того, что принимают тривиально, используя в обиходе Апогей, а высшую точку за пределами геостационарной орбиты, а это – Апогей Апогея. — Я сказал, что оставлю ее. Навсегда. — Ее реакция? — Как и при сексе со мной — нулевая. — Раз уж мы заговорил об ощущениях во время секса, скажите, вы когда-нибудь возбуждались при виде полового члена? Вы часто смотрите порно? Я говорю: — Смотрю постоянно порно. А причем тут половой член? — Ну, вы любите лесбийское порно? — Нет конечно! — ответил с гордостью я. Психотерапевт улыбнулся и попросил рассказать дальнейшую судьбу моей личной жизни. — Но прежде чем продолжить, — вдруг остановил меня док. Я не успел сказать ни слова. — На что похожа черная дыра? Не знаю, — сказал я. — А разве ее видно вообще? — Хорошо, — сказал мой психотерапевт. — Поставим вопрос по-другому: почему вы сделали именно такой комплимент? Скажем, космический комплимент. Я сказал, что не понимаю смысл вопроса. Что мне всего лишь нравятся черные дыры. Квазары. Внутри которых неизвестность, которая никогда не будет разгадана людьми. Никогда. Что я хотел бы войти в черную дыру. Попасть в нее… — Достаточно, — остановил меня доктор. — Что было после расставания с Марией? Первая форма любви — искренняя, но не зависимая. Она открывает вам всю природу человеческой любви. — Я много страдал. Очень много. — Пиздострадание? — поинтересовался психотерапевт. — Пиздострадание, — подтвердил я. Я говорю: — Моя жизнь превратилась в ад. Ее цель — женщины. Или — женщина. Я закрылся руками. Меня терзало. — Послушайте, мы живем в аду, — сказал мой психотерапевт. — Продолжайте, пожалуйста. — Пил много кофе утром и днем. Вечером виски, если был виски. Коньяк, если не было денег на виски. Изредка вино, когда смотрел сопливые фильмы. Я очень много плакал: бывает, шел на кухню за новой кружкой кофе и впадал в истерику, не дойдя до самой кухни. Я прекратил с кем-либо общаться, потому что мне хотелось лишь думать о Маше. Поэтому я думал только о Маше. Я тратил все свое время на две вещи, не считая фильмов: мысли о другом человеке и пустота. Мне хотелось стать немым, чтобы кричать от боли… — В результате расставания, вы превратились в бесформенное ничтожество, — заметил мой психотерапевт. –Вам сейчас больно? Сколько времени вам понадобилось, чтобы все это закончилось? — Нет, я больше не чувствую боли. Я прекратил верить в истинную любовь и… — И? — Мне потребовалось три недели. Три недели я убивался. Три недели из моей жизни в никуда. Один человек подарил мне самые худшие недели в моей жизни… Я говорю: — Я врал другим девушкам, что люблю их. Но я их просто трахал. — Вы находите себе оправдание? — спросил мой психотерапевт. — Мне оно и не нужно, — ответил я. — Я поступал также, как и поступили со мной. Вторая форма любви — любовь во имя чего-либо. Корыстная любовь. Говорить «я тебя тоже люблю», чтобы воспользоваться. Говорить «я люблю тебя», чтобы получить желаемое. — Как вам секс с такими партнерами? — Мне было очень хорошо, — без энтузиазма ответил я. Психотерапевт оскалил зубы и прошептал: — Секс. — Что? — спросил я. — Я говорю, — сказал док, — что мы добрались до самого главного. Я утвердительно покачал головой. То ради чего я пришел уже на поверхности. Мы вырыли с психотерапевтом яму и нашли в ней кость. Настало время поднять ее и… — И? — спросила меня Мария. С детства я любил лошадей. Мне нравилось на них кататься. Соответственно, меня отдали родители в конный спорт. Мы жили за городом, а там как раз было много клубов, где обучали верховой езде. Я сделал паузу и закрыл глаза. — И что было дальше? — прервал меня доктор. — Вы представляете себе конюшню? — спросил я. — А стойло для лошадей? Я медленно говорю: — Так вот, однажды, после тренировки, я прогуливался по конюшне моего клуба… Прогуливался и слышал стоны. Человеческие, но нечеловеческие стоны. Шел на них. Увидел жеребца, красивого. Увидел мужчину, который лежал попой к коню. И что-то конское было в этом человеке, думал я тогда. — Это был член жеребца, — задумался мой психотерапевт. — Знакомо. Я взялся за волосы и проревел: — Я видел, как он вставлял человеку. Я видел лицо этого мужчины. Оно испытывал неземное удовольствие… Доктор обнял меня также как я его в своем сне. Он прикоснулся своей щекой ко мне. Я почувствовал что-то влажное, стекающее по его щеке и касающееся моей. Это была слеза. — Рассказывайте дальше, — сказал он, отстранившись от меня. Я перевел дух и продолжил: — Конь делал поэтапные движения взад-вперед, углубляясь с каждым разом глубже и доставляя мужчине последнее в его жизни удовольствие. Удовольствие, как я мог заметить по его лицу, рот которого был приоткрыт, а глаза слегка прикрыты, было не то, что внеземное — а совсем внеземное. Это было райское наслаждение. — То есть, через анальное отверстие в прямую кишку был введен половой орган животного? — Совершенно верно, — подтвердил я. — Последствия неизбежны, — заметил мой психотерапевт. — Разрыв прямой кишки, — подтвердил я. Я смотрел в одну точку и рассуждал: прямая кишка- она же такая маленькая. На что рассчитывал этот человек? Он знал, что умрет после такого эксперимента, но все равно на него пошел. Или это не эксперимент… У меня давно появилось желание проверить. — Стоп, — откликнулся психотерапевт. — Вот этого делать я не советую. Расскажите, что вы сделали после того, как увидели это. — Я не мог оторваться от крови, которая стекала бедрам и вообще всей нижней части тела этого мужчины. Меня заворожило то, как мужчина сам продавливал член коня. Как он толкал свой зад к коню, словно вонзал в себя копье. Как из его оскала капали слюни. — То есть, оскалил зубы только тот, кто был под конем? А жеребец? — спросил меня док. — Коню было все равно. Он как будто и удовольствия не получал. Как будто выполнял задание без желания. Я оскалил зубы. Слезы потекли сами собой и закричал: — Доктор, спасите меня! Я больше не люблю женщин. Психотерапевт приподнялся со своего кресла и подошел к картине Зигмунда Фрейда. — Вы знаете кто это? — спросил меня доктор. — Нет, — ответил я, приглядываясь ко взгляду Фрейда. — Это австрийский психолог, психотерапевт психоаналитик. — Доктор развернулся и подошел ко мне, чтобы что-то сказать. Но он ничего не сказал и просто смотрел на меня в упор. Мой психотерапевт — мужчина пятидесяти пяти лет, лысый, очень опрятный и красивый с великолепной изумительной белой бородой. Его губы блистали на свету полуденного летнего дня. Я закрыл глаза, вспомнил коня и… Я почувствовал, как мои губы соприкоснулись с губами психотерапевта. Словно слияние двух галактик мы слились в поцелуе. В груди я почувствовал миллиард бабочек, которые летали по всему желудку. Слегка влажный язычок коснулся моего языка, и я порхал глазами от удовольствия. То, что я испытывал при этом поцелуе, я никогда не испытывал с девушками. Моя рука притянула голову моего доктора ко мне. Невольно, невзначай. Чтобы в результате слияние галактик образовалась одна. И это галактика — третья форма любви. Взаимная. Настоящая. Райская. Адско-райская -внеземная. Невероятная. Бесконечную бесконечность отдал бы, чтобы этот поцелуй продлился эту же бесконечность. Моя свободная рука потянулась к моему психотерапевту. В его джинсы. В этот момент, чтобы оторваться от поцелуя мне бы потребовалась стать сверхчеловеком. Я прикусил верхнюю губу моего психотерапевта, а затем и нижнюю. Я засосал в вихре любви его язык и перешел в обычный — страстный, если страсть — Апогей всего и вся; и самый нечеловеческий — если нечеловеческий — то состояние тебя и твоего тело, которое не описывается ни одним языком. Только языком твоего доктора, который в тебе. Который слился в пируэт вместе с твоим. В танце любви. Вечной любви. Я открыл глаза и понял, что это была иллюзия. Фантазия. На меня соединив кончики пальцев рук перед собой. И улыбался также, как и в тот раз. — Это был всего лишь сон, не так ли? — спросил он меня. — Всего лишь сон, — ответил я и вытер испарину со своего лба. Первая форма любви — будешь предан. Вторая форма любви — будешь предавать и получать все, но тебе быстро надоест. А третья форма любви. Она… Психотерапевт встал с кресла, расстегнул ремень и опустил джинсы. Снял их и подошел ко мне. — Наш терапевтический сеанс подходит к концу. Я улыбнулся. — Вам надо продлить его. На час, но прямо сейчас, — сказал он. — Нам надо его продлить, — подтвердил я и расстегнул ремень на своих штанах.