///
Изабель расцарапывает кожу на груди; шипы роз царапаются изнутри. Она давится алыми лепестками, думая, что в их красноте есть нечто извращенно-прекрасное: будто отхаркивает куски своего сердца после каждого приступа. Изабель не ходит к врачу, ей незачем знать диагноз, который может поставить себе сама. Ее диагноз улыбается ярко-ярко, да так, что слепит глаза; ее диагноз высок, подтянут и до безумия красив; ее диагноз благороден и справедлив; ее диагноз бесповоротно влюблен в другую, и от этого ее сердце колется об обвивающий его розовый куст — того и глядишь начнет кровь выходить вместе с лепестками. Изабель не питает надежд; ей достаточно посмотреть в зеркало на изуродованное лицо, прикрытое маской, чтобы надежду на успех разъела серная кислота. Она приходит на каждый матч университетской сборной по футболу, стоит в проходе между трибунами, прячась в тени, и наблюдает за тем, как Стив раздает команды своей команде; за тем, как Стив забивает голы — один за один; за тем, как Стив целует капитана группы поддержки, и Диана улыбается так ярко, выглядит такой идеальной, что налившиеся кровью полукружия на ладонях не сходят еще несколько дней. Изабель следит за ним, стараясь не привлекать внимания, искусывает то, что осталось от губ, в кровь, и буквально чувствует, как ростки роз занимают все больше пространства в груди. Стив Тревор здоровается с ней, когда они случайно пересекаются в переплетениях коридоров, и всегда улыбается; Изабель складывает эти улыбки в потайной карман со внутренней стороны ребер, и не расстается с носовым платком, в который украдкой сплевывает ало-красные лепестки, чтобы никто не видел. Ей, по ее расчетам, жить осталось не так уж и долго. И поделать с этим, в сущности, ничего нельзя. Она и не хочет.///
Она прячется под трибуной, чтобы не привлекать лишнего внимания, наблюдая за тренировкой футбольной команды, когда ее накрывает очередной приступ — сильнее, чем предыдущие. Лепестки душат, сбиваются в гортани липким кровавым комом, и ей приходится снять маску, чтобы было проще выплевывать проклятую любовь на землю, покрытую мусором. — Изабель? С тобой все в порядке? — голос, звуки которого она прокручивает в своей голове каждый вечер, раздается за ее спиной, и она выставляет перед ним ладонь с зажатой между пальцами маской, жестом просит не подходить. Изо рта продолжают сыпаться лепестки, но она молится, чтобы полумрак, окружающий их, не дал ему разглядеть подробностей. Изабель стучит кулаком по своей груди, хрипло втягивает воздух, ощущая легкое головокружение. Стив резко хватает ее за плечи и разворачивает к себе лицом; на ее губах застывает капля крови, сквозь разъеденную кислотой скулу выглядывает лепесток розы. От него пахнет потом и сандаловым одеколоном, и Изабель смотрит на него оленем, застывшем на трассе в свете фар. Сквозь лавки трибун, располагающихся над их головами, проникает солнечный свет, полосующий его лицо; в полумраке голубые глаза выглядят сверхъестественными. — Ты больна? — он, кажется, действительно встревожен, и ей думается, что это всего лишь чертова жалость. Жалость сочится из его кожи, вытекает тревожными словами изо рта, выливается заботливыми взглядами из зрачков. Изабель резко бьет его по рукам, заставляя себя отпустить. Прикрывает лицо маской. — Не твое дело, — огрызается она, обнимая себя за плечи. Стив внимания на это не обращает, и Мару чувствует себя бездомной кошкой, которую хотят приласкать лишь потому, что ребра уж слишком сильно выпирают из тощего тельца. — Я сама разберусь. — Это же ханахаки? Ты была у врача? — Я же сказала, что это не твое дело, Тревор, — она подхватывает с земли сумку с учебниками и проходит мимо него, стараясь сдержать мелкую дрожь, что содрогает все тело. — Я уверен, что он тебя полюбит, если узнает получше, — говорит ей в спину Стив, и Изабель замирает на полушаге. — Тот, в кого ты влюблена, из-за кого страдаешь, — поясняет он. Мару медленно поворачивается и улыбается смиренно, будто и не желает иной участи. — Никто не должен умирать от безответной любви. Это глупо. — Только человек, на чьи чувства ответили взаимностью, может сказать подобное, — отвечает ему Изабель, а после уходит, оставляя его растерянно смотреть себе вслед. Много позже она задается вопросом: как он узнал, что она под трибуной? Неужели заметил, что она наблюдала?///
— Я тут провел небольшое исследование, — он находит ее в библиотеке, говорит громким шепотом, чем вызывает неодобрительное шипение библиотекаря, с легким шлепком опускает на стол перед ней кипу бумаги. Изабель старательно делает вид, что не замечает его. — Я надеюсь, у тебя еще не началось приступов удушья, потому что это последняя необратимая стадия. — Я занята. Иди спасай кого-нибудь другого, — она перелистывает страницу толстого справочника по органической химии и даже не смотрит на него, хоть и чувствует, как сердце начинает биться сильнее, отчего шипы впиваются с удвоенной силой куда-то в район перикарда. — Для умирающей ты слишком избирательна в помощи, — фраза звучит обиженно, и Изабель, наконец, отрывает голову от книги, поворачивается в его сторону. — А ты слишком навязчив для того, кого я толком не знаю. — Тогда зачем ты приходишь почти на каждую тренировку нашей команды? — Стив хитро щурится, а Изабель на мгновение теряет дар речи, чувствуя, как начинают краснеть щеки. — Не твое дело, — она пытается сосредоточиться на закорючках формул, — а теперь забирай всю эту макулатуру и проваливай. — Мы с Дианой, вообще-то, всю ночь потратили, чтобы найти столько информации о ханахаки. Могла бы спасибо сказать, — у нее холодеет в межреберье от его слов. Мару яростно захлопывает книгу, отчего на нее оборачивается сразу несколько студентов. — Это не твое дело, и уж тем более не дело твоей девушки. Какого черта тебе вообще надо от меня? Какая тебе разница, что со мной? Жалко стало бедную уродку? Или в героя захотелось поиграть? Я сама разберусь со своими проблемами, а уж каким способом, не твое собачье дело! Не лезь в мою жизнь. И не смей никому больше рассказывать об этом, — она буквально выбегает из библиотеки; приступ скручивает ее в коридоре, и книги валятся из рук. Их поднимает Стив, терпеливо ждет, пока она выплюнет все лепестки. Изабель жадно глотает воздух, прижимая ко рту платок, и уже готовится продолжить свою тираду о невмешательстве в личную жизнь, когда он говорит с необычно серьезным лицом. — Я хочу тебе помочь, потому что знал кое-кого, кто умер от ханахаки. Я не смог помочь этому человеку, так что подумал, что, может быть, смогу помочь тебе. Эгоистичное малодушное желание хоть немного очистить свою совесть, никакого героизма, — он отдает ей книги. — Я больше не буду навязываться тебе, раз ты не хочешь. Скажу только одно: единственное, что ты можешь сделать, чтобы излечиться, разлюбить. Звучит абсурдно и банально, но другого способа нет. А еще было бы неплохо обратиться к врачу, может, еще не слишком поздно для хирургического вмешательства. Но тут уже тебе решать. Изабель растерянно смотрит на то, как он теряется в переплетении коридоров, и думает, что разлюбить — не ее вариант. Как она может разлюбить кого-то, вроде него?!///
В следующий раз, когда она приходит на тренировку футбольной команды, больше не прячется под трибунами; сидит в самом центре, намеренно привлекая к себе внимание, хоть и чувствует себя неловко на всеобщем обозрении. Стив подсаживается к ней сразу же после того, как отпускает остальную команду отдыхать. — Решила больше не прятаться? — он не смотрит на нее — рассматривает футбольное поле, раскинувшееся впереди. Изабель комкает в руках подол черной юбки. — Я хотела извиниться, наверное, — едва слышно произносит она, чувствуя, как все сильнее сдавливает в груди: розы постепенно опутывают легкие. — За то, что так бурно отреагировала. — Это я должен извиниться. Мне правда не следовало лезть не в свое дело, — он замолкает, но не уходит. Изабель хочется взять его за руку, но она лишь вжимает ногти в ладони. — Кем был тот, кто умер от ханахаки? Твоим другом? — Была. Она была моим лучшим другом. Ее звали Этта. Она умирала от этой заразы долго и мучительно, сопротивлялась изо всех сил, и тоже говорила, что не может разлюбить того, из-за кого страдает, — он на мгновение замолкает, будто сглатывает подкативший к горлу комок. — После ее смерти я узнал, что это я был тем, кого она любила. Я не мог ответить ей взаимностью, и потому она умерла. — Не думаю, что она бы стала винить тебя в своей смерти. Я бы на ее месте точно не стала, — Изабель все же касается его руки и улыбается, хоть ее улыбка и теряется под маской. Стив смотрит на нее удивленно, а в лазурных глазах проскальзывает проблеск понимания. — Это был ее выбор: отказаться от помощи врачей, сохранить свою любовь к тебе несмотря ни на что. И твоей вины в этом нет. — Тот, из-за кого ты сделала такой же выбор, и правда важнее жизни? — Ты же любишь свою девушку, Диану? — Стив кивает вместо ответа, а Изабель ощущает, как шипы пронзают альвеолы где-то глубоко в ее легких. — Ты бы стал избавляться от любви к ней, если бы тоже заболел ханахаки? — он задумывается, но она уже видит ответ в его взгляде. — Вот видишь. Ты бы сделал такой же выбор. Мару еще раз тихонько сжимает его руку и собирается подняться, как Стив перехватывает ее за запястье. — Это все из-за меня? — с тревогой спрашивает он. — Нет, — с беспечной легкостью врет Изабель. У него глаза цвета неба, и она совершенно не хочет, чтобы он страдал еще и из-за нее. — Я люблю другого, — он остается сидеть на трибуне, когда она спускается и уходит с поля. Дышать становится все труднее.///
Изабель впервые теряет сознание от кислородной недостаточности прямо во время лабораторной по химии. Она по чистой случайности не проливает на себя реактивы, лишь распарывает висок об угол стола. Приходит в себя она уже в медицинском кабинете, где медсестра озабоченно осматривает ее голову. — Со мной все в порядке, — хрипит Изабель в ответ на слова о необходимости госпитализации. — Мне не нужно в больницу, — она спорит об этом еще минут десять, прежде чем медсестра сдается и отпускает ее домой, предварительно залепив рану на виске лейкопластырем и взяв с нее обещание, что она следующий день проведет в постели. Изабель лишь кивает, потому что во рту скапливаются лепестки, а легкие чуть ли не звенят от боли. Она выплевывает лепестки в мусорку и идет на крышу. Небо над головой такое же голубое, как и его глаза. Изабель поднимает лицо и щурится от слепящего солнца. Она раскидывает в сторону руки и начинает кружиться. Маска спадает с ее лица, трескается, неудачно падая на бетон, но ей уже все равно. Ветер ласкает изуродованную кожу, пока розы раздирают шипами дыхательную систему. Где-то внизу Стив Тревор целует Диану Принс прямо в испачканную мороженым щеку, а она задорно смеется, мажет мороженым его нос, чтобы потом поцеловать это место. Изабель кружится, кружится, кружится, пока не падает замертво: розовый куст раздирает сердце и легкие на части. С изогнутых в улыбке губ слетает последний лепесток.