Никогда не говори с незнакомцами

Девочка, почти ребёнок, в прах босой ногой ступая, движется, как пастырь обезумевший, в огонь (с) Михаил Щербаков

Не ешь вредного Не опаздывай в школу Не сходи с тропы Но все мы сходим, даже Скарлет, пальцами пианистки ощупывая стволы, не может удержаться и не сделать несколько шагов вглубь чащи. Она говорит, что слышит рояль, но все это глупости, с чего бы в лесу быть роялю? Если бы родителям было до нас дело, они бы знали, что в лесу есть детская площадка, и что Робин надо больше играть с другими детьми, а не читать целыми днями сказки про волшебных зверей, и что Роуз уже начала засматриваться на мальчиков, и что Руби помышляет о самоубийстве, и много что еще. В конце концов, они сами привозили бы нас к бабушке, или не привозили бы вовсе, раз уж там все равно нечем заняться, кроме как носиться по лесу в поисках приключений. Но нет, они отправляют нас к бабушке по очереди, словно это какое-то испытание, которое каждая из нас должна пройти одна. И это ужасно злит. Понедельник. Я вижу, как Робин собирает вещи, как натягивает капюшон, чтобы скрыть еще не отросшие после болезни волосы. - Не сходи с тропы, - говорит мама. - Иди прямо до домика бабушки, - вторит ей папа. Родители довезут Робин до границы леса и оставят у самой опушки. Они слишком торопятся на работу. Они всегда чересчур заняты каким-то важным делом. Более важным, чем мы. Иногда мне кажется, что они призраки, и я вовсе не знаю их, и не вижу даже. Что их заблудшие души просто застряли здесь, обреченные выполнять одни и те же действия до тех пор, пока мир не закончится. Робин возвращается из леса вся в царапинах и желтой листве. От нее пахнет травой и грязью. Мама кидает красный плащ в стиральную машинку, пока болтает по телефону со своей подружкой Мэй. Вторник. Идет Роуз. Роуз не сворачивает с тропы. Но доверчиво она сообщает мне, что по дороге разговорилась с начинающим поэтом, живущим где-то недалеко. - Поэт! Звучит слишком серьезно. Может, поиграем во что-нибудь? Роуз злиться и предпочитает провести вечер с книгами, а не со мной. Скучно. Среда. Я не люблю бывать у бабушки, в её пахнущем нафталином и пылью доме, не люблю вязаную крючком скатерть, не люблю горы лекарств и полосатое кресло. Но я люблю ходить к ней, прокладывать свой собственный уникальный путь через бурелом, через чащу. Я иду, перепрыгивая через препятствия, и ничто не в силах меня остановить. Я умею различать сто видов птиц, и точно знаю, что найденные мной перья принадлежат голубой сойке. Я вставляю их в волосы. Я так же встречаю поэта, он декламирует что-то, стоя по колено в воде лесного озера. Он загорел и спортивен, как с плаката Спасателей Малибу, но от его неестественной позы и надрывного голоса веет смертью. Я прохожу мимо. Я задерживаюсь у детской площадки, где нет никого, кто мог бы отругать меня и сказать, что я уже переросла качели. Я залезаю на старый дуб, но он для игр не годится, слишком хрупок и готов рассыпаться в труху от каждого движения. Но сверху я вижу какую-то прореху в густой лесной темноте, и, спрыгнув на землю, несусь к ней быстрее ветра, перепрыгивая корни и ямки. Я влетаю на залитую солнцем поляну. Вся она в цветах, желтых-желтых, как кошачьи глаза. Посреди поляны сидит девочка, при виде меня она улыбается и взмахивает рукой. - Я – Джинджер, - выступаю вперед, щурясь от безжалостного солнца. - Я – Рэд. - Не слишком похоже на имя. - Как и твое. Мне нечего ей возразить. - Хочешь поиграть? Я хочу. Она хлопает меня по плечу и пускается наутек, смуглые ноги мелькают средь стеблей травы. Она – достойный соперник. Я бегу следом, петляя в попытке выиграть несколько секунд и победить. Она раскусывает все мои маневры, но в конце концов мне удается ее схватить. Рэд хохочет, выворачиваясь из моих рук. У нее горячая кожа и намерение никогда не сдаваться. - Берегись, - говорит она, - Мой черед. Мы лежим в цветах, а солнце почти село. Где-то далеко бабушка ставит чайник на плиту. Мне к ужину ни за что не успеть. - Где ты живешь? – спрашиваю я. Рэд смотрит на меня черными раскосыми глазами. В них отражаются мои. - Мы больше не свидимся, - вместо ответа говорит она, - твое время почти вышло. - Что это значит? Рэд протягивает руку к моему лицу и стирает с щек пыльцу. - Ты хорошая девочка, Джинджер. Я не хочу, чтобы ты сходила с тропы. Обещай, что больше не придешь. - Не буду я такого обещать! Я поднимаюсь с земли. В висках у меня стучит от злости. - Я не понимаю! Разве нам было плохо? - Нам было хорошо. Поэтому не приходи больше. Мы стоим у тропы. Мы туда не приходили, но вот под моими ногами уже щебень, а не трава, и я с трудом могу вспомнить, почему мне было так хорошо – теперь мне хочется плакать. - Никогда не приходи, - в последний раз повторяет Рэд. На ней красное платье, красное, как грудка снегиря. Она кажется мне куда старше, чем прежде. И куда красивее. - Нужна ты мне больно. Мои ноги гудят, но я бегу к автобусной остановке быстрее, чем когда-либо. Мама не спрашивает, почему я не появилась у бабушки. Папа не спрашивает тоже. Может, у бабушки нет телефона? Я об этом прежде не думала. Роуз напевает что-то слащавое и я решаю, что не скажу ей про поэта. Завтра четверг – день Руби. Она лежит на полу в нашей комнате и курит, выпуская серый дым из накрашенных губ. Она – это я, только наоборот. Все что есть во мне хорошего, все мертво. Она никогда не бегает, никогда не смеется, никогда не строит безумных планов. - Ты когда-нибудь видела в лесу людей? Руби едва заметно улыбается. - Не знаю, о чем ты говоришь, - говорит она. В доме закончилась вся красная краска. Я пытаюсь вспомнить, как выглядит Рэд, но ее образ выветрился из моей головы. Я помню, на ней было платье. Я помню, на ней были шорты. Я помню, кожа у нее темная. Я помню россыпь веснушек по белому. Я могу вспомнить все, что угодно и это меня бесит. Я выбрасываю последний красный карандаш в окно и смотрю, как он исчезает в решетке стока. Роуз жалеет меня. Она делает мне чай и приносит сладости с кухни. В ней что-то изменилось: чуть ярче стал румянец, чуть более плавными – движения рук. - Влюбленность тебе к лицу – я пытаюсь быть к ней добрее, всю неделю я только и делала, что смеялась над Роуз. - Вовсе я не влюблена. По пятницам бабушку навещает Кармен, но никто не видел ее уже целую неделю. Ее кровать исчезла из дома, а вещи перекочевали в шкаф Руби – она, конечно выкинет их. Всего неделю Кармен нет, но кажется, будто и не было никогда. Суббота. Воскресенье. Понедельник. Вторник. Папа задерживается на работе, а мама – в гостях. - Надеюсь, вы не будете мне мешать? У меня отчетный концерт в четверг, - мне жалко Скарлетт. Мы с Руби разбредаемся по комнатам и притворяемся спящими. Что-то изменилось, но я не могу вспомнить что. Кажется, будто я стала немного старше. Надеюсь, что нет. Идти по тропе так скучно. Я знаю, что сходить с тропы нельзя, что нельзя говорить с незнакомцами и совершать сумасбродные поступки. Но что же останется от меня, стань я разумной и взрослой? Трава острая, будто мечи. Я бегу меж деревьев прямо на свет. - Ты вернулась, Джинджер. - Я знаю, кто ты. Образы обрушиваются на меня. Лица сестер, которых я забыла: Робин, Роуз, Кармен. Мои встречи с Рэд: мои игры с Рэд, мои объятья с Рэд. Я вспоминаю, как поцеловала ее на этой самой поляне и обещала сбежать вместе с ней куда-нибудь далеко. «Мы могли бы жить в лесу. Я бы охотилась, а ты бы готовила. Нам было бы так хорошо». Я вспоминаю, что в другой раз мы были просто друзьями. Я вспоминаю сотни разных встреч и сотни расставаний. - Твое время все-таки пришло, - печально говорит Рэд. Я иду за ней через лес, по тропе, незнакомой старой тропе, она выложена тяжелыми серыми плитами. Она ведет прямиком к черному дубу, почти такому же толстому, как дом, в котором я жила. На столе вырезаны изображения: мужчина и женщина в рогатых коронах и хоровод волков. Рисунок выполнен грубо, но я узнаю этих людей. Это мама и папа. Я становлюсь на колени и Рэд наклоняется ко мне, чтобы в последний раз потереться щекой о мою щеку. - Мне очень жаль. Железо проволоки охватывает мою шею.