Мне нравится смотреть, как ты забвенно спишь Ты, ведь, это в секрете сохранишь? И лицезреть, как вздымается от твоего дыхания грудь… Ох, я там стараюсь не утонуть — В дурмане. Этих чувств, Которые прекраснее любых искусств.
Та же лучезарная улыбка, что ярче любой звезды в галактике. И как там, по иронии судьбы, что звезды уже давным давно мертвы… мертв и он. Этот мальчик давно уже мёртв. Но, грудь ещё опускается. То вниз, то вверх. Он дышит, хотя это ему не требуется. Саймон никогда не видел, как Рафаэль дышит, это бывало очень редко. И то, моментами. А именно, в момент сна. Наконец то, Льюис признал, что ему нравится наблюдать за тем, как спит Сантьяго. (То, что Раф нравится ему целиком и полностью, во всех смыслах сказанного, новобращенный успел ещё понять где-то… На прошлой неделе, а точнее, в субботу.) Он кажется настоящим, естественным. Нет фальшивой ухмылки и угрюмой маски. Казался моложе, выглядел лет так на пятнадцать. Саймон проводит по темным, как смола, растрёпаным волосам, от чего глава клана вампиров немного поёрзал в своей кровати, цвета кромешной тьмы, как маленький ребенок, нежелающий вставать в школу. Льюис усмехнулся такому поведению вампира. «Как человек. Как примитивный» Рафаэль, почувствовав всю некомфортность в своей позе, перевернулся на спину слишком резко, от чего его белая футболка для сна задралась куда-то ввысь. Теперь взору Саймона был открыт красивый накачаный торс главы клана и золотая цепочка, на которой весел крестик. «Он причиняет себе боль? » Он водил нежно ладошкой по контуру накачанного и соблазнительного телу вампира, аккуратно выводя указательным пальчиком шрам, оставленный церковной символикой, про себя ужасаясь и, одновременно, поражаясь Сантьяго. Он случайно касаеться золотой цепочки, обжигая безымянный палец. Парень отскакивает назад, шипя от боли, при этом, задевая кресло с золотой оправой на вверху. И Саймон, был бы не Саймоном, если бы в этот момент не упал. Вампир ты вампиром, а старая неуклюжесть ботана, по совместительству и ГЕЙмера, никуда не ушла. Наведя много шуму, он, без сомненья, разбудил пол отеля и, конечно же, самого Рафаэля Сантьяго. Сначала, глава клана лишь очень громко зевнул и осмотрел комнату. В этот момент Льюис молился на всех языках, которые знал (а то есть, просто фырчал под нос: — «Господи, не убей»), чтобы Раф его не заметил. Нет ну, серьезно, представьте, что ваш шеф с работы заметит вас у себя дома, в своей же комнате, да ещё и ночью?! Вот, тут та же басня. Но, это было бы похоже на глупую комедию с большими фигурками Дональд Дакка и Бакс Банни, если бы Рафаэль просто пожал плечами от безысходности, говоря этим: — «Ну, показалось. Я тот ещё — старый моразматик », улёгся на бок и засопел в подушку, как не в чем не бывало. Прищурив темные, наверно темнее ночи, глаза, испанец осматривает свою комнату, которая когда-то была самым дорогим номером в этом отеле. «И только бог убережёт это место» — гласила, уже ржавая, табличка, покрытая вся столетней пылью, у дверей номера. Наверное, именно из-за заурядного католицизма, который воспитала в душе маленького Сантьяго его мамочка, глава клана вампиров выбрал именно этот номер. Нет, ну! Вот верите вы в бога или нет — это сугубо ваши проблемы, но, как говорят примитивные: — «Вооружен — непобежден», ну или как там они любят обмолвился. — Dios, ты ещё что тут забыл, птенец? — И, да, Льюис, это победа! Он заметил тебя. Конечно, как не заметить огромную тушу, которая раскинулась по всей комнате, да ещё и навела столько шуму. Сантьяго не был взбешён, нет, он был спокоен, как енот после линьки. Иногда неохотно зевал, косо поглядывая на Сая, который был просто на пределе. Сейчас в его голове бегали маленькие Льюисы под визг сирены с криками о помощи, размахивая плакатами: «Опасно горяч» Да! Его привлекал вот такой вот Рафаэль. Обычный. Будничный. — Я, этот… спросить хотел… — Саймон замялся на месте, прожигая взглядом старые серые converse. — Ох, смущаешься так, будто меня голым застал, да ещё и с твоей madre! —испанец громко засмеялся и прищурил хитро глаза, пытаясь разоблачить вампира напротив. «Если бы я мог не смущаться, я бы не смущался!» — просто орало одно из подсознаний бывшего примитивного. — Так что ты тут делаешь, bebe? — снова задал вопрос глава клана. — А? Понимаешь, во тут такое дело… я в общем… Но так не получилось… А когда я попытался… То… И я понял, что… ты, это что-то типа… — следующие пару минут, а может и часов «пропали» в ничем не связной речи Льюиса. Такое ощущение, что он проглатил словарь и выблевывал по одному слову в микро-секунду. Наверное, это продолжалось бы вечность, если бы Рафаэль, ну очень «оригинально» не заткнул Льюиса. Быстро, возможно со скоростью Флэша (именно так назвал скорость вампиров Саймон. Он решил, что лучше быть «Флэшем», нежели трупом на сверх скорости) глава клана подбежал к Саймону и впился в его губы. Больно. Не было и намека на какую-либо романтику, скорее похоже на пытку. Но, ему нравилось. От возбуждения, клыки старшего вампира впились в губы новообращённого, из-за чего ощулся во рту вкус крови. Саймон лишь глухо застонал в рот Рафаэлю, поддаваясь ощущениям. Языки переплетались воедино, как в неком задорном испанском танце. — Tu felicidad, que eres demasiado lindo.* — прошептал прямо в рот молодому вампиру испанец, прежде чем их окотила новая волна жара и страсти.***
С того поцелуя прошло чуть больше недели. По сути, ничего не изменилось, хотя… — Не подходи ко мне! — Рафаэль! Я должен кое-что сказать, выслушай меня! — Это было случайностью и точка. — О, да конечно. И знаешь, почему я не удивлен?! Не смотри на меня так! Давай, что ты там обычно делаешь? Закатишь глаза? Фыркнешь? Зарычишь? — Dios, bebe. Если тебе не понравилось, ты можешь забыть это… Саймон отвёл взгляд от вампира. Он не должен этого говорить, нет. Почему все так сложно?! Молодой вампир уставился на туфли Сантьяго и что-то тихо бурчал сам себе. — О… тебе понравилось — Рафаэль осматривал Саймона с ног до головы, будто видит впервые. И как так вышло, что его отношение к Льюису из «Я ненавижу тебя! Убью!» перекачевало на «Я не могу без тебя жить» Льюис не стал дожидаться ответа. « Нужно. Нет. Не сейчас» Молодой вампир «на скорости Флэша» убрался куда подальше, а то есть в свою комнату. Как это странно не звучит, его там искать не будут. Если он кому-то и будет нужен, что мало вероятно, то он резко ринется искать птенца в кабинете Рафаэля или в Институте. Да. С того момента совершенно ничего не изменилось. Саймон все так же один. Все так же страдает. И все так же приходит на рассвете в комнату к Сантьяго и наблюдает. Смотрит, как трепещат его веки, как его грудь подымается то вверх, то вниз. Гладит главу клана по его мягким скулам и бледной коже… «Нравится. Нравится!!! Черт, влюблен. По самые уши влюблен.» Он все так же наблюдает, как тот спит. Как тот, хоть и немного, но как человек. Все так же одинок. Все так же влюблен. Ничего не меняется, хотя… Ему то, бывшему примитивному, откуда, такому умному, знать, что Рафаэль тоже не спит. Наслаждается моментом. И это чувство… Прекраснее любых искусств. Почему? Да потому, что вы задумывались сколько усилий и боли переживает художник, чтобы нарисовать свою картину? В какую глубокую депрессию впадает музыкант, когда не может написать новый хит. Искусство — приносит боль, страдания, но оно прекрасно. Одним даёт шанс, другим надежду и веру в себя. Но, с этим искусством все по-другому. Оно приносит только боль. Только страдание. Только и несёт холодом. Возможно, именно это и делает любовь — искусством. Таким прекрасным и безмятежным… ________ * — Твоё счастье, что ты слишком мил.