Летняя звезда в твоих руках

      У него незабываемые глаза цвета морской волны, нелепые секондхендовские кеды с цветочным принтом и пшеничные волосы, в которых постоянно путается солнце.       И сам он — летняя звезда, светящаяся, точно маяк на пристани, посреди танцующей толпы малознакомых людей в отблесках костра. Странный и неповторимый, вечно с заплетенными в локоны яркими полевыми цветами, пленяющий одним только кошачьим взглядом. Совсем не в моем вкусе, думает Отабек, застыв на долгое мгновение, когда это несуразное чудо заливисто смеется вместе с ребятами на тайных посиделках за зданием школы. Какой же красивый, впечатывается в затылок следующая мысль, и Отабеку кажется, что ее легко прочитать в его глазах сейчас, так сильно она ударяется в сознание.       Отабек видел его в школе еще до той роковой летней встречи. Этого парня вообще трудно не заметить. Его белобрысая макушка, пестрые футболки и худощавый силуэт мозолили глаза весь учебный год. Отабек не высматривал его специально, даже не думал интересоваться им, однако, на каждом мероприятии тот в очередной раз участвовал в показательном номере, на школьных балах вечно возглавлял колонну пар, на каждой линейке постоянно метался к сцене актового зала за уже, должно быть, сотой наградой и похвалой от директора. Не ученик, а находка для школы. Неудивительно, что ему прощали его внешний вид и любую шалость, которую периодически выкидывал он со своей компанией сверстников.       Когда Отабек встречается с ним взглядом первого июня в без пятнадцати полночь у костра на школьном дворе, он смотрит на него уже сотый раз в жизни, но впервые вглядывается. До этого момента он знает о странном цветочном мальчишке только то, что он учится в десятом классе, умеет танцевать и жутко смахивает на хиппи.       Отабек не тот, кто привык врать себе и окружающим.       Если он понимает, что впервые в жизни окончательно и бесповоротно влюблен, молчать он не станет.       − Ну тебя и угораздило же, брат, − хлопает его по плечу лучший друг, когда маленькое солнце, шурша ромашками в золотистой копне волос, безмолвно ускользает, чтобы спрятаться за языками пламени и потанцевать в свое удовольствие.       Отабек многозначительно берет у него прикурить и глубоко затягивается. Заебись живем, ага.       − По тебе ж столько телок классных сохнет, чувак, − глубокомысленно изрекает другой пацан, их общий одноклассник, −, а ты за тигром решил гоняться. Этот же руку вместе с членом откусит.       Отабек прыскает от нервного смеха, потому что, черт, кажется, так и есть. Но это не значит, что он на этом остановится. У него здесь, вроде как, репутация отбитого хулигана, так что ему терять? Никто не видит в этом романтики? Это все очень сладко и отдает цветочным ароматом. Отабеку по вкусу.       − Ты хотя бы имя его знаешь? — насмешливо спрашивают со стороны, и, на самом деле, справедливо: их школьный коллектив не особо славится дружелюбием; как бы странно это ни было, но выпускной класс почти не пересекается с остальными. По крайней мере, так это выглядит в глазах Отабека.       Но вопрос все равно глупый.       − Юра, − тихо, на пробу, выдыхает Отабек, и в сумерках мерещится прикосновение острого, совсем кошачьего, взгляда к вспыхнувшему лицу.       Наверное, он слишком пьян. Но хочется верить в трезвость сознания. ***       Юрий Плисецкий всем своим существом кричит: «Не трожь мою свободу», и игнорировать это сложно.       Отабек даже не думает его притеснять, ему известно, как дорога свобода мальчишке-подростку, от которого все ждут высоких результатов, не задумываясь, чего он сам хочет от жизни. Об этом можно даже не спрашивать. Его черные пыльные кеды с крупными соцветиями подсолнухов говорят все за него.       − Почему тебе так хочется со мной общаться? — упрямо припечатав к земле взглядом из-под челки, спрашивает Юра. Сегодня в его волосах ветер играется особенно беззаботно, нежно оглаживая корону из одуванчиков на глупой голове, а губы бледные и липкие от растаявшего фруктового льда, и ноги, черт, слишком длинные и поджарые в этих рваных джинсовых шортах.       − Обязательно иметь причину? — хмыкает Отабек, прищурившись от яркого блика на Юриных круглых винтажных очках.       − Обязательно отвечать вопросом на вопрос, умник? — рычит чудо, и у Отабека на секунду отнимают способность дышать, потому что, боже, парень напротив выглядит как загнанный хищник, и его так легко прочитать, все страхи и привычки, все задатки одиночки. Это он дает себя прочитать или Отабеку так просто к нему подобраться? Юра, ты хоть понимаешь, что происходит? Черт, он убивает.       Отабек заглядывает в его глаза сквозь тонкое затемненное стекло и видит размытые очертания настороженной заинтересованности.       Боже, ну почему именно сейчас? Почему не прошлым летом? Почему нельзя остаться в одиннадцатом классе на второй год?       Как мало времени.       Впереди всего лишь жизнь. ***       Этим июнем у Отабека Алтына, без пяти минут выпускника, две заботы: экзамены и Юрий Плисецкий. И обе эти заботы по очереди трясут его мозг с таким усердием, будто хотят выпотрошить и сдать на переработку — глядишь, что путное выйдет. Но Отабек отличается особой выносливостью и крепкими нервами, так что с одной из проблем он справляется без особых усилий и в кратчайшие сроки.       Конечно же, это не Юра. Потому что нужно рационально подходить к ситуации и начинать с меньшего из зол — Отабек сдает последний экзамен, по информатике.       И он наконец-то свободен. По крайней мере, до августа. А это значит, можно серьезно заняться своей главной головной болью.       − Ты придешь на мой выпускной или нет?       Юрины пальцы замирают над переплетением стеблей охапки луговых одуванчиков, сияющих на ярком солнечном свете. Отабек не видит, но слышит. Под сомкнутыми веками мелькают отпечатанные в памяти образы: заправленная за ухо прядь выгоревших волос, короткий высокий хвост, завязанный дурацкой резинкой с пластмассовой фигуркой в виде двух вишенок, плотно сжатые в сосредоточенности губы, дюжина пестрых фенечек на правом запястье — и только одна, тонкая и простенькая, серо-голубая на левом. Отабек бездумно теребит точно такую же, только солнечно-желтую, на своей руке.       Он чувствует нагретую джинсу под своей головой и почти слышит сбившееся с ритма чужое сердцебиение.       Когда он откроет глаза, он увидит все то же, что и запомнил.       Но Юра одним легким и нежным движением, словно оставляет поцелуй южного ветра, касается кончиками пальцев его выбритых висков, и по телу — электрический разряд, по коже — стая мурашек. Все как надо, все как по канонам.       И когда Отабек открывает глаза, кое-что все же меняется.       Солнце выходит из-за облаков, Юра плетет для него венок, его губы расплываются в умиротворенной улыбке. Отабек улыбается в ответ и тянется поцеловать в уголок рта.       Во дворе чужого жилого дома царит сонный полдень. ***       − Хочешь, покажу тебе свободу?       Они оба только что выбежали на улицу, где немногим прохладнее, чем в душном помещении ресторана, забитого подвыпившими подростками, безостановочно танцующими под светомузыку и вечные хиты, некоторые из которых старше их самих на десяток лет. Они оба, раскрасневшиеся и опьяненные, с лихорадочным блеском в глазах и шальным приливом сил в теле, готовы сейчас сбежать на край света.       − Ты думаешь, я не знаю, что значит свобода? — задорно улыбаясь, спрашивает Юра, гипнотизируя внимательным взглядом. Смешной. В полосатой кофте, широких шортах на подтяжках и извечных пыльных кедах с соцветиями любимого цветка. Не хватает только соломенной шляпы.       Отабек на его фоне в своем классическом темно-синем костюме казался бы скучным, если бы это солнышко в последний момент не подарил ему бабочку с рисунком подсолнухов, нацепив ее на Отабекову шею с детским обезоруживающим восторгом. «Так будет ясно, что ты занят, батыр», − подмигнул ему Юра, прежде чем убежать за мамой Отабека, чтобы попросить сфотографировать их вместе, оставляя бывшего «плохого парня» всей школы рассеяно улыбаться и краснеть. У кого-то еще возникают вопросы, почему он влюбился в него?       − Я думаю, ты не чувствовал ее так, как я, − шепчет он на ухо Юре, заставляя его замереть, а затем тянет к своему припаркованному байку. ***       Финский залив в любое время года дышит свежестью и шепчет о чем-то своем, неземном и вечном, разбивающимися волнами о камни и шипением морской пены.       И время здесь тянется медленнее, сладко и томяще, словно карамельная патока, и солнце уже опускается за горизонт, прячется за алеющими водами, опускаясь на самое дно, и ветер успокаивается, спеша удалиться на другой конец света. Отабек знает, что ему не станет темнее и сумерки не кажутся страшными, пока в его руке покоится ладонь его личной летней звезды.       Юра стоит на камнях, омываемых холодным неласковым морем, и смотрит на заходящее солнце. На его плечах Отабеков пиджак, а в мерцающих в закатном свете волосах всего одно крупное соцветие подсолнуха. Он крепко цепляется пальцами за ладонь Отабека.       Какой же красивый, думает Отабек, закусив губу и улыбаясь до неприличия широко. Прямо как я люблю.       И есть в этом нечто нерушимое. И есть в нем отчего-то твердая уверенность, что и через пять лет, и через десять, и даже когда он совсем состарится, когда не сможет передвигаться без трости и его волосы совсем выцветут, этот солнечный мальчик, заменяющий в сумерках небесное светило, останется таким же странным, неповторимым, и в его локонах не перестанут путаться солнечные лучи на перебой с луговыми цветами. Отабек отчего-то уверен, что эти бутоны вплетать будет только он.       Первая любовь — это так красиво.       − Поцелуй меня, Бек.       Первый поцелуй — это так нежно.       Юра падает Отабеку на грудь, чувствуя, как крепко сжимают его плечи чужие руки. Тепло.       На дворе конец июня. В ушах стоит шум прибоя, в спину дует южный ветер. Солнце спит в чьих-то нежных руках.       Как же много времени им дано.       Впереди целая жизнь.