На грани

Звуки нахлынули разом, так резко, что даже поначалу оглушили только-только проснувшегося Рюноске. Он разомкнул ресницы, все еще неприятно склеенные со сна, нашарил взглядом широкий платяной шкаф, сплошь залитый мягким, рассеянным светом, сиротливо приткнувшуюся на приоткрытую дверцу вешалку с пальто — и только тогда успокоенно выдохнул. Все в порядке. Все в полном порядке, как и должно быть. Подушка под щекой на секунду показалась раскаленной, но это ощущение быстро исчезло, стоило лишь только пошевелиться. Рюноске приподнялся, неловким движением руки смяв идеально ровное покрывало на пустующей половине кровати. Несколько минут просидел так, смаргивая последний сон. Рассеянно повел пальцами до самой подушки, разглаживая особо крупные складки. Почему-то отсутствие кого-то рядом с одной стороны было правильным… Но принимать эту правильность Рюноске не хотел ни при каких условиях. Интересно, почему? Дышать выходило с трудом. До сих пор часто бившееся сердце словно подскочило к самому горлу, пересохшему, будто после долгой прогулки по жаре. Только вот в комнате царила прохлада — Рюноске же лично проверил кондиционер, прежде чем лечь. В конце концов, не ему одному не нравится спать в духоте, хотя ложиться первым — тоже, но… Как странно, почему от попытки вспомнить, когда именно все это было, голова начинала так мучительно болеть? Доносящийся из коридора шум воды мгновенно перекрыл все дурные мысли. Рюноске вслушивался в него, изо всех сил напрягая слух — так-то не слишком-то острый в отличие от остальных органов чувств — и стараясь выцепить помимо веселого плеска нечто еще. Нечто, способное намекнуть, что мутное одиночество Рюноске на самом деле ложное. Временное. Терпения выяснить это ему, правда, не хватило. Дрожащие полосы света на мгновение выхватили забытые на полу бинты, длинные, смятые, в полумраке слишком сильно напоминающие змей. Наверняка их бросили впопыхах, небрежно стянули с себя, стремясь поскорее избавиться и от одежды, и от того, что находилось под нею, и от грязи, которая налипала всегда невидимым слоем, пусть даже ты старался обходить стороной особо темные дела. Такова была жизнь — таково было бремя цепных псов Портовой мафии. Сначала свыкнись с намордником, просто невыносимо давящим на горло, а затем — и с его отсутствием. И с тем, что тебе, привыкшему всегда льнуть к земле и пыли, теперь предложено место среди людей. Рюноске наклонился, цепляя пальцами льняной край. Крепко сжал в ладони, впитывая остатки чужого тепла, как никогда ощутимого. А ведь, помнится, когда-то он делал так, бесчисленное количество раз делал: всегда украдкой, в одиночестве, крепко стискивая остатки ткани. Такая наверняка должна была пахнуть медикаментами и спиртом, едкой, щекочущей ноздри чистотой, но уткнувшийся в доставшееся ему удачей сокровище Рюноске ощущал один лишь аромат кожи — чуть солоноватый от острой нотки пота. Наверное, не зря Рюноске когда-то назвали псом, не в профессии было тут дело. Без сомнений, он мог бы выследить этого человека по запаху — отыскать один-единственный среди тысячи других и ринуться по следу, если б на то был приказ. Хотелось ведь… столько раз хотелось испытать себя, особенно в минуты, когда лучшие ищейки мафии не давали результата в поисках последнего предателя. А Рюноске — наверняка бы сумел. Из-под земли бы достал. Но никакого приказа не было. Не было так долго, что начали закрадываться подозрения: что-то босс не спешит подрезать длинный язык бывшего подчиненного, который при большом желании способен наговорить чертовски много лишнего. Нельзя было отпускать его на свободу просто так. Нельзя было его отпускать. Нельзя… — Я прекрасно слышу тебя, — донеслось из-за приоткрытой двери, где, как оказалось, уже давно стих шум воды. — Зайди ко мне, Рюноске. Еще никогда собственное поведение не было настолько бессмысленным, но при всем своем желании, при всей своей радости, пробравшей дрожью до самых кончиков пальцев, до сих пор так судорожно сжатых вокруг несчастных бинтов, Рюноске не мог сдвинуться с места. Раньше бы он, наверное, отдал все, чтобы только услышать свое имя именно так и именно от Дазая Осаму — да разве может быть хоть что-то на свете лучше этого! Разве может? Теперь Рюноске совсем в этом не уверен. — Я терпеть не могу ждать, ты же знаешь, — протянул из-за двери пока еще невидимый Дазай-сан. — А, или ты хочешь, чтобы я пришел сам? Плеск воды стал только громче, из приоткрытой двери потянуло паром, горячим, влажным, мгновенно осевшим на щеках Рюноске, стоило лишь только податься ему навстречу. Даже в самом страшном сне Дазай-сан не мог… вот так… не к нему! Или мог?.. Да даже если мог — Рюноске не хотелось этого проверять! Он очнулся, стоя посреди ванной комнаты, каким-то чудом не потеряв равновесие на гигантской луже. — Ну надо же, — с широкой улыбкой протянул Дазай-сан, вновь пряча под воду худые, длинные ноги. — А я-то думал, что ты совсем не хочешь меня видеть! Обидно, знаешь ли, я только с миссии, а ты… Потемневшие от влаги концы волос завились еще сильнее, неровными кольцами покрыли и сильную шею, и высокий лоб, даже лезли в блестящие озорством глаза. Рюноске хотелось поднять руку, поправить, отвести в сторону спутавшиеся пряди, хотя бы как-то коснуться, но после короткого шага не удержали ноги. Пальцы бессильно сомкнулись на мокром бортике. — Я… — выдохнул Рюноске, уже совсем оседая на пол — холод кафельной плитки обжег колени. — Я не… Дазай-сан нахмурился, поджал губы, но это выражение недовольства показалось Рюноске гораздо ближе той незнакомой радости, что светилась в чужих глазах всего мгновение назад. Он придвинулся к Рюноске, облокотился на край и протянул руку, совсем не заботясь о выплеснувшейся через край воде. И Рюноске едва нашел в себе силы не отпрянуть и не зажмуриться, когда пальцы Дазай-сана, непривычно нежные, коротко огладили по лицу. — Что это с тобой, Рюноске? — понизив голос, вкрадчиво поинтересовался Дазай-сан. И цепко ухватил Рюноске за подбородок, повертел то так, то эдак, словно выискивая что-то у него на щеках. — Ты странно ведешь себя. — Это вы… Дазай-сан… Подушечка большого пальца коснулась нижней губы, чуть надавила, заставляя разомкнуть рот, огладила от одного уголка до другого. Дазай-сан еще сильнее свел брови. — Кажется, мы уже это обсуждали, — как будто обиженно буркнул он. — И остановились на именах. Именах, слышишь меня, Рюноске? Право, «Осаму» — это не так уж и сложно. Но его взгляд быстро смягчился, стоило только Рюноске перехватить протянутую руку: перехватить, прижаться губами к пальцам, ладони, нежному запястью, пусть даже и сплошь покрытому сетью загрубевших шрамов. Ткнуться носом в кожу, раскрытую, обнаженную, обязанную пахнуть как никогда сильно и остро, но… — Выглядишь так, будто тебе приснился страшный сон, — высвободив руку, задумчиво произнес Дазай-сан, наверняка вконец растерянный такой реакцией. Навряд ли он рассчитывал получить с Рюноске одну лишь горькую усмешку, но что поделать — никакое иное выражение губы Рюноске не были способны принять. Он только ниже склонил голову — так низко, что практически коснулся лбом обжигающе-холодного бортика — и тяжело вздохнул, ощутив пальцы Дазай-сана на своей макушке. — Все так и есть… Осаму, — невнятно пробормотал Рюноске, плотно смыкая веки. — Все так и есть. *** — Что-то случилось? — в голосе Гин читается плохо скрытое удивление. На самом деле, не так уж и часто она оставалась заночевать, но как же сильно Рюноске надеялся, что, быть может, хотя бы сегодня она уйдет раньше обычного. Раньше того, как Рюноске проснется и придет в себя, как спустится вниз за чашкой свежесваренного кофе, такого горького, что слезы легко могут выступить с непривычки. Ха, вот же она, за обеденным столом, спокойная, собранная — хоть сейчас на прогулку в парк или портовые склады, слишком незначительна разница. Рюноске усмехается собственным мыслям, но с ответом совсем не спешит. А жаль, потому что последующие слова Гин ранят его гораздо сильнее ожидаемого: — Выглядишь так, будто тебе приснился страшный сон, — пытливо роняет она и тут же отводит в сторону совершенно нечитаемый взгляд. Рюноске и рад бы опровергнуть ее слова. Потому что нет, совсем нет, она ошибается и все далеко не так. Не снилось ему ничего страшного, скорее даже наоборот, и Рюноске был бы гораздо счастливее узнать, что вся эта окружающая его действительность — не более чем кошмар, который разрушить легче легкого! Терпкий аромат кофейной горечи щекочет ноздри, когда Рюноске делает первый глоток из своей чашки — крепко обнимающие ее пальцы нервно дрожат — и тут же смаргивает, отгоняя прочь слезы из мгновенно увлажнившихся глаз. Как бы сильно того не хотелось, обманывать себя больше не получается. — Он уже закончился, — легко улыбаясь, отвечает Рюноске. — Все в порядке. И тут же поспешно делает еще один жадный глоток. Во всех снах, что снились Рюноске с самого детства, запахов никогда и не было.