Увидеть свет

Город охватили слухи, они разрастались и разрастались, точно раковая опухоль. Доминик знал об этом, но предпочитал не замечать, замкнуться сильнее обычного. Он очень скоро вычислил, где именно находятся наблюдающие, как он и предполагал, за его домом федералы, а потому сократил до минимума любые прогулки. Оба маньяка залегли на дно, и это было ожидаемо, но нервировало Вэйла. Каждое утро, включая телевизор, он почти надеялся, что услышит о новой жертве или хотя бы о значительном продвижении в деле. Вот только ни того, ни другого не происходило. Рик тоже не мог ничем утешить — ему перепадали жалкие крохи информации, которой он делился весьма неохотно, так что интересного в ней не было. — Знаю лишь, — сказал он на очередном обеде, — что они собрали внушительный список, где фигурируют и бывшие хирурги, и скульпторы, и даже кое-кто работавший на мясокомбинате. Но как идёт проверка — я не в курсе. — Неудивительно, — Эдгар промокнул губы салфеткой. — Вполне возможно, что они оба не появятся довольно долго. Доминик молчал, хотя его чутьё — откуда только оно взялось — вопило, что ближайшее время произойдёт нечто заметное, плохое, отвратительное в своей жестокости. Однако высказываться об этом Вэйл не спешил. Он вообще предпочитал теперь молчать. Саймон не перезванивал, что нисколько не успокаивало. Анхелика написала е-мейл, в котором попросила не приходить в галерею: «Здесь слишком много ничего не смыслящих в красоте федералов». И всё это каким-то образом сплеталось в единую сеть. Иногда Доминик размышлял о собственной ущербности. Кто-то другой вполне ориентировался в подобной паутине, но ему это было почти не под силу. И дело не в том, что он терялся в информации, нет. Как он мог проследить эмоциональные мотивы, нюансы, которые прочие легко считывали будто бы прямо из воздуха? Лишённый этой возможности, он абсолютно точно был слепым, когда остальные смотрели вокруг широко раскрытыми глазами. Пока Эдгар рассуждал, что все убийства рассудочны, а значит, не стоит искать личной мести, Доминик гадал, откуда у друга берётся такая глубочайшая уверенность в своих словах. Все теоретические труды на эту тему, что некогда Вэйл перелопачивал том за томом, оказались бессильны помочь. Оставалось признать, что он не стал понимать людей лучше. И только одно было несомненно — первого из маньяков он в какой-то миг почувствовал. Как вытащить на свет это ощущение? Не получалось, не выходило рассмотреть его и проанализировать досконально. А советоваться с кем-то было чрезвычайно опасно. Вспомнив слова Мадлен, Доминик попытался переубедить себя. Он видел деяния другого человека через призму искусства, но что если это глупость и никакого творчества тут нет? Если Мадлен права, а она не ошибалась раньше в таких вещах, то все его мысли об убийце — хлам, ником не нужный, а потому совершенно пустой. *** С обеда Вэйл вернулся очень уставшим и не обрадовался телефонному звонку. Но Линдси ничуть не удивилась холодному тону. — Простите, — бросила она так, что становилось ясно — она ни в чём не раскаивается. — Хочу выслать вам статью, прочесть её нужно как можно скорее. — Что там? — Доминик поймал себя на любопытстве, отчего только разозлился сильнее. — Я пытаюсь провести параллели между убийствами, — отвечала Линдси. — В прессе катастрофически мало информации, трудно по ней судить, но какие-то оговорки позволяют заметить, что характер убийств различен… Я стремлюсь подать это с точки зрения искусства. — Это бесполезное занятие, ведь убийство не может быть искусством, — повторил Доминик за голосом Мадлен, прозвучавшим у него в голове так ясно, точно она стояла позади. — Посмотрите статью. Знаю, вы сумеете меня поправить. Пожалуйста, — в её голосе не было никаких умоляющих ноток. Доминик вздохнул и нажал отбой, чтобы ничего больше не слышать. Он уже согласился, хоть и не объявил об этом Линдси. Она, конечно же, всё напутает, ведь у неё нет доступа к фотографиям. Откуда бы ей знать, на что именно это похоже, как кровавый кошмар может превращаться в изощрённую эстетичность, как… Он мотнул головой и направился к бару. Ему был нужен виски, это точно, пусть раньше и не существовало ритуала, позволявшего распивать алкоголь в одиночестве. На удивление Линдси излагала интересные вещи, хоть и спорные. Некоторые моменты Доминик всё же исправил, но многое оставил нетронутым, испытывая при этом смешанные чувства. Во-первых, ему ужасно не хотелось делиться собственными наблюдениями, он испытывал странную ревность, предпочитая баюкать их в своём сознании. Во-вторых, он надеялся, что это натолкнёт кого-нибудь — кого угодно — пойти по ложному следу. Подняла голову старая знакомая паранойя, но Доминик уже не мог остановиться. Близкое общение с Саймоном привело к тому, что Вэйл перестал мечтать о диалоге с убийцей-творцом или не решался всерьёз думать о таком контакте. Всё чересчур запуталось. Стоило признать это. И, что самое страшное, с каждым днём запутываться будет всё сильнее, пока маньяк не окажется пойман. Если окажется. Следствие, что очевидно, зашло в тупик, а давление со стороны как политиков, так и общественности нарастало. Доминик уповал только на то, что никто не захочет найти подходящего жертвенного агнца. Точнее, что таковым вдруг не станет он сам. Пусть это и было эгоистичное желание, Вэйл с отчаянием понимал, что не сумеет защитить себя, а ложные обвинения разрушат его до основания. Люди привыкли лгать и жить в полуправде, а он перед этим совершенно бессилен. Мадлен всегда смеялась над ним из-за этого, да и Рик, и Эдгар наверняка отпускали шутки за его спиной. Доминик не умел и никогда бы не смог научиться противостоять тем, кто виртуозно лжёт. В его понимании адвокаты и рекламисты, продавцы и консультанты всех мастей выглядели инопланетянами… Или, если угодно, это он был явно не с той планеты. Отослав статью с правками Линдси, Доминик долго ещё сидел в гостиной, сжимая виски пальцами. Он ждал зарождения головной боли, но та не приходила, было лишь тягучее неприятное ощущение, которое оказалось нудным до тошноты. И пусть Вэйл не любил общества, сегодня ему хотелось бы, чтобы рядом находился хоть кто-нибудь. Почти кто угодно. Даже если это разрушало бы саму концепцию его существования. «Может быть, люди именно для этого создают семьи? Ради этого обманчивого чувства не-пустоты и терпят друг друга?» — вопрос-откровение, не иначе. И Вэйл едва не набрал номер Мадлен, но вовремя остановился. Нет, ему следует быть сильнее таких порывов. Он справится один, всегда справлялся. Сколько бы мир ни катился вниз, он сумеет удержаться на ногах. В воздухе словно разливалась напряжённость, каждое движение отдавалось неслышным звоном. Доминик понимал — что-то происходит, но что конкретно, ему пока не давалось. Он в который раз проклял тот день, когда Рик решил показать ему фотографии. Если бы он их не видел… Если бы. Самым неприятным было то, что Доминик почти перестал писать. Картины начали меньше привлекать его, он не погружался в собственные миры, и это мучило неимоверно. Если поначалу возник небывалый прилив вдохновения, то теперь, казалось, он работал исключительно на упрямстве. А это отражалось в образах. Он видел, как полотна зарастают скукой и не объяснил бы иначе это странное ощущение. Конечно, он и раньше сталкивался со схожими проблемами — пусть и очень редко, но всегда помогали одинокие прогулки или дальние поездки. Сейчас, когда он находился под прицелом федералов, нельзя было уехать. Интуиция подсказывала, что вздумай он покинуть город даже ненадолго, и поводов подозревать его станет больше. Однако терзаться невозможностью заниматься любимым делом, тоже было не лучшим вариантом. Алекс почувствовал что-то, потому пытался взбодрить его по-своему — прислав несколько любопытных контрактов, и Доминик дал добро на продажу пары выставляющихся картин, но это ничуть не порадовало. Хотя некоторые полотна он оставлял для себя и только, расставаться с работами он привык, и это никогда не приносило боли. Но не теперь. Ревнивая ненависть к тем, кто смотрел на них и возжелал их, всколыхнулась в нём неожиданно сильно. Доминик едва ли смог убедить себя, что и на этот раз отдать их необходимо. Просматривая ещё раз список, он вдруг почувствовал головокружение. Дурнота подступила так близко, что он с трудом сдержался. Смешно, но причиной внезапного приступа была одна единственная строчка: некто хотел купить несколько эскизных набросков, которые по прихоти Анхелики входили в экспозицию. Это были прообразы The Light, младшие сёстры той самой картины. И фамилия покупателя тоже звучала знакомо. Быть может, в этом и не было ничего необычного — если уж покупателю отказали в продаже основного полотна, то почему бы ему не попытать удачи с эскизами? Но Доминик увидел за этим нечто большее, пугающую глубину. Только кто бы с ним согласился? Вряд ли кому-нибудь будут понятны его ощущения. К тому же он не мог сформулировать, что именно говорит ему это… совпадение?.. Эта чужая прихоть? Отодвинув ноутбук, Доминик силой воли запретил себе перезванивать Алексу. «Это было бы чересчур подозрительно!» — внезапная мысль заставила Вэйла вздрогнуть. Таким поступком он словно раскрывал карты перед… кем? Как бы то ни было, он действительно сдержался и мысленно простился с эскизами. Он решил принести их в жертву, как будто те были по-настоящему живыми, а он собирался вспороть им грудь на каменном алтаре, чтобы напоить кровью древнее чудище. Написав Алексу, что готов рассмотреть и подписать надлежащие бумаги, Вэйл поставил себя на место то ли предателя, то ли Авраама, оставалось лишь дождаться голоса с небес, который в последний момент остановил бы его. Мешанина образов побудила его подняться в студию и излиться на холст цветовыми пятнами и геометрическими фигурами. Доминик редко выбирал именно такие формы, но когда в голове спорили друг с другом мифология и Библия, он не мог выразить сомнения иначе. Получившееся полотно он признал уродливым, но не решился уничтожить. Это был символ его ощущений, фотография его чувств и эмоций, и от картины, принявшей в себя столько муки, нельзя было избавиться так просто. В конце концов, она должна была понравиться критикам, давненько он не прикармливал этих падальщиков. Отвернув новую работу в угол лицом, Доминик отправился в душ. Было уже поздно, он дописывал последние штрихи в обличающе ярком искусственном свете, отчего картина смотрелась ещё ужаснее. Ему хотелось как можно скорее добраться до постели. Чёткий и размеренный режим трещал по швам, и это вызывало то гнев, то внезапное возбуждение, точно такое, как у детей, делающих то, что им обычно запрещают. И всё было новым. Может быть, убийца добивался именно такой реакции? Мечтал заставить других увидеть, что мир изменчив, прихотлив, преходящ наконец?.. Что преступать установленные порядки — это путь к иным вершинам?.. Вэйл долго стоял под холодной водой, надеясь, что она принесёт облегчение. Он придумал уже так много вариантов мотивов, словно выискивал подходящий, чтобы тоже попробовать. И если раньше он верил, будто понимает преступника, то сейчас стремился отвергнуть это предположение. Неужели всему виной Мадлен, её слова? Или же Доминик всего лишь запутался в себе? Он не мог дать ответов, а потому так отчаянно жаждал уснуть, уйти в те миры, где мысли будут терзать исключительно символами. *** Заснуть сразу он не сумел, как ни старался, пришлось обратиться за помощью к снотворному, чего давненько не случалось. Возможно, это было странно, однако Доминик боялся умереть во сне. Ему казалось, что это похоже на утопление, только не лёгкие заполняются водой, а мозг заливают жуткие бесформенные видения, и оттого он не может больше функционировать. Удушье, вызванное вышедшими из-под контроля снами. Вэйл даже сотворил несколько работ на эту тему, втайне злорадствуя, когда никто из критиков не разгадал заложенного в полотнах образа. Но сегодня он старательно проигнорировал застарелую фобию, решив перетерпеть паническую атаку, которая неизменно следовала за принятием капсул препарата. Он уже держал на ладони таблетки, собираясь с духом, когда завибрировал мобильный. Прежде Доминик никогда бы не поднял трубку — не то было время, не то настроение, да и не в его правилах — отвечать на звонки после одиннадцати. Сейчас же он почему-то знал — это очень важный звонок. Его нельзя пропустить, нельзя пойти на поводу собственного кодекса. И он ответил, хотя звонили с неизвестного номера. Голос Рика, звучавший словно из другой реальности, показался Доминику по-настоящему жутким. — Снова второй, — сказал тот отрывисто, но было ясно, что он имеет в виду. — Если бы ты только видел это вживую… Ты получишь фото, но, пожалуйста, не смотри их сразу. Это… не стоит смотреть на ночь. Прости, что тревожу так поздно. — Я понял, — Доминик отправил капсулы обратно в баночку. Нет, бессонница была кстати. Рик прислал фотографии уже через полчаса.