Увидеть свет

Буквально на следующее утро Мадлен позвонила сама. Было рано — для неё, а Доминик только что позавтракал и намечал план на день. — Наверное, это прозвучит странно, — сказала она торопливо, — но нам всё-таки лучше увидеться. Мы похожи на детей, которые боятся взглянуть друг другу в глаза… — Я как раз хотел запланировать совместный обед, — прервал её Доминик, про себя отметив, что если кто и похож на ребёнка, то точно не он. Это ведь именно Мадлен настаивала на отсутствии каких бы то ни было встреч. Он прекрасно помнил этот момент. Впрочем, напоминать он не стал, хотя прежде и высказался бы прямо. Теперь же он словно получил право не говорить ей всего, что думает. Для него это был единственный вариант лжи. — Хорошо, — его реакция наверняка немного сбила её с толку. — Я думала расспросить тебя… Но лучше лично, да… Я уезжаю послезавтра, Доминик. — Мы можем повидаться сегодня, — отозвался он сразу. — В том ресторанчике, что почти напротив галереи Анхелики. Вероятно, ты знаешь его. — Я там часто обедаю, — призналась она. — Бываю в городе временами и… снимаю одну и ту же квартиру. В соседнем здании. «Зачем ты говоришь мне это?» — мелькнула мысль у Доминика, и он тут же обвёл в планинге имя Мадлен. Не дождавшись ответа, она вздохнула и сама назвала время: — Мне будет удобно около трёх часов. Надеюсь, тебя не слишком затруднит? — Я приеду, — Домиником овладело странное чувство, и он отключился первым. Никогда прежде он не делал этого, но сейчас нужно было поступить именно так. *** Она была в красном. Столь неуместно и вызывающе, что Доминика передёрнуло. Он всмотрелся в её черты, отмечая метаморфозы — стрижка, конечно, стала другой, да и цвет волос изменился. Уголки глаз словно чуточку опустились, и рот не улыбался уже так легко. Мадлен не постарела, эти перемены не относились к возрасту, они говорили о новом опыте, новых мыслях. Это была Мадлен, которую он совсем не знал. Он сидел за столиком, ожидая, когда же она заметит его, когда подойдёт, а она стояла, растерянно поглаживая пальцами клатч. Но наконец этот момент схлынул, и… — Доминик! — она стремительно прошла через зал и опустилась перед ним, уложив клатч на стол. — Рада видеть тебя. Но он был не уверен, что в её глазах отразилась радость. Это было что-то совершенно другое, может, и противоположное. Мадлен как будто бы стала опасна, даже её прозрачные, светлые, такие глубокие глаза, которые он сравнивал с ключевой водой, теперь казались желтоватыми, поблёкшими, точно источник замутился. «Может, я всего лишь переношу на неё своё недовольство?» — Я уже заказал, — начал он вместо приветствия. — Ты хотела поговорить о чём-то конкретном? — Нет, — она пожала плечами, разом потеряв всю уверенность. — Только посмотреть на тебя. «Не говори мне о любви, — мысленно попросил Доминик. — Ничего подобного…» — Наверное, ты считаешь меня лгуньей теперь, — она взглянула на него так пронизывающе. — Может быть, так и есть. Я обещала тебе уехать, но на самом деле… Нет, я не осталась. Всего лишь приезжаю время от времени. Живу — здесь, — она кивнула на видневшееся за окном здание. — Узнаю о тебе. Разве это ложь? Он не подобрал слов, но Мадлен смотрела на него и, конечно, нашла нужные сама. — Ты мне небезразличен, Доминик. И никогда не будешь. Ты — моё прошлое, тот, кто в чём-то сделал меня. Я не могу это забыть или вычеркнуть из жизни. И надеялась, что ты не вычёркивал меня. — Нет, — он отвёл взгляд. Нельзя было сказать, что он не пытался, но что-то невозможно стереть, потому что остаются следы, шрамы, если угодно. — Я подумала именно так, когда ты позвонил. Он вспомнил, как успокоился тогда, узнав у Мадлен ответ на вопрос. Теперь он ни за что не поверил бы ей. Потому что было гораздо проще считать человека паталогическим лгуном, чем гадать, в какой момент он действительно солгал. — Анхелика… много говорила об этих… — Мадлен точно не могла произнести «убийства», — она видела фотографии. Пойман один, кто же тогда другой, почему он… делает это? Доминик равнодушно глянул за окно, на солнечный свет, заливший улицу, на людей, спешивших мимо стеклянной витрины ресторанчика. — Он что-то дарит, — говорить это Мадлен оказалось невероятно легко. — Не знаю, что конкретно, но в этом есть какой-то высший смысл. Он уважает каждую жертву. Где-то на краю сознания будто бы порвалась тонкая ниточка. Доминик едва ли не услышал щелчок этого разрыва. Он ухватил что-то важное. Что-то, скрывшееся за словом «уважает». — Мигрень? — озаботилась Мадлен, и Вэйл понял, что она слишком пристально всматривается в его лицо. — Нет, ничуть, просто кое-что вдруг прояснилось, — отмахнулся он, хотя чтобы обрести настоящую ясность, нужно было немного поразмышлять. Тут принесли заказ, и Вэйл заставил себя отвлечься на еду и пустую болтовню Мадлен, которая поспешила сменить тему, как будто испугалась, что разговор о «творце» травмирует Доминика. Однако в какой-то миг мысль слишком увлекла, и Доминик перестал слушать, перебирая в памяти всё, что как-то связывалось со словом «уважает». Он словно что-то увидел в траве, как бывает, когда пытаешься поймать ящерицу. Или, если на то пошло, когда выслеживаешь другого зверя. Как бы там ни было, но он что-то совершенно точно нашёл. И стоило подумать ещё, как перед глазами встал Терри Асскольд. — Доминик? — одёрнула его Мадлен. — Надеюсь, тебя отвлекла идея картины? — Анхелика не показывала тебе фотографию моей новой работы? — переспросил Доминик. — В последние дни она всё время занята — полиция, выставка. Она не желает встречаться со мной, — Мадлен грустно улыбнулась. — Я перешлю тебе, — он взялся за телефон. — Конечно, вживую ты посмотришь на выставке. Возможно, уже скоро. В это время его мысли разворачивались всё стремительнее, и все они сходились на одной личности. Терри. Который, как показалось Доминику, совсем не хирург. По крайней мере, его пациенты в последнее время не выживали. *** Он проводил Мадлен до квартиры, пусть в этом не было нужды, но сам решил зайти на выставку. Ему хотелось взглянуть на The Light и, может быть, встретить Анхелику. Хотя той, скорее всего, сейчас не было в галерее. Пройдя сквозь служебный вход, Доминик чуть растерялся, когда осознал, что людской поток вовсе не ослабел. Напротив, посетителей стало даже больше, чем в первые дни. Наверное, их любопытство подогревалось репортёрами и сплетнями, иначе в городе почему-то вспыхнул патологический интерес к современному искусству. Немного напрягшись, Доминик всё же проследовал в зал, где висела The Light. Около картины как раз стояли несколько человек, они тихо обменивались впечатлениями. А чуть поодаль замер кто-то ещё. Доминик лишь секундой спустя понял, что это Терри. Но это был совершенно другой Терри: подобравшийся, внимательный. У него стала иной даже пластика движений, он теперь походил на… да, он походил на хищника, который пристально высматривает жертву среди мирно пасущихся оленей. Доминик подавил желание выкрикнуть, чтобы спугнуть толпящихся посетителей. Они, к сожалению, были людьми, потому не поняли бы, что именно им угрожает. Однако Терри всё-таки почувствовал, как атмосфера в зале изменилась, услышал, что на его территории другой охотник. Секундой спустя он повернул голову и всмотрелся в Доминика. А ещё через мгновение узнал и словно утратил всякую уверенность. Некоторое время он не отводил взгляд, точно парализованный, а затем виновато улыбнулся и подошёл: — Счастлив видеть вас, Доминик, — голос его звучал чуть слышно. Вэйл на это только кивнул. — И мне всё ещё нужно поговорить с вами. Так хотелось спросить, о чём Терри думал минуту назад, когда его глаза едва ли не вспыхивали зловещим жёлтым светом, но Доминик сдержался. Оглядев зал и мысленно попрощавшись с собственными работами, как делал всегда, он указал в сторону лестницы, вход куда перегораживал внушительных размеров охранник. — Пойдёмте, — предложил он. — Выпьем шампанского за встречу. Терри удивлённо улыбнулся и двинулся следом. Доминик обратил внимание, как у него дрожат пальцы и нахмурился. Как же такой человек вообще может работать хирургом? Охранник знал Вэйла в лицо, а потому пропустил их, даже не покосившись на Терри. Наверное, это должно было насторожить, но Доминик чувствовал себя пауком, который медленно и осторожно обвивает жертву паутиной, пока та не понимает, что происходит. Ему требовалась определённость, и внутреннее ощущение, которому трудно было подобрать название, нашёптывало, что если правильно надавить, Терри расскажет всё. Незаметно Доминик включил телефон на запись. Он не знал точно, зачем это делает, но был уверен, что это необходимо. Он не повёл Терри на балкон, откуда обычно обозревал залы, а свернул в небольшую комнату, где они порой отдыхали с Анхеликой или Алексом. Здесь одну стену полностью занимало окно, за которым высился город. Доминик любил смотреть на улицы и огни. Терри не сдержал возгласа, и с восхищением вгляделся в расстилающийся за стеклом вид. — Потрясающе, — воскликнул он. — Наверняка такое очень вдохновляет? Доминику были не по душе разговоры о вдохновении, когда их затевали люди, далёкие от творчества. Те же, кто был не чужд ему, никогда не высказывали банальных фраз. На миг Вэйл усомнился в своей догадке. — Стоит увидеть это… И ощущаешь, что город — живой организм. Как всё в нём трепещет, переливается, действует. Сплетено друг с другом! Улицы, камни, здания… В них есть чистейшая энергия творчества. Но не всякий умеет взять её, — и тут Терри словно понял, что Доминик не отвечает. Он повернулся, виновато глядя в пол. — Прошу прощения. — Ну что вы, весьма интересная мысль, — Доминик подошёл ближе, но всё же остановился на таком расстоянии, чтобы иметь возможность для манёвра, если поведение Терри станет странным. — Действительно?.. Мои рассуждения о творчестве и вдохновении вас, Доминик, должны только удручать. Я ведь не могу назвать себя творцом. Конечно, лукавство в этой фразе не звучало, Доминик всего лишь хотел услышать его там. — Вы никогда не пробовали себя в искусстве? — осведомился Вэйл холодно, будто бы поддерживая светскую беседу. — Не совсем, — пожал плечами Терри. — Хирургия — это ведь тоже искусство. По крайней мере, мне это казалось схожим. Я… был в некотором роде скульптором. Я отсекал лишнее, да, — он замолчал на мгновение, а потом голос его изменился, став более твёрдым и резким: — Особенно приятно было добиваться изысканной красоты. Я вот всегда сравнивал искусство со светом. И разве подарить человеку жизнь — это не свет?.. Доминик чуть склонил голову набок, не зная, что сказать, но Терри нуждался именно в слушателе. — Свет… Это то, что меня очаровывает, — признался он. — Всякий раз во время работы, — он почему-то осёкся, — я восхищался тем, как свет открывает мне тайны человеческого тела. Но я прозрел! Доминик вздрогнул — в голосе Терри звучало ликование. Это совершенно ни с чем нельзя было бы спутать. — Я прозрел, — повторил он. — Наши органы никогда не видят света. Они живут внутри нас, но, пока скальпель не откроет им дверь, ничего не ведают о сиянии, о солнце! Однако они — это мы сами! А значит, мы сами не видим света. — Действительно любопытно, — согласился Доминик, отступая под пристальным взглядом Терри. — И что же с этим можно сделать? — О, я долго размышлял! — в глазах Терри блеснуло что-то непонятное. — Не всякий человек достоин воссоединения со светом. Не каждому это… пойдёт на пользу. Я уверен, что раскрыться свету — это путь дальше, в иные реальности, но не всем дано это осознать, ведь так? Не все понимают искусство. Он замолчал, и Доминик уже решил, что не продолжит, но внезапно Терри заговорил: — Не могу держать это в себе, Доминик. Мне нужно хоть с кем-то разделить знание. Нельзя так долго носить в себе счастье полной ясности и не пытаться одарить им кого-то ещё. Это худшее одиночество, мучительное, чёрное. Я искал кого-нибудь, кому можно рассказать всю идею… Столкнувшись на выставке с Самантой Ричардс, я узнал о вашем творчестве. Картина The Light лучше всяких слов даёт понять, что только вы в силах полностью вместить в себя мою мысль. Доминика прошило осознанием, что Терри наверняка не читал блога Линдси. Часть жизни совершенно точно прошла мимо него. Это разочаровывало, но, с другой стороны, причудливая синхрония заставляла задуматься. — Саманта… — Терри вздохнул. — Она была ангелом. И я хотел помочь ей вознестись. Надеюсь, теперь она достигла того, о чём мечтала. — Сожалеете о её смерти? — предположил Вэйл, ещё не до конца уверенный, что Терри действительно — тот самый. — Сожалею?! — Терри почти что оскорбился. — Разве вы меня не слушаете? Это не была смерть! Это возможность перейти в иное состояние, стать частью искусства, вечная жизнь, если использовать эти грубые сравнения. Я дал ей увидеть свет. — Увидеть свет… — ошеломлённо повторил Доминик, и вся головоломка сложилась. Вот зачем органы были так заботливо разложены вокруг. Терри давал им шанс соприкоснуться со светом. Он дарил свет. — Да, да! — горячо закивал Асскольд. — Этот дар не должен доставаться случайным людям. Дэвид… в последние годы совсем не выходил из депрессии. Мы познакомились в другой галерее, но вместе приходили и сюда. Я заметил за ним потрясающую чуткость, удивительные движения души. Тогда я уже знал, насколько важно не ошибиться в человеке. Дэвид не был ошибкой. Он так понимал искусство, как никто другой. Он многое рассказал мне. И я надеюсь, что теперь он сможет творить… Доминик горько усмехнулся, чуть повернув голову. Шерманн уже ничего не мог сотворить, он лежал в полицейском морге, потому что загадка убийцы ещё не была разгадана. — Алисия Коул... Она была очень красива, но главное — как она была умна. Достойна, — Терри замолк и резко развернулся к Доминику. — Но я хотел говорить не об этом. После знакомства с Самантой я понял, ради чего старался всё это время, ради чего искал верный способ выразить свою идею, — сделав паузу, он словно набрался духу, а потом закончил с особой выразительностью: — Ради вас. Вы должны постичь свет. Потому что вы сумеете осознать самую суть. — Я пока не тороплюсь соединяться со светом, — осторожно заметил Доминик. Терри держал руки в карманах, и Вэйл подумал, что у него наверняка с собой что-то, позволяющее убедить даже несговорчивых одаряемых. Может быть, шприц?.. Доминик отступил к двери, не спуская взгляда с растерявшегося Терри. Нельзя было исключать, что никто прежде ему не отказывал, но выглядел он странно. — Это ведь… ваша судьба, — Терри шагнул вперёд, так и не вытащив руки из карманов. — Я сам бы желал того же, но не в моих силах одарить самого себя. И я мечтаю дать возможность самым лучшим... — Да вы ангел, Терри, — ядовито бросил Вэйл, размышляя, как быстро сюда сможет ворваться охранник. — Отдавать другим то, чего не можете получить сами. — Разве не в том судьба любого художника? — пожал тот плечами. — Я счастлив, что могу соткать для других крылья. — А хотели ли они этого? — Доминик чуть усмехнулся. — О, можете не отвечать. Всем известно, что благую весть не всегда понимают правильно. — Они… нет, — грустно отозвался Терри. — Вы правы. Но потому-то я и надеялся на вас, Доминик. Вы понимаете. Уже теперь понимаете, когда мы ещё не приступили к священнодействию. — Терри, вам приходило в голову, что не всякий желает покинуть эту жизнь прямо сейчас? — Доминик стоял почти у двери. Теперь у него был шанс позвать охрану прежде, чем Асскольд предпримет какие-то действия. — Даже если в дальнейшем ждёт что-то удивительное, человек не так просто снимается с насиженного места. А у меня, к сожалению, ещё есть дела здесь. Поэтому свидание со светом, пожалуй, стоит отложить. — Что может быть важнее? — робко спросил Терри. Какой-то из вопросов поставил его в тупик, заставил переосознавать деяния. — Жизнь, — ответил Доминик и, наверное, сам поверил только в эту секунду. — Жизнь здесь и сейчас, а не в вымышленных мирах. Искусство — это дверь, в которую не надо входить. Это замочная скважина. А если перешагнуть порог, то оно утрачивает значение. — То есть..? — Терри чуть шатнулся, будто бы ему стало дурно. — Вы — убийца, а не тот, кому суждено стать апостолом Петром. — Хотите назвать то, что я совершил, всего лишь убийством? Жалким убийством? — Терри разозлился, и Доминик понял, что в этом его спасение. Асскольд признает его недостойным дара. — Как можно сравнивать то, что я делаю, с жалкими убийствами! Этот… — он набрал воздуха, — это чудовище, что недавно взяли, — вот он убийца. Ничего святого! Но я… Моя идея была иной. — И кончилась гибелью трёх человек, — парировал Доминик, опустив ладонь на ручку двери. — Четверых, — скрупулёзно поправил Терри. — Но с первым… Я совершил ошибку. Он поник, точно воспоминания о некоем первом заставили его испытывать стыд. — Из-за Лекса мне пришлось приехать сюда, — сказал он чуть позже. — Я совершил ошибку, я ещё ничего не умел. Но Лекс простил бы меня. — Уж это вряд ли, — выдохнул Вэйл и тут же дёрнул дверь на себя. — Охрана! Вызвать полицию! *** Терри не сопротивлялся. То ли слова, то ли действия Доминика сломали его. Он молчал, безвольно позволяя сковать себя наручниками. Вэйл стоял в стороне, размышляя, стоит ли показывать Саймону Риду запись разговора. Это наверняка было наиболее важным доказательством, но отчего-то им не хотелось делиться. — Почему вы решили, Доминик, что этот человек угрожает вам? — Рид подошёл к нему. — Он не производит опасного впечатления. — Это ваш убийца, — устало ответил Вэйл. — Докажите самостоятельно. — Может, вы сами — убийца? — Саймон усмехнулся. — А нам отдаёте глупца, который не может вымысел отличить от реальности? Доминик разозлённо вытащил телефон. — Скажите ваш е-мейл, — почти приказал он, — у меня для вас сюрприз. Иногда и с самыми приятными дарами приходилось расстаться. *** Не прошло и двух недель, как Терри рассказал обо всех, включая Лекса, Саймону. Он не раскаивался, лишь злился на Доминика, который так разочаровал его. Он не считал жертв мёртвыми, но при этом спокойно прошёл медицинское освидетельствование и был признан вменяемым. Саймон пригласил Доминика на ужин — чтобы извиниться, не иначе — и, ничего не объясняя, положил перед ним папку с психологическим портретом убийцы. Вэйлу не было интересно, но он не стал упускать возможность. Оказалось, что Эдгар допускал сравнения с ним, когда описывал то, что заметил в убийце по его поступкам. — Мы решили, что Эдгар вас выгораживает, — пояснил Саймон, подцепляя мясо на вилку, — но, тем не менее, хочет дать нам подсказку, не говоря напрямую. Такое случается. Было печально разочароваться. — Мне хватает холстов и красок, нет необходимости в использовании тел, — зло бросил Доминик. — Вам лучше уехать из города, — Саймон качнул головой. — На пару лет. Ваше имя будет звучать всё время, пока идёт судебный процесс. И газетчики обязательно воспользуются этим. — Чем? — Доминик не понимал, куда клонит Рид. — Вы тоже станете убийцей, — пояснил он. — В глазах общественности, конечно. Уезжайте. — А мои показания? Они не нужны? — Доминик нахмурился. — Нет. Есть другие доказательства. Есть признание. И я точно знаю, что адвокат не станет выкручиваться, — Саймон усмехнулся. — Да, наш друг сядет за решётку. — И Норт? — Против него слишком много прямых улик, — Рид пожал плечами. — Он был небрежным подражателем, одержимым глупой идеей. Никакой адвокат его не вытащит. — И он тоже признан вменяемым? — удивился Доминик. — Признан, — Саймон вздохнул. — Понятие вменяемости сейчас столь причудливо… Я бы сказал, что они оба больны, инфицированы своей одержимостью. И желание показать внутренностям человека свет, и жажда обратить на себя внимание убийствами для меня за гранью нормальности. Но есть процедуры. — Что ж… Не представляю, что было бы правильнее для них обоих, — Доминик отпил вина. — И не хочу этого представлять. — Покиньте город, — снова начал Саймон. — Я не ваш друг, знаю. Вы не впустите меня в свой круг ни за что, но как любезный враг я прошу — уезжайте, Доминик. Вэйл не возразил. Он чувствовал, что Рид в чём-то прав. Переезд — такая неприятная вещь, но в этот раз, наверное, действительно необходимая. Нужно было созвониться с Алексом и спросить у него. Однако прямо сейчас Доминик посмотрел Саймону в глаза. Те были светлыми и честными. — Жаль, что Терри так и не понял, — Доминик не мог не высказать этой мысли вслух, — свет может быть разным. Один — простой и ясный — сияние солнца. А другой — незримый — свет души, если позволите. Сияние разума. И чтобы воспринять свет полноценно, не нужно вскрывать тело. Нужно взяться за скальпель, который распотрошит душу. — И что же это за скальпель? — Рид всё ещё слегка улыбался. — Искусство, — ответил Вэйл и отвернулся. — Искусство… Ему было больно. Терри сам не сознавал того, что творил. Его идея была ложной. Он не чувствовал красоты. Зато Доминик точно знал, что именно должно было быть вложено в слова «увидеть свет».