чучело горбоносое

      руки безвольно опускаются. маша плачет. слезы капают на огрубевшую за мгновение кожу демона, изощренно украшающего кровавыми отметинами ее тень. это машин ангел. ангел рыжего чучела маши ган. и имя ему — дария воскобоева. такой машкой бы ворон пугать, только те не боятся жизни. они ее выклевывают, как вишневые косточки из непутевого пирога-дома. маша ведь так хочет стать обещанным домом, но в нее загляни — одна каша из старых обрывочных воспоминаний и использованных снами презервативов. изюминки в этой каше машины черноволосые мечты, вкрапляющиеся в темноту, словно одуревшая, пьяная и матерящаяся дашка в худое сердце ган. «ган» греет свое воробьиное об ее теплое, пухлое, но никогда не полюбившее. взявшее — да, но полюбившее — никогда. слишком уж там, в дашкином сердце, холодно. пускай и теплом. даже холоднее, чем в машкиных руках.       сколько ворон согрела даша этим холодом, а маленького воробья никак не может. и ей опять приходится отворачиваться, отлепляя обезумевшую машку от своих губ, а вместе с ними и от памяти.       маша горбится, пародируя свой нос и впивается выросшими когтями обиды в мандарин дашиной «нелюбви». — почему так трудно меня любить? — скажет гневно, слегка устало, но пока еще не безнадежно. соберет морщины на лбу, как не нарисованных барашков, и погонит их поближе к еще не выщипанным бровям. машка просто хочет стать красивой для нее. чтоб после очередного танца со сном, от которого рыжая сновидица растреплется, а даша не назовет ее домашней, а просто кинет: « — чучело горбоносое» и лучезарно улыбнется, и от этой улыбки маша вновь превратится в кисель. — блять. — бьлять.