Gott ist tot

И опять всё держалось на боли. Что делать с человеком, которого невозможно наказать? Боль в любом её проявлении приятна ему. Она любима им. Она раздвоила его. Первый он был простым человеком. Второй - Богом. А что делают боги со смертными? Если брать веру древних греков, то либо совращают, либо умерщвляют за неподчинение. А иногда и всё вместе. Подчинись и умри, смертный. Смотри, этот мир велик, он огромен, а кто в нём ты? Червь. - Бог умер, когда его дыхание коснулось моих слёз, - Тилль стоял напротив огромного зеркала в спальне. - Бог умер, когда моя похоть, дарованная им, обратилась в прах, - из разжатой ладони выпал шприц. В комнате сильно пахло аммиаком. На прикроватном столике хаотично разбросаны раздавленные и переломанные ампулы. Осколков так много, что понять, как много их было просто невозможно. Мужчина обнажён. Вены бугрятся на руках, шее, возле паха и на ногах. Глаза закрыты, дыхание глубокое и тяжёлое, как свинец. Наркотик начал действовать. В этот раз он смирился со своей слабостью и да, он не кричал об этом. Его Бог стоял перед ним в отражении и улыбался. - Тише, тише... Это скоро закончится. Тилль резко распахивает глаза и видит, как его Бог медленно выходит из зеркала. Он смотрит на него заворожённо и отступает. Бог ловит его за запястье. - Куда? - в зрачках, расширенных настолько, что не видно радужки, полыхает голубое пламя. Вся комната погружена в красный приглушённый свет. Тело отливает медью. Пальцы дрожат. Но только у смертного. Бог невозмутим. Лишь его взгляд выдаёт кипение. К запаху аммиака примешивается запах металла. По запястьям вниз струйками стекает кровь. Бог резко наклоняется к смертному, вдыхает пьянящий аромат мускуса и страха. - Боишься? - наклоняется ещё ближе и широко лижет в губы. Тилль делает пол шага вперёд, притираясь к вожделенной груди Бога своей. Ближе, ещё ближе. Соски твердеют, к низу живота лавой спускается желание. Бог не отступает. Отпускает запястья, перекладывает руки на тазовые кости, выпирающие сильнее, если торс смертного наклонить назад. Наклоняясь вслед за ним, Бог улыбается, перебираясь поцелуями-укусами на шею. Смертный дрожит. Он мягкий на ощупь, а душа его такая ранимая и такая светлая, и тоже мягкая. Вся его тёмная сторона теперь в Боге. Единственное, что они делят на двоих - любовь к боли. Как можно её не любить, если однажды вас посетит осознание того, что боль несёт наслаждение, а не страдание? Ладони перемещаются на рёбра и давят. Давят так сильно, что человек кричит. У них немыслимая сила, он направляет её и смертный плачет и улыбается. Его Бог точно знает, почему. - Ну же, давай ещё. Что ты скажешь на это? Сильные руки опрокидывают крепкое могучее тело на кровать. Они подошли к ней незаметно... Тилль не заметил. Он думал, что сейчас будет удар о голый пол - ждал удара, новой боли, но, получив мягкость покрывал, был разочарован. Впрочем, ненадолго. Бог опустился сверху и вцепился в шею. Жёлтые клыки вонзились в горячую нежную плоть, разрывая её, орошаясь бордовыми вязкими каплями. Смертный взвыл, заскользил влажными от крови с запястий ладонями по спине своего Бога. Тело свело судорогой, зрачки, обрамлённые воспалённой радужкой скрылись за веками, открывая молочно-белые, желтоватые по краям глазные яблоки. Бог насытился, нехотя оторвался, осмотрел добычу. Человек тяжело дышал, широкая грудь вздымалась надгробным холмом над самым сердцем. Сердце билось гулко, будто ударяясь о рёбра. Резким нетерпеливым движением колена Он раздвинул ноги смертного. - Ты же споёшь для меня, Agnus*? - Спою, - хрипит надрывно, почти не смотря на своего Бога. Тому это не нравится и он резко входит в неподготовленное тело. Тилль кричит, почти орёт во всю мощь своей лужёной глотки, пальцы впиваются в спину терзающего его Цербера, оставляя глубокие царапины, спина гнётся дугой, с явственным ощущением перелома где-то посередине. - Как тебе? Хорошо? Страшно теперь, да? - оскал и горящий взгляд кажутся огромными. Остаются только они, нос проваливается вовнутрь черепной коробки. Перед ним не лицо, а хищная морда Демона. Но это видение растворяется быстрее, чем успевает дойти до разорванного запахами, звуками и ощущениями мозга человека. Слёзы горячие, почему-то горькие, заползают в рот, ушные раковины, стекают на подушку. Простыня под ним влажная от пота и крови. Толчок кажется слишком глубоким. Первый, второй, третий... Их всё больше, Тилль уже не считает, а стонет от боли и удовольствия. Для него эти понятия всегда были тесно связаны. Переплетены, как их тела на алтаре последней жертвы. Агнец, да, он прав. Fugerit invida aetas: carpe diem, quam minimum credula postero...* Они пользуются этим днём, этим моментом, ибо грядущего не будет. Это последняя их битва. Член входит глубоко, свободно скользит внутри, приносит жгучее удовольствие. Тилль стонет, запрокинув голову назад, беспрерывно ёрзает, пытаясь быть ещё ближе к его жестокому Богу, ближе, чем пронзённое кинжалом сердце к холодному лезвию, поразившему его. Крики сливаются с шипением и рычанием, возносятся к самому верху, сплетаются, обращаясь мелодией. - Пой, пой для меня, Agnus. Эта ночь последняя. Ты знаешь. Пой! - перехватив ноги человека под коленями, сгибает сильнее, прижимая их почти к лицу смертного и входит ещё глубже, быстрее, хотя, казалось бы, что больше уже невозможно. Тилль, широко распахнув глаза и рот, кричит, воет, стонов нет вовсе. Его руки безвольно упали на покрывало, раны на запястьях не зарастают и кровь вырывается толчками из порезов, делая белую ткань красной. Укусов всё больше, на груди, плечах не осталось живого места. Шея так вообще превратилось в сплошное мясо, исторгающее из себя кровь, как нечто ненужное, инородное. Богу нравится кровь, он с удовольствием пьёт её, слизывает, смакует на языке, как дорогое вино, не останавливая своего движения ни на секунду. Пальцами он сильнее впивается в кожу под коленями, рвя её, как старый холст. Толчки становятся хаотичными, ритм сбивается, человек уже почти не кричит, а лишь скулит, закрыв глаза и расслабив обессилившие руки. Секундой позже Бог осознаёт, что все порезы, рваные раны, укусы проявляются на его теле, рвут и его плоть. Он рычит и шипит. Он чувствует боль и она ему нравится. Толчки прекращаются, тела обоих скручивает судорогой и белое семя выплёскивается наружу. Оба кричат, человек в последний раз смотрит почему-то не на бога, а на потолок, его тело слабеет. Бог же начинает дымиться, плавиться и гореть. Сгорают глазные яблоки, бардовыми комками вваливаясь в череп, обнажая обугленные глазницы, нос оплавленной свечой расползается по лицу, губы исчезают вовсе, оставляя после себя лишь жёлтые клыки. Всё тело вспучивается, вспенивается и течёт зловонной жижей по окровавленной простыни. Человек давно замер, голова запрокинута, его навсегда застывший взгляд стекленеет, рот приоткрыт, руки раскинуты в стороны и весь он похож на распятие в храме. Бог издаёт последний крик, его обугленный скелет скатывается с кровати и рассыпается пеплом, стукнувшись об пол. Бог умер. Человек был принесён в жертву.

***

Наутро телефон на прикроватной тумбочке разрывался от звонков. Звуки дребезжали и роились мухами под потолком до половины девятого. После снизу начали доносится стуки во входную дверь вместе со взволнованными криками Рихарда и Пауля. Это продолжалось до десяти. Чуть позже дверь была взломана, шаги каменной россыпью стучали по ступеням лестницы, ведущей в спальню. Ворвавшиеся люди увидели окровавленное тело, раскинутое, как на распятии на красных от крови простынях, вокруг кровати серела какая-то пыль и сияли осколки разбитого вдребезги зеркала, в комнате стоял тяжёлый запах аммиака, крови и гари. Кроме Тилля, в комнате никого не было. ...mein seelenhauch der blitz verschlingt mein süsses blut verfault im sand mein sinn zum leben in raum und zeit und doch es wird es wird schon wieder weiter geh`n gott ist tot gott ist tot gott ist tot gott ist tot gott ist tot gott ist tot*