Low Roar — Nobody Else
Low Roar-Breathe In
***
Вам известно, что такое настоящая темнота? Она не просто перед глазами, она — в душе и где-то глубже. Каждое движение причиняет боль — темнота бесконечна, гигантская черная дыра, взорвавшаяся рядом. В жалких попытках моргая, вместо желаемого светлого луча проявляется лишь страх, он накрывает тебя своей пеленой, медленно натягивает на тонкую шею жесткую веревку и с садистским удовольствием томительно медленно стягивает. Наблюдает. Смеется. Паника. Неужели темнота теперь мой предел? Я спокойно и решительно выдыхаю, чтобы в последний раз попытаться. Закрываю глаза. Жмурюсь, как если бы от движений моих век и ресниц зависела судьба человечества. Не дышу. Ведь так страшно. Страшно совершать попытку, которая может ни к чему не привести. На что тогда надеется? Где искать начало, если это уже конец? И выкинув все из головы, поставив самую большую ставку из возможных, я все же медленно открою глаза и… вдохну.***
Соленый воздух в миг проест легкие. Хочется промыть их литрами пресной воды. Контрасты губительны. Только что была темнота, как теперь… Теперь перед глазами смертельной высоты обрыв. От резко сменившего тишину шума далекого прибоя гудит в ушах. Та, прежняя тишина, была мертва. А тишина природы — она живая. От тяжести голых замерзших ступней побитые камни отлетают в пропасть, что совсем близко, стоит лишь вперед податься. От сумасшедшей высоты захватывает дух. Редкие, но настойчивые порывы ветра попытаются скинуть меня вниз, в бесконечность. А там, внизу, вдали — бескрайний океан. Берег его одиноко слушает истории взволнованных волн, сдерживая их гневные порывы, сглаживая углы своим теплым песком. И пена, взбунтовавшаяся, но услышанная, шумно сольется с ним воедино и забудет все свои печали. И свинцовые тучи, тягуче плывя мимо, закроют собой то тайное единение, о котором никто не должен знать. И как же они будут близко, эти тучи — только руку протяни. И я пойму, что нахожусь там, где никогда и не мечтал побывать. Я буду так высоко, что смогу прикоснуться к небу, к холодному туману туч. Услышать их звук, увидеть их истину. Не то, чем они пытаются казаться, а то, чем они действительно являются. Но вдруг чуткая земля под ногами завибрирует от уверенных, но тихих шагов. Они приблизятся и затихнут, вводя в мучительное ожидание. И дрожью зайдется промерзшее от ветров тело от резкой теплоты обвивших сзади рук. Без сомнений я узнаю это тепло, кожей почувствую знакомое размеренное дыхание у шеи. И щеки будет щипать, скулы сведет от подступающих слез. Почему они так кожей ощутимо горчат? Невесомое тело само развернется, а в руках так идеально поместится родное лицо. Пальцы жадно забегают по каштановым волосам, сухим от твоего любимого шампуня, который тебе абсолютно не подходит, очертят подрагивающие веки, чуткий нос, которым ты постоянно чувствовал мой запах алкоголя, пухлые и отчего-то пересохшие губы, которыми ты дарил самые вкусные поцелуи, нащупают шрамик на твоей щеке, который я так люблю, но о котором никогда с тобой не говорил, пересчитают родинки на твоем лице, которых не стало ни на одну меньше. И ты, улыбнувшись своей самой искренней улыбкой, отойдешь в сторону, давая мне время прийти в себя, увидеть то, чего я еще не видел. А это — горящий в зелени луг, что скрывался за тобой. Маленькими травинками устланное поле на одиноком утесе, который еще секунду назад казался пустым. И семечками разброшенные одуванчики смело растут то тут, то там, крепко держа свою пушистую шапку, не поддаваясь воздушным порывам. Ты возьмешь меня за руку. Крепко сожмешь ее своими тонкими и холодными пальцами. Заглянешь своими темными глазами в мои, поблекшие от твоего сияния. И зальешься громким смехом, побежишь к тому прекрасному лугу, волоча меня за собой. А смех этот будто током высоковольтным через твои прикосновения передастся. И я в миг забуду о той темноте, что видел еще пару мгновений назад. Забудусь, вверяя себя в уютные руки порыва. Ты упадешь передо мной на колено и попросишь забраться на твою спину, глупо улыбаясь. И хоть я знаю, как много ты всегда занимался, как по вечерам у тебя болела спина от утомляющих тренировок — я с криком запрыгну на тебя, обхватив руками холодную шею. И ты, выкрикивая несуразные слова, побежишь сквозь облака, засмеешься со мной в унисон. Я представлю, что мы летим спасать попавших в беду людей и показательно вытяну руку вперед, случайно задев тебя кулаком, от чего ты театрально захныкаешь и, резко развернувшись, потеряешь равновесие. Мы упадем, громко смеясь. Ты попытаешься отдышаться, а я вскочу и побегу собирать ни в чем не повинные одуванчики и, сев перед тобой на колено, протяну тебе их букетом в качестве извинения. Ты отсчитаешь половину и отдашь мне. А потом мы вместе сдуем их пушистую шапку, погружая друг друга в туман из белых волосков. И, потеряв друг друга на мгновение, в попытках отыскать стукнемся лбами. Все твои волосы будут белые. Да и мои, наверное, тоже. Теперь мы сами похожи на одуванчики. Я засмеюсь и варварски взъерошу твои каштановые волосы, пуская белые хохолки одуванчика в новое путешествие. Ты снова сделаешь вид, что оскорбился, и отомстишь мне тем же, громко смеясь. И в попытках тебя остановить я схвачусь за твою руку и мы снова упадем: я на мокрую от росы траву, а ты на меня. Теперь ты будешь смотреть по-другому. Жадно, но также глубоко, если не глубже. Одним взглядом ты разобьешь меня на миллионы частиц, превратишь меня в разлетающийся пух одуванчика и снова соберёшь, склеишь воедино. — Я не видел ничего прекраснее, чем-то, что вижу сейчас перед собой, — серьезно скажешь ты. — Да, вид здесь потрясающий. А ты видел тот океан? А берег? — я сделаю вид, что не понял, о чем ты. — Да я о тебе, дурак. И ты не позволишь мне больше говорить, чтобы теперь говорили за нас чувства. Ты нежно пройдешься кончиком носа по моей щеке вниз, до шеи, вдохнешь мой запах, который так тебе всегда нравился. А я зароюсь в твои волосы, прижмусь к тебе, боясь потерять. — Не бойся, — прошепчешь ты мне на ухо, — все будет хорошо, я обещаю. И у меня не будет оснований верить тебе. Но я поверю. Ты заглянешь в мои сомневающиеся глаза, соберешь губами выступающую влагу и, пройдясь влажной от моих же слез дорожкой по моей щеке, накроешь холодными губами. Как цунами смоешь, разрушишь все, что во мне было. Губительное исцеление. И меня затрясет. Я вдруг вспомню, как давно не чувствовал вкуса твоих губ, жгучей боли от пронизывающего взгляда. Будто за те секунды, в той страшной темноте, я прожил новую, пустую жизнь длиною в вечность, где совсем не было тебя. В моей голове тут же поселятся мысли, что я снова могу тебя потерять. Что вот сейчас все яркое потускнеет, твой лик исчезнет, и я снова погружусь во тьму. И тогда, теряя себя в собственном страхе, я крепко сожму пальцами твои волосы и заплачу в поцелуй. А ты лишь осторожно перекатишься на спину, ведя меня за собой, позволишь завладеть, заглушить жгучий поток слёз и боли, что никак не уймется. Я буду жадно искать в тебе подтверждения словам о вечности, что всегда будет с нами, но найду лишь вечные чувства. Я открою глаза, чтобы утонуть в темноте твоих, а ты воспользуешься моментом и снова накроешь меня собой, подминая, обезоруживая. И мы еще долго будем бороться за пальму первенства, сминая под собой траву. Измятые, пропахшие зеленью, с белым пухом одуванчиков в волосах и такие счастливые.Low Roar — Nobody Loves Me Like You
Мы обессиленно упадем на уже теплую от наших тел землю и утонем в этой облачной дали. Густой туман наполнит наши легкие словно элитный табак: даря самые лучшие ощущения. По небу будет медленно проплывать небесная вата серых туч. И несмотря на сильные порывы ветра, они не поменяют свою форму и будут оставаться такими, какими и были. — Смотри, — поднимешь ты палец в небо, — на что похожа та туча? — Ммм… На дерево? — предположу я. — Да, на дерево, — ты заботливо посмотришь на меня и, пытаясь скрыть тревогу, встретишь улыбкой, которая тебя предательски выдаст, — ты помнишь то дерево? Я сразу пойму, о каком дереве ты говоришь, и, оторвавшись от облаков и туч, поднимусь и посмотрю на тебя. — Конечно, только там было ещё… — Да, было. Дупло — домик рыжей белки, которой мы постоянно подкидывали орехи, а потом смеялись, как она ломает своим весом ветки. — Но каждый раз следили, чтобы она не упала и не поранилась… — Да. Потому что она напоминала нас. Такая же одинокая, трудолюбивая и неуклюжая, — ты снова откинешься на траву и посмотришь на небо. — А на что похожа эта? Я лягу возле тебя и посмотрю на тучу. — На звезду, но… — Но четырехконечную. Она не закончена. Не отрывая взгляд от неба, ты на ощупь найдешь мою руку и крепко сожмешь ее. — А вон та? — снова укажешь пальцем на серое грозовое облако. — На дом. Без крыши. — Да, без крыши, — согласишься ты, — и каждому облаку чего-то не хватает. — Ничто не рождается совершенным. Возможно, они только начали свой путь и им еще предстоит измениться. — Верно. Но что, если они скитаются так уже много-много лет, неспособные преобразиться? Что, если цвет их сер от того, что они себя так и не нашли? И дождь — о помощи сигнал? Ты же помнишь, как мы всегда любили наблюдать за тучами? — раня меня словами, ты зачем-то попытаешься перевести тему. — Тогда я готов целую вечность присматривать за ними, пока они не станут собой, — смело заявлю я, не желая знать, к чему ты ведешь. — Ты не владеешь вечностью, Тэхен. Ты не должен тратить свое время на бесполезные ожидания. Тэхен…я хочу дополнить эти тучи. Я хочу стать ветром, что будет гнать их быстрее, туманом, что скрасит их одиночество, дождем, которым они плачут. И я буду бить по крыше твоего дома тише, чтобы ты спал спокойно, успокою небо, чтобы грозы не пугали тебя по ночам. И тогда эти тучи обязательно станут собой, свободно пустятся по небу белоснежными облаками. И ты увидишь их на утро и встретишь своей самой прекрасной улыбкой. Потому что теперь они счастливы, теперь они свободны, потому что там буду я. — О чем ты…Radiohead–Motion Picture Soundtrack
Твоя рука сильнее сожмет мою. Уверенной хваткой ты попытаешься унять мою дрожь, которая будет сидеть глубоко во мне. Ты медленно поднимешься, протянешь мне свою холодную руку и поможешь встать. Тепло улыбаясь, ты посмотришь с прощальной улыбкой, а затем примешься медленно снимать с меня белые одуванчики, один за другим. Пригладишь мои растрепанные волосы, нежностью касаний обдашь мою щеку, обнимешь осторожными объятьями, в которых мое покинутое душой тело обмякнет, вдохнешь мой запах так жадно, как в последний раз. И, тяжело отстранившись, дашь понять, что действительно в последний. Я буду стоять на помятой траве, среди зеленого луга, и смотреть на сильную спину, поникшие от усталости плечи, что так больно отдаляются. И с каждой секундой туманный воздух вокруг будто наполнит тяжелый металл, отравит легкие своим составом. Ты встанешь около того самого обрыва и развернешься ко мне, окрестив свое лицо печальной улыбкой. — Я… я пойду с тобой, — отчаянно выкрикну я, топя свой взгляд и голос в горьких слезах, — с тобой… Как же я буду один? Как я стану собой без самой важной части: без тебя? Как… — Ты ведь уже давно не один. Я весь живу в тебе, в тебе существую. Я часть тебя. Просто загляни глубже и почувствуешь — я с тобой. А если ты снова будешь жадничать, как ты любишь делать, захочешь большего — я всегда буду там, — укажешь ты на небо, — я укутаю тебя влажным туманом, развею сомнения и страхи порывистым ветром, смою печаль тяжелыми каплями дождя. Ведь ты уже нашел себя. Ты должен остаться. Все твои сожженные страницы, помятые листы, испачканные грифелем альбомы я собирал. Возьми их и взгляни — прими себя таким, какой ты есть и каким должен быть. Не отторгай. Ведь таким я тебя и люблю. Таким и запомню. Я рад, что тем дождливым днем мой старый зонтик вместил под своей крышей двоих. И ты исчезнешь. Маленькими крупицами растворишься в соленом воздухе, вознесешься над лугом, над океаном, над тучами. Оставишь меня. Разбитого, опустошенного, разочарованного, но, кажется, больше не одинокого. Я взгляну в последний раз на бескрайние просторы за обрывом, на пахнущий свежестью луг за мной, на котором все еще остался твой след, твой запах. Как и на мне. Вдохну в последний раз тягучий воздух, наполненный болью и горечью расставания, и упаду, снова погружаясь в бесконечную темноту.Jacaszek — To Blossoms
***
Размеренный писк в ушах разрывает изнутри. Будто усиленный тоннами акустики он отдается тягучей болью по всему телу. Веки тяжелые и никак не открываются. А сознание упорно не хочет возвращаться, оберегая от реальности святой неизвестностью. С каждой попыткой вдохнуть желанный воздух грудь разрывает невидимыми снарядами. Простые до селе действия теперь абсолютно невозможны. Чувствуешь себя подопытным, который подвергся криоконсервации. Будто замороженное много лет назад тело вдруг оттаяло и теперь не способно существовать. Каждая часть его онемела, а нервы атрофировались. Не чувствуешь ничего, кроме боли. Состояние между «плохо» и «очень плохо». Вокруг какая-то суета, шумят трясущиеся на камнях колеса, дешевая ручка корябает по жесткой бумаге, где-то неподалеку гудит заведенный мотор. Резкий вой сирены и звук подъезжающих машин накалили уровень паники и непонимания в пустой от боли голове до самого предела. С непомерными усилиями глаза откроются, но яркий белый свет в стороне заставит пожалеть об этом, вынуждая жмуриться в муках от неспособности поднять даже руку. Незащищенную кожу тут же приласкает уличная прохлада. Это тот самый случай, когда утро темнее самой глубокой ночи. И первое, что почувствует еле работающий нос — горький запах медикаментов с острой примесью железа. Чувства медленно приходят в себя, свет уже не так режет ослабевшие глаза. Сфокусировав взгляд, можно рассмотреть снующие вокруг белые силуэты в халатах, с отрешенными лицами работающего палача. Один из них — что-то пишет той самой ручкой, другой — что-то вкалывает. И судя по жжению в венах и резко онемевшей боли — мне. И еле очнувшееся сознание придет в ужас от беспомощности собственного тела. Стесненное белыми тканями с запахом спирта оно не чувствует ничего. А потом будто молния насквозь пробьет. И очнется дикий необузданный страх, свяжет своими нитями все нервы, проткнет миллионами иголок кожу. И именно в этот момент появится сожаление. Сожаление от того, что ты все-таки открыл глаза, вылез из той кромешной темноты. В тот момент она казалась губительной, но сейчас, когда сознание помнит все до мельчайших подробностей, она — единственное возможное спасение. Что же с ним? Почему его нигде не видно? Все ли в порядке? В панике бегая глазами по салону машины скорой помощи, взгляд вдруг остановится на маленьком окне, где мелькнула чья-то тень. Мужчина с перебинтованной рукой подойдет и осторожно заглянет, морща лицо осмотрит беспомощно лежащее под капельницей тело. В его глазах не видно страха, не видно жалости и сожаления. Только брезгливое отвращение. И полнейшая отстраненность. Сознание помнит эти черты лица. Какие-то мгновения назад этот водитель мчался на своей Ауди, весело болтая с кем-то по телефону, пренебрегая любыми существующими правилами, а теперь… Теперь он бесстыдно смотрит, то и дело подзывая занятого аварией полицейского в попытках объяснить, что он «вообще не виноват». И не интересует больше ничего, кроме одного-единственного вопроса. Вопроса, ответ на который на самом деле знать вовсе не хочется. Потому что слишком сильно жмет в груди, слишком живы еще касания на коже, слишком ярки в воспоминаниях обрыв, песчаный берег, белый от одуванчиков луг и туманное небо. А слова, услышанные любимым голосом, будто лезвием выведены на подкорке.***
— Пострадавший Ким Тэхен. Множественная травма: переломы третьего—восьмого ребер, закрытый перелом левого бедра, повреждение легких. Церебральная кома. Пришел в себя — в 7:45. — Пострадавший Чон Чонгук. Травмы шейных позвонков. Внутричерепная травма. Смерть наступила — в 7:45.