Холистическая рапсодия

Новая волна накатывает и будто бьет под дых; гитара в руках Кросса издает какие-то удивительные звуки, от которых у стоящего за кулисами Тодда внутренности наполняются гулкой пустотой, а во рту ощущается привкус металла. Мартин вытягивает голосом финальную ноту, будто пытаясь копировать звук гитары, бас-гитара Гриппса издает протяжный низкий стон, Вогл звенит тарелками, усиливая напряжение, и впечатление это производит просто непередаваемое. Песня обрывается на пронзительном надрыве, в один миг обрушивая на головы зрителей звенящую тишину, которая длится пару секунд, а потом зал будто взрывается. В шквал аплодисментов и свиста ощутимо вклинивается фирменное улюлюкание и завывание ярых фанатов «Роуди», разместившихся в первых рядах фэнзоны. Тодда обуревает целый шквал эмоций, не последней из которых является профессиональная зависть. У Кросса есть чему поучиться в плане гитарного мастерства, но Тодд скорее откусит себе язык, чем признается в этом вслух. Что у него за модель вообще? Такой необычный звук… Какая-то модификация «Мэнсона», он вроде сам ее переделывал, добавлял примочек. Этот мужик здорово шарит в электронике, так говорят, по крайней мере. Уже понятно, что рок-н-ролльный блок останется целиком за «Роуди». Хотя, «Мексиканские похороны» были хороши. Чертовски хороши, если уж без ложной скромности. Дирк настоял на «Fever», предварительно переделав песню на свой лад («Тодд-Тодд-Тодд, мы же поем не о простуде, а о любовной лихорадке, учти!»). Тодд мысленно фыркает. Тоже мне, нашел кого учить. Но получилось шикарно. «Шикарно» - он только подумал, а Фара произнесла это вслух. Тодд сам видел как во время их выступления бесновались девчонки у сцены, визжа и посылая Дирку воздушные поцелуи. И пусть «Роуди» явно побили их в этом раунде, из шести групп, вышедших в финал, по очкам они все равно впереди всех. Надо признать, в новом составе у «Мексиканских похорон» даже больше шансов на победу, чем было бы со Стю. Дирк привнес в их музыку нечто новое и свежее, некую помесь незамутненности и романтизма с совершеннейшим крышесносом, а главное, в отличие от продуманного засранца Стю, он звучал совершенно искренне, и это ощущалось. Даже кто-то из репортеров, освещающих конкурс, это отметил. Небрежно поклонившись и помахав зрителям, «Роуди» неспешно удаляются со сцены. Оглянувшись по сторонам, Тодд видит своих ребят, которые торчат тут же за кулисами, слушая выступление основных конкурентов. Ему категорически не нравится выражение лица Аманды, которая прикусила зубами кулак, будто пытаясь сдержать эмоции, а глаза у нее шалые, с расширенными зрачками; Дирк чем-то на нее до боли похож – у него расфокусированный взгляд и мечтательная полуулыбка на лице, он того и гляди кинется к «Роуди» за автографом. Фара – единственный оплот здравомыслия в этом дурдоме, она глядит цепко и оценивающе, как и Тодд, подсчитывая очки и просчитывая их шансы. Что касается очков… Тодд переводит взгляд на жюри. Все члены жюри активно аплодируют – оценки явно будут высокими. На лице Патрика Спринга, который выступает главным спонсором в организации мероприятия, выражение ностальгии, вполне вероятно в молодости он зажигал под хард-рок, а его дочь Лидия даже вскочила со своего места, чтобы выразить свой восторг от выступления «Роуди». Лакс Дюжур, как всегда, расслаблен и невозмутим, а его лицо почти скрыто за широкими дымчатыми очками; он первый опускает унизанные кольцами руки, складывая их перед собой. Музыка «Роуди» может и тяжеловата на его вкус, но выступление он явно тоже оценил. Остальные трое судей ни рыба, ни мясо – они будут идти на поводу у этих двоих. Дирк буквально пожирает глазами Мартина с выражением щенячьего восторга на лице, и это Тодда несказанно бесит. Он никогда не признался бы даже себе самому в желании чтобы Дирк смотрел ВОТ ТАК на него, а не на этого… Так, хватит. Это что, блин, ревность? Тодд Броцман собирается сменить ориентацию? Еще чего. Надо хотеть, чтобы молоденькие цыпочки в битком набитом зале глядели бы на него ВОТ ТАК. Чтобы пищали на ультразвуке и кидали бы на сцену плюшевых зайцев и бюстгалтеры. Надо этого хотеть, надо к этому стремиться. А Дирк… Да кто он вообще такой? Англичанин… Для Тодда это звучит как ругательство, он терпеть не может англичан, считает их снобами и фриками. Пусть они с Дирком играют в одной группе, они вряд ли станут даже приятелями, не говоря уж о друзьях. Да, именно так. Приблизившись, Тодд дергает Дирка за рукав, увлекая за собой, а Фара с Амандой идут следом. В их гримерке душно – центральная вентиляция в левом крыле Одеон-холла работает кое-как. Они рассаживаются кто куда, разбирают бутылки с охлажденной содовой. Тодд почти машинально выдергивает из рук Дирка холодную влажную пластиковую бутылку, заменяет ее на теплую. Бормочет под нос: - Совсем ёбнулся? Как дитя малое, в самом деле! Тот глядит растерянно и благодарно, качает головой, стучит по своему лбу костяшками пальцев, с сокрушенным видом пожимает плечами. И Тодд с каким-то запоздалым щемящим чувством думает, что, на самом деле, ему вовсе не нужно чтобы Дирк глядел на него как давеча на Мартина. Он отворачивается, чтобы не дай Бог никто не подумал будто он проявил заботу об этом малохольном, просто не хватало еще рисковать потерей голоса их солиста когда они так близки к победе. - Ну-с, - Фара потирает ладони друг о дружку, - через три дня финальный блок – романтический. Там у нас будет куда больше шансов, а, народ? Так на чем мы остановимся в итоге – на «Roses on road», или на «Bubble gum»? Мы ведь так и не решили, а время поджимает. Фара вопросительно изгибает бровь, Аманда пожимает плечами, Тодд хмыкает, и в итоге все смотрят на Дирка. Тот отставляет в сторону бутылку с водой, облизывает губы, делает глубокий вдох. - Я голосую за «Soaked». Тодд скептически дергает уголком рта. - Слишком мало динамики, есть риск, что слушатели заскучают. Если только… если только ты не заставишь их проникнуться настолько, чтобы… Ну, ты понимаешь. Тут все зависит от тебя. - Я думаю, Дирк сможет заставить всех проникнуться, - подает голос Аманда. – Он сможет. - Тут еще есть проблема с верхними регистрами, Дирк ведь, все же, не Лакс Дюжур, вытянет ли он? – Тодд машинально подхватывает медиатор и начинает вертеть его в пальцах, как всегда когда нервничает, или пытается кого-то переспорить. - Поймите, нам нужно звучать максимально выигрышно, это ведь финальный этап! Все решится через три дня – или пан, или пропал. Пока что мы обгоняем «Роуди» всего на три очка и на пять «Черное крыло». Этого недостаточно, чтобы чувствовать себя уверенно. Запустив пятерню в свою пышную курчавую шевелюру, Фара задумчиво хмурится и, в итоге, резюмирует: - В данном вопросе я бы положилась на Дирка. Ибо, как верно заметил Тодд, все зависит исключительно от него. Если в предыдущих блоках мы могли добавить гитарного соло и спецэффектов, то в этом все решат эмоции. А эмоции будет выражать именно он. Дирк глядит на нее с благодарной улыбкой, и, кажется, согласие достигнуто, так что все члены группы испытывают в данный момент состояние расслабленности и морального комфорта. Которое длится минут пять. А потом дверь в гримерку распахивается без стука, заставив всех вздрогнуть и повернуть головы, и на пороге появляются две фигуры, чей вид не сулит ничего хорошего. Когда к тебе врываются копы и тычут в нос полицейским значком, это чертовски неприятно и напрягает, даже если не ощущаешь за собой никакой вины. - Я детектив Эстевес из отдела по борьбе с наркотиками, - произносит тот коп, что помоложе, - а это мой напарник детектив Циммерфельд. Нам поступил анонимный сигнал о том, что кто-то здесь хранит запрещенные вещества с целью употребления и реализации. - Эй! – Аманда становится перед незваными гостями, уперев руки в бока. – Вы не можете так просто сюда врываться! Для этого нужен ордер вообще-то! - Остыньте, мисс, – невозмутимым тоном произносит Циммерфельд, похожий не на копа, а на профессора из универа, поправляя очки на носу, – это помещение не ваша частная собственность, а собственность владельцев Одеон-холла. И у нас есть их разрешение на досмотр. - А с чего вдруг вы явились именно сюда, к нам? – более чем взвинчено интересуется Тодд. - Мы не можем обсуждать этот вопрос. – Каменному выражению лица детектива Эстевеса позавидовали бы и статуи Моаи с острова Пасхи, но оно живо меняется, когда Фара подает голос из своего угла. - Рико?! Это на самом деле ты?! Детектив замирает на месте, потом медленно оборачивается. - Фара? Вот это встреча. Его брови сходятся на переносице, губы чуть подрагивают. - Вы знаете друг друга? – с любопытством спрашивает Циммерфельд, а в глазах у остальных присутствующих читается тот же вопрос. - Он мой бывший парень. – Фара отступает в угол, скрестив руки на груди. – Вообще-то мы даже собирались пожениться. - Было дело. – Выражение лица Эстевеса уже далеко от каменного. – Однако, это к нынешней ситуации не относится. Обитатели гримерки разбредаются по углам, а детективы принимаются тщательно обшаривать небольшое помещение, перетряхивать все вещи и сумки. Тодду ситуация кажется абсурдной, он с трудом давит рвущееся наружу возмущение. А еще где-то на задворках его сознания звучит тревожный звоночек, сигнализирующий о том, что все происходит неспроста и не случайно. А потом… Он видит маленький пластиковый пакет с белым порошком, который детектив Эстевес только что вынул из внутреннего кармана чехла его гитары, адреналин шибает в кровь, и весь окружающий мир начинает плыть словно в зеленоватом тумане. Тодд даже не пытается оправдываться – стоит, будто в ступоре, молчит, слыша словно сквозь вату возмущенные возгласы Аманды и Фары, пытающихся убедить детективов, что Тодд Броцман к наркотикам никакого отношения никогда не имел и не имеет, не считая, разве что, пары косяков, выкуренных в отрочестве. А откуда-то из глубины зеленоватого тумана на него глядят глаза Дирка, и только их он видит ясно и четко. Белый как полотно Дирк прижался к стене, закусил губу, и непонятно что в его взгляде – вера? Неверие? Уж точно не ужас и отвращение, уже неплохо. Тодда проводят по коридорам Одеон-холла в наручниках и все по-прежнему как в тумане, все как будто бы не с ним. Может это сон и сейчас он проснется? Гул голосов, вспышки фотоаппаратов, закаменевшее лицо Патрика Спринга и Лидия, испуганно прикрывшая рот ладошкой. Чуть поджатые губы Лакса Дюжура, его руки, сложенные на груди. Да уж, во времена расцвета его карьеры «секс, наркотики и рок-н-ролл» произносилось на одном дыхании. Но времена нынче изменились, и сам Дюжур теперь по утрам пьет морковный сок и бегает трусцой. И лишь когда его сажают в машину, Тодд осознает в полной мере – все, конец. Даже если его каким-то чудом не посадят, то группу непременно дисквалифицируют. Да и репутацию подпортили им всем, не только ему. Это финиш, окончательный и бесповоротный. Тот самый, к которому он пришел последним, как и подобает конченому неудачнику.