Летопись наваждений

      Тысячи, десятки тысяч миниатюрных мужских портретов размером чуть больше ногтя ювелирной графикой покрывали с обеих сторон доску почёта на краю площади, некогда расцвеченную румяными физиономиями образцовых пионеров. Рисунки располагались настолько плотно, что уже с десяти метров поверхность стенда казалась заполненной однородной рябью, однако среди них не было двух одинаковых, и выполнены они были с потрясающей точностью, выдававшей несомненный талант их автора. Место на самой доске закончилось, поэтому неизвестный живописец перешёл на один из опорных столбов, напоминавший теперь татуированную выше колена ногу.       Хлопнула дверь, и высокая черноволосая женщина в стоптанных туфлях, уже преодолевшая бальзаковский возраст, но с не потерявшим девичьей привлекательности миловидным лицом торопливо и слегка неуклюже прошла от ближайшего домика-бочки к странному иконостасу. Окинув его привычным взглядом, она присела у левого столба, выхватила из-за уха тонкий несмываемый маркер и несколькими ловкими штрихами дорисовала ещё один портрет: молодого человека с выпирающими скулами, широким носом и панковским ирокезом. Всё это время она оставалась крайне сосредоточенной и недоступной для окружающего мира, как актёр, повторяющий роль перед выходом на сцену. Закончив, она поднялась, отошла на пару шагов и, слегка сощурившись, принялась бегать глазами по бесконечным рядам рисунков. Время от времени она, нахмурившись, замирала, подносила пальцы к вискам и, печально качнув головой, обводила тот или иной портрет чёрной рамочкой. Таких было немного, но губы женщины не переставая шептали, словно молитву: «Валентин, Торонто, 1985. Евгений, Нижневартовск, 1993. Сергей, Нижний Тагил, 1983. Максим, Франкфурт-на-Майне, 2000…»       «Когда я была маленькой, то всерьёз считала, что дикторы новостей видят зрителей всех до единого — думала, что перед ними в студии стоит огроменный экран, показывающий всех сидящих по эту сторону телевизора, и искренне недоумевала, как там помещается эдакая махина. А здесь выходит с точностью наоборот, только видите ли вы меня так же хорошо, как я вас? Ну зачем, для чего мне уготован такой дар-проклятье? Летописец наваждений я, вот кто! Приходят лица, имена, годы рождения, города — приходят во сне, в автобусе, во время работы, и мне становится душно, и я выплёскиваю их на бумагу, а потом беру очередной отпуск и мчусь сюда, чтобы голова не лопнула от напряжения. Помню, вначале был страх, который сменился отчаянием, а затем вдруг пришло осознание неизбежности, и желание действовать, и чувство ответственности — даже не знаю, перед кем именно. Возможно, я психическая, но порвать с этим для меня теперь — всё равно что наступить себе на горло. Я их чувствую, хотя понятия не имею, кто они такие и почему стучатся именно ко мне, и, что самое невероятное, я всех их помню, все тридцать с лишним тысяч. А ведь всё началось с Семена — вот он, в самой середине, чуть крупнее остальных, и только его я из этой толпы и знаю… знала. Ладно уж, к чему бередить душу четверть века спустя? Теперь другое время, другие люди, другие вещи, деньги, страны — только вот сердце всё не может выпутаться из паутины тех летних ночей».       Ее размышления грубо прервал топот ног по растрескавшимся плитам, сопровождаемый бренчанием трех мажорных аккордов и не совсем трезвым пением. Из-за здания столовой высыпались и направились прямо к ней человек семь подростков во главе с огненноволосым верзилой, рост которого явно опережал умственное развитие. «Только вас тут не хватало, туристы-гитаристы, — с досадой вздохнула незнакомка, — как пить дать нагадите, и поминай как звали».       — А это вот наша местная достопримечательность, Елена Владимировна, — с деланой пафосностью объявил подошедший верзила, обгоняя товарищей и указывая на нее жестом экскурсовода. — Здрасьте, теть Лена, всё расписываете свой алтарь? Не парьтесь, этот лагерь скоро снесут к чертям вместе с вашими художествами, и построят тут аквапарк!       — Да ладно, чё ты гонишь, какой аквапарк? — прыснул кто-то из компании, но ответа не дождался. Что-то просвистело совсем рядом с головой рыжего дылды, и в ствол ближайшей сосны воткнулся перочинный ножик.       — Больная, да? — взвизгнул фальцетом детина. — Сейчас милицию вызову, она вас мигом заметёт!       — Я просто не люблю рыжих, — спокойно, но презрительно усмехнулась художница. — Оставьте меня в покое, ребята, и уходите, откуда пришли. Или хотите ещё в ножички поиграть? Давайте не будем, а то мне карандаши станет нечем точить.       — Да делать нам нечего! Пошли отсюда, ребя, — махнул рукой парень, — ну её на фиг со всеми тараканами. Айда купаться, река — не бассейн!       «Солнцу пожалуйся, ветру пожалуйся, шпалы за поездом пересчитай — только, пожалуйста, только, пожалуйста, Ленка, прошу тебя, не уезжай!» — донёс ветер из-за деревьев чуть погодя.       Некоторое время художница смотрела им вслед, а затем, ощутив чьё-то присутствие, резко обернулась. Чуть поодаль стоял парнишка с рюкзаком, совсем юный, лет четырнадцати, и таращился на неё.       — Ну, чего не уходишь? Догоняй свою банду, а то как выскочу, как выпрыгну! — она скорчила страшную гримасу, однако мальчик не сдвинулся с места, то ли испуганный, то ли заворожённый недавней перепалкой с использованием холодного оружия.       — А вы правда Лена Тихонова? — наконец спросил он. — Та самая? Значит, вы существуете? А это кто нарисован? — Его прорвало, и, похоже, останавливаться он не собирался.       — Какая «та самая»? — смягчаясь, пробурчала она. — Да, я Тихонова, умирать пока не намерена, а это, как сейчас принято говорить, мой персональный проект. Доволен? Что ещё?       — Понимаете, брат недавно скачал одну игру… ну, новеллу… ну, то есть прочитал одну книгу, и начал ему сниться сон про какую-то девушку. Говорит, немедленно поезжай в такое-то место и найди её, а то с ума сойду. Я, говорит, чувствую, что она там, и всё тут, а почему, объяснить не могу. Он бы сам приехал, да вот свалился с лестницы и сломал себе руку и ребро, так что лежит сейчас в больнице. А компьютер под паролем, а то я сам тоже хотел прочитать. А вы ножами кидаться не будете?       — Не бойся, не буду. Давай я нарисую твоего брата, — блаженно зажмурившись, улыбнулась Елена едва дрогнувшими уголками губ, — и тебя тоже. Скажи ему, что он обязательно поправится.       Маркер выскользнул у неё из пальцев, и она присела за ним на корточки, придерживая подол платья, а мгновение спустя на её месте пружинкой распрямилась тонкая шестнадцатилетняя девчонка с волосами цвета воронова крыла. Исчезла тяжесть пятого десятка, улетучилось чувство времени, и остался только тёплый воздух июньского вечера, полный травянистого томления средней полосы, да волнующий фортепианный мотив в голове, с настойчивостью морского прибоя накатывающий контрастной прохладой минорных доминант. А на правом запястье продолжением линии жизни белел тонкий шрам, наискось перечёркнутый трогательным браслетиком из полевых цветов.