Перчатки.

Юра чертовски любит фирменные кроссовки, и это давно ни для кого не тайна. С этим Отабек ещё может смириться: компании, видимо, догадываются, что их продукцию носят не только в жаркой Калифорнии, поэтому Юра мог позволить себе менять лёгкие летние кроссовки на утеплённые зимние варианты. С чем Алтын не мог смириться, так это с отсутствием у мальчишки привычки носить перчатки. То, что у Юрки руки мёрзнут и весной, и осенью, — это уже какая-то константа, которую, кажется, невозможно изменить. И дело вовсе не в том, что он предпочитает одеваться легко — напротив, он охотно кутается в шарф, надевает зимнюю парку и свитера. Но с перчатками что-то идёт совсем не так. По первости он отказывался от них и в номере для выступления на парном катании, но после того, как его уговорили попробовать «прогнать» этот момент с перчатками всего раз, Плисецкий сдался, что-то ворча про то, что Отабек одним этим движением превратил номер в какую-то порнографию. На деле же этот момент остался его любимым, но, само собой, признаваться кому-то в этом он не спешил. Во время очередной репетиции, стянув перчатку зубами одним решительным движением, Алтын на секунду замер, но тут же продолжил программу, чтобы не злить Якова. Странно: в нос ударил какой-то сладковатый запах. Не от перчаток, конечно, от Юры. — Запах? — удивлённо хмыкает Плисецкий, когда Бек подходит к нему с вопросом во время перерыва. Юрка задумчиво смотрит на свою руку, а затем вдруг щёлкает пальцами. — Точно, это крем для рук, — а затем, слегка смутившись, показывает ладонь, — кожа от мороза сохнет и шелушится. Действительно, слегка покрасневшая ладонь усыпана чешуйками кожи. Чего тут смущаться Отабек, правда, не понимает, но задумчиво и согласно кивает. Больше в этот вечер они к этой теме не возвращаются. А на следующий день на сумку Юры в раздевалке падает пара кожаных перчаток. Он удивлённо хмыкает, отрываясь от шнурования коньков и глядя на Отабека снизу вверх. Тот только пожимает плечами, мол, он тут вообще не при делах, и продолжает переодеваться. Плисецкий надевает перчатки и на пробу шевелит пальцами: свежая, ещё не разношенная кожа (конечно, искусственная, потому что запах настоящей он на дух не переносит) приятно скрипит, а лёгкий синтетический мех приятно обхватывает изящные пальцы. — Спасибо, — успевает бросить он прежде, чем за спиной Отабека закрывается дверь.

***

— Поверить не могу, что ты их потерял. В его голосе совсем слабые ноты возмущения, больше, конечно, усталости и обречённости. Юрка неопределённо пожимает плечами и отводит взгляд: а что вообще он может сказать? Отабек ещё что-то ворчит вполголоса и вдруг берёт ладонь Плисецкого в свою. У него нет пары своих перчаток с собой, так что для того, чтобы отогреть тонкие пальцы, начинающие краснеть от мороза, он тянет его ладонь в карман своей куртки. — Не вытаскивай, — коротко отрезает Отабек, когда Юра предпринимает слабую попытку убрать свою руку: очевидно, смущён, но сложно сказать, горят у него щёки от смущения или от мороза. Пряча руку в нагретый карман и ощущая тепло чужого тела сквозь лёгкую подкладку куртки, Юра думает только о том, что, пожалуй, теперь-то он уж точно никогда не наденет перчатки при Беке. Пусть лучше греет его руки таким приятным образом. Ради этого не жаль пожертвовать и сохнущей на морозе кожей.