***
Чонгук не знает, что у него к Тэхёну. Не решил пока. Вроде как друзья, но друзья какие-то на грани. Но признаться себе до конца, что, вот, мол, так и так, он все еще не в состоянии. Поэтому внутри себя отрицает любые отклонения в чувствах с привлечением всех возможных доводов и причин. Но смотреть на то, как Чонгука одевают молоденькие нуны из стаффа, для Тэ невыносимо. И Чонгук это знает. А потому делает все максимально осторожно: и в плане жестов, и в плане реакций. Он лишний раз нунам не улыбается, не заигрывает, на комплименты реагирует профессионально-сдержанно. И именно поэтому, блять, у Ви тоже могла бы быть хоть капля совести, ну честное слово. Потому что то, что творит Тэхён, когда нуны одевают его, просто ни в какие ворота. И смотреть на это невыносимо уже для Чонгука. Тэхён, вроде бы, ничего такого и не делает: улыбается как всегда, растягивая одновременно трогательно-беспомощно и игриво-призывно свой долбанный рот, смеется. Но нуны млеют от одного только его вида. Стоит ему только своим вот этим, снабженным встроенным ревером, голосом сделать какое-то замечание (безусловно, по существу, безусловно, по делу, тут не прикопаешься!), как у нун дыхание перехватывает, и они начинают как-то нервно моргать и расплываются в румянце. Вот и сейчас пальцы новенькой стилистки (в которой, между прочим, Чонгук имеет все основания подозревать явную фанаточку под прикрытием) порхают в опасной близости от тэхенкиного живота, застегивают пуговицы. Тэхён оборачивается на Гука, ловит его взгляд, который в сочетании с постоянно приоткрытым ртом довольно красноречиво даже не намекает, а орет благим матом «На хуй руки убрала от моего хёна!», и, вроде как сопротивляется. Руки девушки отодвигает осторожно и выдыхает куда-то ей в макушку: — Не надо… Я сам… Вот, вроде, безобидно же, а? Ага… Только не в тэхёньем варианте. Потому что в тэхёньем варианте это звучит как из подворотни тайских развратных кварталов, где грубая тетя-спонсор пытается развести несовершеннолетнего мальчишку на быстрый горячий секс. Фу… И откуда только Гук таких сравнений понабрался? Ох, доведет его когда-нибудь лидер своей порнушкой на компе до неприятностей. За которую лидер, если б знал, что малой туда ныряет втихаря, уже давно руки бы поотбивал. И вот Чонгук теперь мается. Наблюдает пристально за церемонией облачения принцессы. — Нет, оппа, не трогай, у тебя руки в креме! — притворно возмущенно взвизгивает девушка, и как-то очень уж ласково хлопает по руке Тэхёна, и как-то очень уж на много миллисекунд задерживает свою руку на его. Оппа?!!! Оппа, блять?!!! Какой он тебе оппа??? Ну да, оппа, да… Но что это за телячьи нежности несанкционированные??? Чонгук аж вспотел под макияжем. А Тэхён стоит и в ус не дует. Лыбится только как обезьяна. Вежливо так лыбится. Что аж вмазать хочется. Чонгук не то чтобы ревнует Тэхёна, но, знаете ли, существует же какая-то субординация… и какие-то рамки вообще… и что это за заигрывания на рабочем месте? … и в контракте, наверняка, такие моменты как-то прописаны… Надо будет, кстати, узнать, прописаны ли и как именно. … Ну да, ревнует Чонгук, да… И пока он представляет себе, как именно и с каким садистским удовольствием он бы нажаловался на непрофессиональное поведение нуны … всем, кто согласился бы его жалобы детские послушать, Тэхён заканчивает свое облачение и выходит в коридор. И нуна подзывает Чонгука, держа на вытянутых руках его концертный пиджак. — Осторожнее! — фырчит тот, — Ты его пальцами мнешь, не видишь что ли? Нуна смущается, как-то даже метнувшись при этом в сторону отпаривателя, но Гук ее великодушно останавливает: — Ладно, давай уже его сюда. Нуна осторожно, почти не прикасаясь к его коже, надевает пиджак на плечи Гука и начинает застегивать. — Я сам! — отрезает макнэ, легонько отпихивая ее, и застегивает пуговицы. Поднимает взгляд и ловит в зеркале отражение заинтересованного лица Тэхёна, который вдруг вернулся в гримерку непонятно зачем. А что ж тут непонятного? Артист вернулся насладиться отголосками и последствиями произведенного эффекта.***
У Шуги к Тэхёну особые счеты. И никогда никому Шуга об этом не скажет. Потому что ему стыдно. Стыдно признаться, что он от Тэхёна… зависит. Как-то принято думать, что гениев в группе два: Юнги и Намджун. Этого никто не оспаривает, хули тут обсуждать: они великие, они хитконвейеры, на них мир держится, как на пресловутых черепахах. Но в последнее время Шуга все чаще и чаще стал задумываться, что как-то незаметно, вернее, незаметно для кого угодно, только не для Шуги, конечно, Тэхён стал уверенно теснить Шугу с пьедестала непоколебимого величия. Началось все с того, что у Шуги случился ступор с текстами. Ну бывает: эмоциональное выгорание, вся беда… С таким расписанием и такими напрягами неудивительно. Вот просто не идет лирика, и все тут. Он мучил у себя в студии листы бумаги, терзал клавиатуру, издевался над компьютерной мышкой… Но как не шло, так и не пошло. Глухо. Пока к нему в студию не просочился Мистер Странность всея бантан с каким-то джентльменским набором в руках. Кофе, кажется, приволок, шоколадку и еще какую-то фастфудную хрень. — Я тебе поесть принес, хён, — в ответ на знаменитый шугин какогохерный взгляд пропел он. — Я посижу? А приглашения ему и не надо — уже в кресло плюхнулся, тапки скинул, ноги к ушам подтянул — сидит, не отсвечивает. Вишня, он вообще ненапряжным может быть, если захочет. Даже комфортным где-то… Шуга благосклонно кофе прихлебывает, шоколадкой здоровье портит, а самому даже разговаривать лень. Тэхён в его листки заглядывает, шарится на рабочем столе, что-то там мурлычет себе под нос, ноты пропевая… И в любой другой ситуации Юнги что-то бы и съязвил, поинтересовавшись, не в конец ли охуел мелкий, но тут как-то просто лень. Пусть играется. А Тэхён играется. Голосом своим удивительным мычит шугину мелодию, и вдруг начинает напевать поверх мелодии какую-то несусветную чушь. Поначалу, конечно, несусветную, подобно битловской яичнице, но потом… потом в его чуши вдруг начинает проблескивать что-то откровенно впечатляющее. Да настолько, что у Шуги мурашки бегут по коже. А местами эта чушь так легко на ноты ложится, как родная прямо. Как тут всегда и была. И Шуга сам не замечает, как отставляет кофе в сторону и начинает за мелким записывать. Тэ это видит и радуется, как грудничок: только пузыри от счастья не пускает. — Я помог тебе, хён, да же? Помог же я? — щебечет он как дитя малое, и чуть не пританцовывает вокруг кресла хёна, наблюдая, как вдохновился старший. Потом, правда, показательно на цыпочках уходит. Мол, все-все, твори, маэстро, не буду мешать. И маэстро творит. А новоиспеченная муза, сделав пару шагов от двери по коридору, вдруг возвращается и с минуту в приоткрытую дверь наблюдает за склоненной шугиной спиной, радостно слушая шелест ручки по бумаге. Дальше — больше. У Шуги очередной ступор, у него опять стенания и творческий кризис. И он как-то, сам того не замечая, старается держаться поближе к Тэхёну. Подсознательно. Ненавязчиво. Незаметно так. Буквально по пятам. Он в гостиной рядом с Вишней на диване садится, шугнув макнэ. И даже не спит, вот в чем весь прикол-то. Сидит, о какой-то ерунде болтает. Смеется. А взглядом буквально не отлипает от вишневого лица. Он в японском отеле безапелляционно заявляет, что его нужно поселить в номер с Тэхёном, и даже не берет на себя труд объяснить, с какого это, интересно, хуя. И этот вопрос так и повисает в воздухе аккурат посреди Гука и Чимина. Но Тэ, кстати, не особо почему-то удивляется. Только плечами пожимает, мол, старшему виднее. В номере вечером они падают на кровати без сил. Тэ запрокидывает голову на спинку кровати и уже, кажется, начинает посапывать. А Шуга открывает ноутбук и устраивается в кресле поудобнее. И ловит себя на мысли, что устраивается так, чтобы видеть запрокинутое тэхёнье лицо. Оно такое умиротворенное, такое спокойное, такое полное счастливой уверенности, что все возможно и нет никаких преград… и никто не потревожит его спокойное состояние… и все будет идти именно так, а не иначе… что Шуга и сам пропитывается этой уверенностью, открывает последний рабочий проект и уверенно клацает по нему мышкой. Заранее зная, что то, что он сейчас сделает, будет именно то, что нужно. И именно то, что нужно, светится радостно с его экрана ближе к четырем утра. И Шуга удовлетворенно закрывает ноутбук и валится на свою кровать. И тут же проваливается в глубокий сон. Не замечая, как на соседней кровати его новоявленная муза чуть приоткрывает глаза, удовлетворенно скользнув взглядом по шугиному лицу, а затем вновь их закрывает, засыпая.***
У Джина внутренний конфликт на фоне несовпадения я-концепции с социальными ожиданиями и его собственным «идеальным я». Другими словами, его откровенно заебало, как ту пресловутую «умную блондинку», что общество рушит на его красивую голову массу стереотипов и считает его туповатым красавчиком с половником в руке. Насчет красавчика он, как бы, особо не спорит, но его статус «всебантаньей мамки» настолько не соответствует действительности, что хоть вой. Ну какая он мамка? Ему самому еще мамка нужна. И готовит он на эту оголтелую толпу только потому, что всем лень и некогда, а он вынужден, потому что вымрут же все эти оторвыши без еды. Как мамонты. Вот и приходится что-то ваять по следам кулинарных шоу. Но вот эгьешничать и поцелуйчики эти дебильные посылать как собачка дрессированная по свистку всерьез подзаебало. И в итоге Джин на кухне депрессует. На кухне, блядь. Потому что больше негде: в гостиной Шуга Тэхёна оккупировал, ноги на него сложил и не мигает в монитор. В спальнях вообще полный раздрай: Мон как обычно Хосока комфортит всеми доступными способами, Чонгук на Чимине верхом, жим лежа отрабатывающем. Честному красавчику и подепрессировать негде. Он молча в окно пялится, дуется сам на себя. Ну что за образ такой ему достался, а? Он же начитанный, серьезный парень. Эрудированный даже. И шутки у него не такие уж устаревшие. Они просто умные, текстовые. Просто все, что умно, сейчас не в моде. И этот фансервис еще… Вообще выклинивает. Джин, видимо, дорос и досаморазвивался уже до того момента, когда становится не все равно, что о тебе подумают люди. Причем все люди, а не только те, кто млеет от твоих воздушных поцелуйчиков и готов простить любую ошибку на сцене. Вот, к примеру, недавно Джин на концерте со своей партией накосячил. Ну вот реально же слажал, ну что уж тут скрывать. И никто ничего ему не сказал. Даже менеджеры. Даже преподаватель по вокалу. А почему? А потому что всем похрен, как и что Джин делает. Лишь бы выходил на сцену и светил своим прекрасным лицом. Лишь бы лыбился «третьим слева красавчиком» на радость международным фанатам. А вот Джин так не согласен. Потому что он гораздо больше, чем «третий слева красавчик». И он хочет, чтобы все это знали. Вот только как-то так получается, что кроме роли тупой красивой домохозяйки он, вроде как, ни на что больше и не годится. На кухню протискивается Тэхён, прерывая эти невеселые мысли. — Мне нужен твой совет, хён, — говорит Тэ. И садится напротив Джина, складывая руки на стол, а подбородок на руки. — Слушаю, — отвечает Джин, с неохотой отворачиваясь от темного окна. — Я сейчас книгу одну читаю, — внезапно огорошивает Тэхён, и уже одно это высказывание достойно отдельного выпуска «Run BTS», потому что Тэхён и книга? Даже не манга? А книга? — И мне многое в ней непонятно… — Это тебе к Мону, — обрывает его на полуслове Джин, и снова отворачивается. — Это он у нас по книгам и непоняткам. Но Вишня не обижается и не сваливает, фыркая, как ожидалось, а продолжает сидеть на месте. Джин вынужден взгляд вернуть и ждать продолжения. — Да ну, Мон… — отмахивается Тэхён. — Мон так не объяснит. Он умничать начнет… непонятными словами жонглировать… Ты лучше объясняешь. Джин сам не замечает, как улыбается. — У тебя как-то получается… простыми словами объяснить сложные вещи, знаешь… — будто не замечая его улыбки, продолжает Тэтэ. — Это не каждому удается, знаешь… У тебя в этом вопросе прям талант. Поэтому я к тебе. Джин притворно вздыхает и складывает руки на груди. — Ну что там у тебя за книжка? — Я щас, хён! — взвизгивает радостно Ви и уносится с кухни в сторону спальни. А Джин опускает голову, чуть заливаясь румянцем, и думает, что, раз такой вот талант у него вырисовался, возможно, из него получился бы неплохой преподаватель. И от этого на душе как-то легче. Чем час назад легче точно. И как только на его лице расцветает по этому поводу удовлетворенная улыбка, впившийся взглядом в дверную щель Тэхён облегченно вздыхает и теперь уже точно уносится в спальню за неосмотрительно тиснутым у Мона томиком Достоевского.***
К Хоупу у Тэхёна отношение трепетное. Он будто считает себя ответственным за благополучие хосочье по жизни. История эта у них давняя, трогательная и строго секретная. И именно поэтому все то хреновое, что в жизни Хосока происходит, Тэхёну причиняет максимум дискомфорта тоже. Потому что тут он бессилен. Потому что тут не муза нужна, а противоядие. Антидраконин какой-нибудь ядерный. И поэтому Тэтэ с Хоупом идут в бар и напиваются в хламинушку. А поскольку кто бы их, бантанят, которые вот уже год как живут под таким пристальным прицелом Диспатча, что и охраны не надо, отпустил бы в бар, они устраивают свой личный бар на съемной квартире хосочьей сестры, уехавшей на недельку в Кванджу. Кайфуют. Потому что можно, потому что перерыв в пару суток в расписании — это прям реальный повод для несанкционированной пьянки. Правда, под дверью в подъезде то и дело гундит менеджер, который грозится всем сразу бигхитовским начальством и что назад в общагу он их на себе не потащит, поскольку тупо двоих сразу не упрет на себе, да и чисто из принципа. Хосок пьяный — это Хосок вообще точно такой же, как трезвый. У человека по жизни градус алкоголя в крови повышенный. Обычно так. Но не сегодня. Нат тудей, как говорится. Сегодня Хосок плачет. Рыдает просто у Вишни на плече. Потому что его все достало, потому что он устал, потому что ему жалко Мона и … еще по одной причине… Посреди потока слез он вдруг лезет за айфоном и начинает что-то в какао набирать, путая символы. — Чего ты всполошился? — спрашивает Тэхён. — Кому ты там телеграфируешь? — Джуни, — поясняет Хосок. И это вот «Джуни» у него так нежно выходит, что Тэхён аж в улыбке расплывается. — Обещал ему свой пластырь согревающий дать, у него вчера на площадке сквозняком, видимо, прохватило поясницу. Потный же, выскакивает на улицу… Тэхён рукой подпирает подбородок и вслушивается. А другой рукой, неожиданно сам для себя, жмет кнопку записи на диктофоне в мобильнике. — … и ведь же мозгов нету вообще, понимаешь? — продолжает, распаляясь, Хосок. — Ему сказали ногу беречь — он этой ногой уже два раза в посудомойку въехал… (и тут Тэхён помечает себе, что вряд ли Джин когда-нибудь сумеет выяснить причину неисправности посудомойки, во всяком случае трое из шести возможных причин будут молчать как рыба об лед), … И сколько раз я ему говорил: убери ты эту библиотеку из-под кровати — книжки столько пыли собирают! …а у него аллергия… (и тут Тэхён мысленно помечает себе, что надо все-таки вернуть Достоевского в этот пылесборник, поскольку все равно не осилит, а Мон может хватиться, и тогда кранты вишневой головушке), … и лампочку не забыть ввернуть в бра над кроватью посильнее, зрение же портит себе по ночам. Короче, сил моих нет уже с ним бороться! — выдыхает Хосок. Тэхён кивает и улыбается. Хосок предлагает еще по единой и отправляет в рот стопку за успех предстоящего бантаньего мероприятия. Тэхён поддерживает. Менеджер уже, кажется, всхлипывает за дверью. Ничего, там охрана, утешат. А Хосок продолжает: — Я вчера так ржал, вот честно. На сцене, помнишь, когда Гукки ногой в этих проводах запутался? Ведь Мон как рванул к нему на выручку, а сам, смотрю, сейчас навернется через квакушку… Еле успел схватить его за локоть. Ну чистый медведь! Вот во всем он такой: сам погибай, а товарища выручай. Ох, и что за горюшко луковое мне досталось… И лицо у Хоби в этот момент такое прекрасное-прекрасное, внутренней улыбкой подсвеченное, светом каким-то озаренное… И Тэхён решается на крайние меры. — И как при такой неуклюжести он умудряется быть таким сногсшибательно сексуальным, ума не приложу! — говорит он, и тут же Хоби вскидывает на него пристальный взгляд. А Вишня, словно не замечая, продолжает: — Иной раз смотрю на него — ноги эти длиннющие, руки … сильные, потрясающие… А эти ямочки его — это же полный пиздец. Это же просто рейтинговая вещь, ее детям до шестнадцати вообще без цензуры показывать нельзя… — Челюсть сломаю, — вдруг прилетает ему от Хоби. Конкретно так. Решительно. Без всяких там экивоков. Тэхён делает испуганный вид, немного шугается вроде, а потом бормочет: — Да не, не, это я так… — и делано смущенно чешет затылок. — Думаешь, на меня одного Мон такое впечатление производит? Мы вот с Гукки недавно пару фанфиков про намджинов читали… Кстати, намджины популярнее намсоков, ты знал? Хоуп в лице меняется, как-то хрипло выдыхает и серьезнеет на глазах. Кажется, даже трезвеет со страшной скоростью. — Да срать я хотел на ваших намджинов, ересь какая, — обиженно говорит он. — Да что ты паришься-то? — недоумевает Тэхён. — Тебе-то чего. Мон ведь окончательно и безоглядно твой, мало ли, что там пишут. Твой же? — Мой. — соглашается Хосок. — Еще как мой. Мой персональный Рэп Монстр. И Тэ жмет на диктофоне «стоп». Эту запись он прокручивает трезвому уже назавтра Хосоку, наслушавшись хосочьих восторгов по поводу того, «как вчера хорошо посидели» и «вот бы повторить как-нибудь» и «мне аж полегчало». — А не с чего тебе легчать-то, — вдруг обрезает его Вишня. Хосок моргает непонимающе. — У тебя все и так заебись. Мы вот вчера с тобой для чего пить сели? Чтоб твою драконью проблему обсудить, так ведь? А ведь за него так речь и не зашла. Потому что «Мон-Мон-Мон», «Джуни-Джуни-Джуни»… И запись прокручивает, чтоб тот сам услышал. Хосок краснеет и глаза опускает. — Все, короче, дружище, — Тэхён треплет его по плечу. — Проехали мы Дракона. Просто обложку на дневнике поменяй — и все. И потом, позже, проходя по коридору и заглядывая сквозь приоткрытую дверь в намсочью комнату, Вишня видит склонившегося над лидерской спиной Хосока, наблюдает за его ловкими пальцами, прилепляющими пластырь, слушает его ворчание на тему «подкроватных пылесборников» и «Какого хера опять глаза красные?», и улыбается с видом усталого артиста, довольного произведенным эффектом.***
Чимин. С Чимином все сложнее. У него внутри — тридцать три сейфа, и все — с кодовыми замками. Его понять вообще трудно. Еще и потому, что внешне, вроде, Чима — как на ладони. Особенно поэтому. Чиму сжирают внутренние демоны. Чиму съедает разница между сладким пухленьким мочи и серьезным зрелым мужчиной, каким он, вообще-то, и является, что бы там себе фанатки не думали. Чиме нужен рядом кто-то, кто это оценит. Но у него рядом Шуга, а Шуга, как Чиме кажется, вряд ли отдает себе отчет в том, насколько рядом с ним личность зрелая и многогранная. Шуга зарывается в Чиму с головой, комфортится за его счет, ласкается. Ему с Чимой хорошо, ему с Чимой охуенно так, что от их стонов по ночам даже у Вишни все внизу живота сводит, хотя ни тот, ни другой ему никак в этом плане. Просто радостно за друзей, чего уж там. А еще немного завидно, ведь им с Гукки перешагнуть этот сладкий порог пока так и не пришлось. Но разговоров серьезных и глубоких Шуга с Чимином не ведет. Вообще никаких разговоров не ведет. А Чиме есть, что сказать. Во всяком случае, хочется, чтобы когда-нибудь Шуге захотелось его выслушать в этом плане. Но у Шуги Мон в этом плане, Хосок-задушевник. И иногда Джин. И даже Чонгук иногда, когда нужен рядом кто-то, кто будет просто внимать, приоткрыв рот, и благоговеть. Ну и еще Тэхён в последнее время. Вообще-то непонятно, почему. К Тэхёну Чима Шугу даже немного ревнует. Ибо какого хера? И потому с Чимой все сложнее. Для Тэхёна. И он однажды к Чиме подходит, садится позади него, обнимает вокруг талии и прижимается грудью к его спине. — Я так люблю тебя, Чим-Чим, — говорит он. И зарывается носом в шею. Чима привык к такому, в него все зарываются, поэтому даже не дергается — просто мычит что-то коротко себе под нос. И продолжает распутывать провод от наушников. — И почему ты Шуге достался? — спрашивает неожиданно Тэхён. И вот тут Чима напрягается, сразу всем телом каменеет и порывается тут же тэхёньи руки отцепить. Но не на того напал — Вишня вцепляется намертво. Так и сидят, пока в гостиную Шуга не заходит. — Знаешь, хён, — говорит ему Ви, когда тот плюхается рядом на диван и вытягивает ноги на журнальный столик. — Меня Чима так вдохновляет, что хочется начать дорамы снимать. — Начни, — буркает Шуга. Чимин краснеет, опускает глаза и все еще порывается руки тэхёньи от себя отодрать. В этот раз Тэхён отступает. Чимин поднимается с дивана резко, уходит в сторону кухни, а Шуга ничего не замечает, придвигается ближе к Тэхёну и начинает что-то рассказывать о будущем тексте. Ой, дураааак… Вечером Тэхён тащит в комнату к юнминам свой блокнот с рисунками. Шуга валяется поперек кровати, что-то рыщет в тумбочке, а Чима сидит на полу, по-турецки скрестив ноги, и залипает в телефон. Видя входящего в комнату Тэ, он как-то напрягается и оборачивается на Шугу. Тэ шлепается задницей на пол рядом с Чимой и раскрывает блокнот. — Хочу тебе свои наброски показать, хён, — заявляет он. И на это Шуга отзывается из недр своей тумбочки: — Не сейчас, малой. — Да я не тебе, я Чимину-хену, — поясняет Тэ и придвигается поближе к Чиму. Шуга поднимает голову и медленно охуевает. Во-первых, с каких это пор Вишня Чимина начал хеном звать? Во-вторых, с каких это пор Чимин у нас эксперт? Но Тэ на Шугу ноль внимания, увлеченно перед носом Чимина листает страницы, пальцем тыкает, что-то объясняет. Чимин увлекается, что-то советует, приводит примеры. Потом Тэ заявляет, что хотел бы научиться рисовать человеческое тело в движении, и Чимин говорит о балете, о гармонии и пропорциях, о плавных линиях и точках напряжения. Он так увлекается, что начинает говорить громко и красиво. И Шуга залипает. Смотрит на Чиму и вдохновляется. На следующий день он заходит к Мону в студию и застает там Тэхёна. Не удивляется, потому что эти двое работают над новой песней, много времени в последнее время проводят вместе. — Как идет? — спрашивает Шуга. — Знаешь, отлично! — восхищается сам своей работе Мон. — И тема такая крышесносная. Ночь, небо, звезды…. 4 утра… ожидание друга… Короче, свежо и красиво. Хотя не в моих правилах, ты знаешь, себя хвалить… — Мммм… — тянет Шуга. И запускает трек послушать. Его сердце медленно подтаивает уже на первых звуках. Ему видится крыша небоскреба, алеющий на рассвете горизонт и два силуэта на фоне этого вдохновляющего неба. Ему хочется оказаться там, сидеть на этой продуваемой всеми ветрами крыше, обнимая за плечи… Чимина. Именно Чимина, потому что чувствует, что разделить эти сокровенные минуты ему бы хотелось именно с Чимином. На последних звуках песни он оборачивается к Мону с Вишней, замершим в ожидании его реакции, и открыто и счастливо улыбается. Он прослушивает песню еще раз, а потом спрашивает: — Это о ком-то? Кому-то конкретному ты это поешь? — Это Чимину, — просто отвечает Вишня. — Он рассказывал мне о Пусане. И, знаешь, там совсем другое небо. Что-то меняется. Чимин чувствует это всеми своими клеточками. В очередной редкий тихий вечер они как обычно устраиваются в кровати поудобнее, но Юнги не хватается как обычно за ноутбук, а откладывает его в сторону. Поворачивается к Чимину, подперев голову рукой, другой рукой отбирая у него телефон и откладывая его в сторону. Чимин недоуменно смотрит на него, потом понимает жест неправильно и тянется к хёну с/за поцелуем. Шуга целует его нежно, легко, проводит рукой по волосам. — Давай просто поваляемся, поговорим… — хрипло протягивает он, устраиваясь в объятиях Чимы поудобнее. — Расскажешь мне о Пусане? И Чимина улыбка отсвечивает, кажется, сквозь приоткрытую дверь на весь бантаний коридор, отражаясь в довольных глазах задержавшегося за дверью Тэхёна.***
А потом Тэ с Моном бредут по тротуару в непроглядной ночи. Которая вот-вот закончится, потому что близко то самое 4 утра. И потому что они решили отпраздновать новую песню именно на крыше и именно в это самое время. Банально, но решили так. Мон задумчиво смотрит на Тэхёна, сжимает его локоть сильно и вздыхает. — В чем твоя проблема, лидер? — задает ему Тэ вопрос, потому что чувствует, что проблема есть. А Мон смотрит на него, смотрит, и не знает, как это сказать. Вот перед ним Ким Тэхён. Кого не любить невозможно, но и оставлять его рядом с собой в жизни — сразу кранты. Потому что покою он не даст, на тишину и не надейся и будь готов к тому, что обречен всю жизнь задавать вопросы и искать трудные ответы. И обречен всю жизнь быть каким угодно, каким тебя пожелает увидеть рядом с собой Тэхён, но только не безразличным. Безразличным рядом с Тэхёном быть не получится. Мон пробовал. Нет и нет. — Ты — моя проблема, КимТэхён, — наконец выдыхает лидер. Тэ кивает. Ну хоть уже не Хосок, и на том спасибо. — Ты какая-то ртуть. Постоянно в движении, ускользающий и переливающийся. И примерно такой же токсичный. — Это потому что я очищаю золото? — ухмыльнулся Вишня. — Нет, это потому что ты жутко редкий и жутко концентрированный, — подхватил его улыбку Мон. — Что ты там делаешь? Тэ стоит у пыльной витрины строящегося магазина и что-то выписывает пальцем по пыльному стеклу. И это могла быть как мудрая цитата, так и ядреное ругательство. Мон подходит поближе и начинает читать за движением его пальца по слогам: — Пой … ду… по… мо…ю…па…лец… — Мон прыснул. — Что? — Пойду помою палец! — гордо прочитал Вишня. И пошел мыть. Когда он вернулся, Мон все еще улыбался. — Ты ведь не испаришься? — продолжил он, помолчав. — А должен? — спросил Тэхён. И он прекрасно понимает, что имеет в виду Намджун. Вокруг его дебюта в дораме ходило немало разговоров, пока нетизены не договорились в сети до того, что Ви, якобы, уходит из группы, чтобы полностью сосредоточиться на актерстве. И касайся это кого-то другого, лидер бы выяснил, так ли это, и успокоился. Но это Ким Тэхён. Странное и прекрасное существо, обожаемое всеми за его непонятность и туманность. Минуты общения с ним хватало, чтобы вляпаться в его человеческое существо окончательно и бесповоротно. И потому круг его друзей и знакомых возрастал с каждым днем в какой-то геометрической прогрессии, пополняясь порой самыми неожиданными личностями. Его любили, его хотели себе, к нему тянулись как к странной и далекой завораживающей звезде. И он сохранял себя таким даже в самых обыденных или, напротив, экстремальных ситуациях. Семья относилась к Тэтэ с не меньшим обожанием. Ему звонили из дома ежедневно, его держали на максимально близком расстоянии и боялись отпускать. Дома был организован даже алтарь Ким Тэхёна, увитый наградами и подарками фанатов. На этот алтарь молились все, включая кошку, и прикасаться к нему запрещалось даже самому Ким Тэхёну. И все равно Тэ был непонятным и неуловимым как ртуть. И он очищал золото. Он умел это золото находить в каждом, кому смотрел в глаза. И если вдруг это золото покрывалось пылью или печалью, он заставлял его сверкать снова. Потому что Тэхён такой. Ну не может он пройти мимо приоткрытой двери, если чувствует, что за этой дверью что-то не так. Потому что что-то не так — от этого Тэхён температурит, ему от этого некомфортно и неправильно. И он точно должен исправить это — артистично и с полной самоотдачей, только так и умеет. И убедиться, что это сработало. Так что будет неправильным думать, что Ви уходит со сцены и из ситуации сразу: будьте уверены, он обернется, вернется, останется. Он всегда переживает все заново. Он всегда еще немного побудет рядом.