Песня для Оцу-чан

У Кихэйтая были проблемы. Нет, само по себе это не было неожиданным. Проблемы в каком-то смысле были общим Дао для Кихэйтая. Ни одна организация мира не могла сравниться с ними в искусстве создавать проблемы кому угодно. В настоящий момент, однако, Кихэйтай представлял собой до смешного безвредную компанию. Практически клуб по интересам. Таким образом, их проблемы заключались в невозможности создавать проблемы. Ну, если формулировать отвлечённо. Непосредственно же проблемы сводились к обиднейшей банальности. У них не было денег. Ситуация, в которой вам просто-напросто нечего жрать, вдохновляет на борьбу только первые две недели. Дальше самые стойкие пали жертвой Шинсенгуми, а самые умные ушли искать иной, лучшей доли. Теперь оставшиеся могли уповать только на легальные способы выживания. Потому что ряды Кихэйтая истощились до четырёх человек. Из этих четырёх один был Такечи Хенпейта, гениальный стратег, совершенно бесполезный в хозяйстве (жрать его брезговали). Другой была Киджима Матако, которая всё ещё была в состоянии настрелять воробьёв на супчик для себя и Такасуги Шинске. В свою очередь, Такасуги делился с ней мандзю, которые перепадали ему в чайных за игру на сямисэне. Денег этот чистоплюй не брал. Говорил, что он — самурай и никому не позволит себя трудоустраивать. Бансай и Такечи осторожно пытались ему втолковать, что он работает за еду, но не преуспели. Вероятно, по той причине, что Шинске перепадала не только еда, но и бесплатная выпивка. По крайней мере, если он всё-таки возвращался в ту же ночь, то настроение у него было замечательное. Правда, утром оно диаметрально портилось. Бансай вздыхал и предлагал закрыть глаза на недостатки лидера. Такечи предлагал раскрыть глаза лидеру на реальное положение вещей. Мы не должны требовать от него невозможного, возражал Бансай, при всех своих достоинствах, раскрыть глаза Шинске никак не может, у него их такой недобор, что практически дефицит. Матако демонстрировала «кольт» и предлагала по-быстрому открыть все недостающие глаза во лбу Бансая. После этого Бансай и Такечи покорно умолкали. Собственно, ничего другого им не оставалось. Классический подход Бансая к игре на сямисене не нашёл своей аудитории. Публика всё больше склонялась к грохочущей музыке аманто. Акустика отходила в прошлое. Пожалуй, не осталось в старой доброй классике того, от чего они все сказали бы своё одобрительное «вау». Простенькие, атональные, но искренние импровизации Шинске ещё находили отклик, а вот холодный формалист Бансай оставался в тени. Чем был очень недоволен, поскольку уж он-то деньги бы брал и не кривлялся. Делать что-то полезное и непримечательное никто из них не умел. Такечи внёс гениальную стратегическую идею основать агенство мастеров на все руки. Почему-то Шинске идею отмёл с таким негодованием, что для Такечи дело чуть сэппуку не закончилось. С тех пор все мысли по улучшению текущего финансового состояния вносились крайне осторожно. То есть держались при себе. Так продолжалось до тех пор, пока Шинске не отпустил очередное язвительное замечание в адрес Бансая. Точнее, в адрес его стиля игры. Всему есть предел. Даже флегматичности Бансая. Новшества, значит, думал Бансай, остервенело отрабатывая блюзовую пентатонику. Революция в музыке, значит, думал Бансай, в поте лица переводя тексты песен аманто. Я вам покажу новое поколение, злорадно думал Бансай. И мысли его были далеки от сонкэиго*. Он больше не предполагал и не спрашивал разрешения высказаться. Он был готов высказаться. У серьёзной музыкальной работы был один крупный недостаток. Ею практически невозможно заниматься незаметно для окружающих. Окружающие то и дело исчезают из зоны твоего внимания, а вот ты для них открыт и беззащитен. В один прекрасный день Шинске обнаружил у себя под носом рассадник противной любому патриоту инопланетной культуры и понял, что пригрел змею. Поскольку змея до этого успела несколько раз спасти ему жизнь, Шинске, как человек благородных целей, дал ей шанс объясниться. Змея, всем своим видом демонстрируя отсутствие раскаяния на грани с «И ЧО?», объяснилась. По её, змеи, словам выходило, что Шинске неспособен организовать не только восстание, но и команду из трёх человек. Что Шинске очень правильно в своё время получил в глаз, удивительно, что не получил во второй, и работать с одноглазым лидером, который носит исключительно цветастые тряпки, не заботясь о маскировке — верный путь к неврозу. Что Шинске давит в зародыше все идеи, которые помогли бы удержаться на плаву, но сам при этом не предлагает абсолютно ничего. Поэтому он, Такасуги Шинске, одноглазый лидер в цветастых тряпках, не оставляет другого выхода, кроме как продвигать здравые идеи втихаря и самому. - Бансай, - ласково спросил Шинске, - что ты несёшь? Какие ещё пауки с Марса?** - Марсианские, - упрямо повторил Бансай. - Несущие спасение этому миру через священный рок-н-ролл. Шинске молча развернулся и вышел. Складки на пёстрой юкате сзади сложились в слог «su», что, очевидно, намекало на инопланетянское слово «скепсис». - Ты просто не представляешь себе всю грандиозность замысла! - крикнул Бансай ему вдогонку. - А мог бы быть фронтмэном! - Если ты где-нибудь споёшь хоть одну из этих песен, мы будем считать её твоим последним хайку, - донесся до него сумрачный ответ Шинске. Бансай ответил ему последовательностью сямисенных звуков, о которой всякий сведущий музыкант сказал бы: «О, классный соляк!» Шинске, однако, был выше любой возможной реакции. Он не собирался глумиться над оступившимся собратом по оружию. Ошибался тот, кто думал, что Шинске не знал милосердия. Тем, кто был ему небезразличен, лидер Кихэйтая всегда помогал сохранить достоинство. И, сохраняя своё собственное, предупреждений он не повторял. Бансай же, испытав некоторое облегчение после стычки, вернулся к работе. В конце концов, он был настоящим музыкантом. И ему было глубоко плевать, кто и почему не разделяет его взглядов на музыку. Как настоящий музыкант, он мысленно отряхнулся и продолжил гнуть своё. - По всей видимости, чем несуразней текст, тем лучше песня... - Бормотал он, черкаясь в тетради со словами. - Но мне нравится концепт, полагаю. Хотя я не уверен, что всё правильно перевёл. Девочка с калейдоскопическими глазами, вопли бабочек... придумают же. Одно слово — пришельцы.*** Тем вечером Шинске не пошёл слоняться по чайным. У него были дела поважнее пьяных дебошей. Он остался в развалюхе, именуемой ныне штабом Кихэйтая. И он играл. Он тоже был настоящий музыкант. Как же ты не понимаешь, спрашивали его струны, это ведь не просто мелодии. Это звук, который помнит нас. Убрать его — и что останется? Ты ведь даже людей слышишь как музыку. Так как же ты не понимаешь, что черта с два нас потом кто-то назовёт Джои? Как же ты не понимаешь, что мы уже потеряли всё, во что верили? Как ты смеешь теперь предлагать публично от этого отречься? Бансай отвечал. Ничего мы не потеряли, отрывисто выщёлкивал его плектр. Никому не нужна шелуха старых традиций. В первую очередь — нашей культуре, и я клянусь помочь ей выжить. Это не уступки и не белый флаг. Я борюсь так, как считаю правильным. Я — аллигатор, я посягаю на их пространство, пока эти розовые обезьяноптицы чирикают.**** Где и на какие, извини за каламбур, шиши***** ты нашёл такую дурь, обеспокоенно интересовались струны, какие ещё птицезьяны? Обезьяноптицы, сердито щёлкал плектр, почём купил, потом и продаю, так в тексте было. Ты полный кретин, безнадёжно констатировали струны, сделай сэппуку, умри достойно, пока не поздно. Я не кретин, возражал плектр, я — смертный с задатками супермена, я — король ящериц, я могу всё, я — морж, гу-гу-гу-джуб!****** ...Матако испуганно вздрогнула, когда Шинске вдруг хлопнул ладонью по струнам. Отложил сямисен — таким движением, словно сначала хотел отшвырнуть, но в последний момент передумал. Поднялся и вышел. Такечи поймал встревоженный взгляд Матако и пожал плечами. - Лидер известен своей вспыльчивостью, - примирительно сказал он, - ходят слухи, он однажды во время переговоров собаку бродячую зарубил. Чтобы на собеседнике не сорваться. Матако только головой покачала. Жалобно посмотрела в сторону с силой захлопнутых сёдзи. Затем тоже решительно поднялась с пола, но направилась в другую сторону, вглубь дома. - Шинске-сама расстроен, - сообщила она Бансаю, остановившись на пороге комнаты. - Я слышал, полагаю, - сочувственно кивнул Бансай. - Да-а, - протянула Матако. - Я и забыла, ведь Бансай-семпай различает настроения по музыке. - Это так, полагаю, - скромно согласился Бансай. - Что же случилось? - Спросила Матако, как бы сама себя. - Наверное, Шинске сказал бы, что его тревожит, если бы хотел, чтобы мы знали, - глубокомысленно предположил Бансай. - Но, полагаю... Его прервал щелчок взводимого курка. - Эй, ты, - нехорошим тихим голосом начала Матако, - этот твой «гу-гу-гу-джуб» в конце был лишним. Ща подскочишь, найдёшь его и будешь извиняться до тех пор, пока извинялка не треснет. Понял? Бансай растерянно моргнул, глядя на Матако, зловещую и непреклонную. Пожалуй, в чём-то она была права. Началось-то всё с проблем вполне идиотских. Своеволие Бансая объяснялось желанием поднять Кихэйтай, а не развалить его окончательно. Конечно, Шинске этого пока не понять, они ведь толком и не поговорили. Это ведь не Шинске сидел над всеми этими текстами, на первый (да и на второй) взгляд безнадёжно лишёнными всякой логики. Конечно же, он злится. Кихэйтай не мог погибнуть из-за непримиримого эгоизма его лидеров. Искать Шинске в ночном Эдо оказалось занятием не из простых. Бансай всегда думал, что эту кошмарную юкату можно углядеть этак за сотню ри. Потому что вблизи на неё получалось смотреть только сквозь солнцезащитные очки. Тем не менее, Шинске, кажется, всё же что-то знал о маскировке. Бансай рыскал по городу уже пару часов. Безрезультатно. Как же всё изменилось, думал он, сворачивая из переулка в переулок, и когда тут успело стать так людно? И мрачно поправил себя: гуманоидно. В какой-то момент, сдавшись, он попытался различить в многоголосом хоре Эдо мелодию Шинске. Где-то с минуту стоял и вслушивался. ...И вдруг почувствовал себя так, как будто сзади на него обрушилась огромная волна. Где-то неподалёку кто-то играл на улице. Теперь пытаться услышать Шинске — это было всё равно что искать дождевую каплю в цунами. Безнадёжно, какой бы яркой она ни была. Немного утешало то, что звуковая волна вполне отвечала представлениям Бансая о хорошей музыке. Совершенно верно, аманто часто играли отменнейший мусор. Хотя Бансай и оставлял за их стилистикой право на существование, это ещё не означало безоговорочной готовности признать всё, что они творили. Данный экземпляр, впрочем, эстетических чувств Бансая не оскорблял. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока Бансай не вышел к источнику звука и не увидел его. Клянусь пресветлейшей Аматэрасу, ошалело думал Бансай, между пристрастием к шмотью расцветки «вырви глаз» и недобором глаз определённо существует взаимосвязь. Вероятно, примерно то же самое думала вся остальная публика, ошеломлённо наблюдавшая живой и поющий взрыв цвета. Огненно-рыжий маллет, пиратская повязка на глазу и нечто невообразимое от шеи и ниже. - Рад видеть тебя в таком замешательстве, - насмешливо заметили сзади. - Даже не знаю теперь, на какую тему тебя подколоть. - А какие опции? - Машинально спросил Бансай, не сводя глаз с поющего аманто. - Первая, - торжественно начал Такасуги Шинске, становясь рядом и поджигая кисэру. - Ты до сих пор считаешь, что я выгляжу слишком вызывающе? - Уже нет, - признал Бансай, всё ещё с оторопью в голосе. - А вторая? Шинске выпустил ему в лицо клуб дыма. - Ты до сих пор считаешь, что тебе по пути с музыкой аманто? - Он кивнул в сторону уличной сцены. Усилием воли Бансай стряхнул оцепенение. Спокойно, сказал он себе, сегодня я смотрел в дуло пистолета. Это хороший повод не отступать. - Вслушайся, - веско сказал он. - Вслушайся, я больше ни о чём не прошу. - А ты всмотрись, - устало посоветовал Шинске. - Не верю, что самурай вроде тебя может добровольно позориться, участвуя в подобном балагане. - Это стиль, - непреклонно отозвался Бансай. Стоящий рядом парень именно в этот момент снисходительно пояснил своей спутнице: - Это аманто-хамелеон, они меняют внешность в зависимости от музыкального направления, которое в данный момент господствует у них на планете. Шинске красноречиво хмыкнул, выпустив ещё одно облачко дыма. - Всмотрись, - повторил он. Бансай покорно всмотрелся. - Шинске, - вдруг медленно сказал он, - тебе ничего не напоминает его лицо? - Напоминает, - с энтузиазмом согласился Шинске. - Примечательно уродливую женщину, упавшую рожей на белила и румяна всех театров кабуки в городе. При его тембре голоса - сочетание убийственное. - Да, - нетерпеливо кивнул Бансай, - но дело-то в том, что у поющих аманто не принято вот так раскрашивать лица! И ты абсолютно прав, это традиции, которые... Он не успел договорить, потому что аманто на сцене сделал едва уловимое движение и мгновенно преобразился. Теперь он был облачён в какое-то ужасающее подобие юкаты, обрезанной на добрый сяку выше колена. А ниже колен болталось что-то похожее на гамаши, которые так часто можно было увидеть на ножках старшеклассниц и которые так странно было наблюдать на тощих конечностях пришельца. Вместе с Бансаем замолчала и вся остальная публика. Разношёрстная толпа, в которой были и люди, и аманто, выглядела так, словно каждому отвесили оплеуху. Шинске тоже выглядел до глубины души поражённым. Но по другой причине. Он вспомнил. Он забыл. Он совершенно забыл. У Шинске был практичный мозг, который не считал нужным запоминать то, что творилось с ним в состоянии опьянения. Ну, если это не относилось к противозаконной деятельности. Встречу с таким же неадекватным аманто он, конечно, выкинул из головы к утру. Но песню помнил. Да, он ненавидел аманто. Но когда луна так ярка, ночь так тепла, а саке так бесплатен, никогда не знаешь, кто и почему покажется тебе отличным собу... собеседником, полным несомненных достоинств. Оглядываясь назад, Шинске приходил к неизбежному выводу что, скорее всего, сначала принял аманто за своё отражение, хотя сходство исчерпывалось чёлкой, закрывающей левый глаз. Он вспомнил почти всё. Вспомнил полные энтузиазма вопросы о театре кабуки. Вспомнил, как снизошёл даже до того, чтобы научить аманто играть на сямисене. «Зачем тебе это?», - снисходительно спросил тогда Шинске. «Я произведу революцию в музыке», - серьёзно ответил аманто. «Наш человек, - одобрительно сказал Шинске, - революция — это правильно». Ту песню они сочиняли пополам. «Силуэты и тени наблюдают революцию!» - начинал Шинске. «Больше нет свободных лестниц к небесам!» - зловеще подхватывал аманто. «Выстрели мне в голову, и все газеты прославят тебя!» - заканчивали они хором.******* Он помнил. Мог бы сейчас подпеть, если бы хотел. - Шинске, - голос Бансая прервал поток воспоминаний, - надо либо брать ситуацию под контроль, либо уходить. Вздрогнув, Шинске быстро осмотрелся. Не то чтобы он когда-то питал иллюзии по поводу публики, которая посещает такого рода концерты. Не было ничего странного в том, что сейчас они возмущённо орали и зашвыривали сцену... ну, у кого что было, тем и зашвыривали. - Уходим? - Повторил Бансай, уже слегка тревожно. - Угу, - кивнул Шинске, вытряхивая кисэру кому-то за шиворот и пряча её в рукав. - Уходим. И этого с собой забираем. - Что?! - Потом, потом все объяснения, - отмахнулся Шинске, ныряя в толпу. Аманто позволил утащить себя в безопасный район, к набережной, но поблагодарил весьма сдержанно. Как выяснилось, нечто подобное происходило не впервые. Шинске поинтересовался, какого же тэнгу он тогда продолжает свои концерты-провокации. Аманто серьёзно взглянул на него и ответил: - Грош цена тому, что ты делаешь, если у тебя всегда надёжная почва под ногами. Я не сдамся, и однажды наша музыка изменится. В том числе благодаря и вашей культуре. Она невероятна. - Понял? - Назидательно сказал Шинске Бансаю. - На пересечении двух культур сможет появиться что-то новое, - продолжал аманто, - что-то очень важное. - Понял? - Назидательно сказал Бансай Шинске. Аманто, улыбнувшись, церемонно поклонился Шинске: - Я буду помнить тот приём игры. И песню. И всё, что вы мне рассказали. - Ромадзи, главное, правильно транскрибируй, - снисходительно буркнул Шинске ему вслед. - Чучело марсианское. На обратном пути в штаб Бансай так явно светился от радости, что Шинске в какой-то момент недовольно поинтересовался, в чём дело. - А у кого-то рыльце в пушку, полагаю, - с тихим торжеством отозвался Бансай. - Отвали, - досадливо сказал Шинске. - «Отвали»? - Возмутился Бансай. - Пока я тихо исследовал музыкальную теорию, ты уже вовсю сотрудничал с аманто, потом меня же ещё и выставил предателем родины, а теперь ты говоришь мне отвалить? Знаешь, лидер, завязывал бы ты столько бухать... ау! Шинске аккуратно тюкнул его кончиком кисэру по голове. - Во-первых, - степенно начал он, - я не прогибался под чужую культуру, а насаждал нашу. Во-вторых, ты сам говорил, музыкант достойный. - А ты полчаса назад, - язвительно возразил Бансай, - назвал его примечательно уродливой женщиной. Шинске долго не отвечал, щуря на звёздное небо единственный глаз. - Да какая, к чёрту, разница, - наконец сказал он вполголоса. - Ты же видел — он гнёт своё, несмотря ни на что. Я не сказал, что мне нравится его музыка. Я говорю, это заслуживает уважения. Так и должен вести себя настоящий музыкант. Хотя, - прибавил он после небольшой паузы, - будущего у него, конечно, нет... Бансай? Бансай не ответил. Он прислушивался. Затем резво припустил по переулкам. Шинске ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, проклиная всё на свете. Неподалёку от какого-то расфуфыренного ресторана стояла миловидная девчушка. В обрезанной выше колен юкате и с гитарой в руках. Она дёргала струны, вдохновенно сотрясая ночной воздух звуками бессвязной, немелодичной песни. - Это ужасно, - честно сказал Шинске. - Вот и отлично, - отозвался Бансай. - Ты видишь? Она гнёт своё, несмотря ни на что. Какой-то прохожий запустил в певичку огрызком яблока. Та мастерски отбила его головкой грифа. Огрызок влепился грубияну в лоб, а песня продолжилась. - Спорим, - азартно прошептал Бансай, - я раскручу её до супер-звезды через два месяца? - Да делай, что хочешь, - отмахнулся Шинске. У него тоже были планы на кое-какие достижения культуры аманто. Никто не знает наверняка, но очень может быть, что именно тогда культурные барьеры пали, и Шинске решил связаться с космическими пиратами. Так или иначе, культура театра кабуки соединилась с рок-н-роллом. Через два месяца вся Япония говорила о двух вещах: новом сингле восходящей звезды Оцу-чан и опасных террористах Кихэйтая. А потом в Японии появился вижуал-кей, и все жестоко раскаивались.

***

Сноски * Сонкэиго - один из уровней вежливости в японской речи, характеризующийся неимоверным количеством вежливого мусора. Например, вечное "de gozaru", которое говорит Бансай, именно такое - не несущее в себе никакого смысла, кроме дополнительного вежливого оттенка. ** Пауки с Марса - отсылка к "Ziggy Stardust and Spiders from Mars". По сюжету Зигги не является пришельцем, но стоит поместить его в контекст Гинтамы - и вжух! Как было сказано выше, примерно так всё и случилось. Заимствования из театра кабуки, на основе которых был создан Зигги Стардаст, определили судьбу глэм-рока, а потом вылились в вижуал-кей в Нихонии. *** "Девочка с калейдоскопическими глазами" - цитата песни TheBeatles "Lucy in the Sky with Diamonds" (ни для кого не секрет, какие отношения связывают Японию и The Beatles). "Вопли бабочек" - цитата песни TheDoors "When the Music's Over". **** "Розовые обезьяноптицы" - отсылка к песне Дэвида Боуи "Moonage Daydream" (так в тексте было, почём купил, потом продаю, squawking like a pink monkey-bird) ***** Каламбур с "Шиши" - отсылка к одному из названий патриотов Джои - Ishin Shishi. ****** "Смертный с задатками супермена" - цитата из песни Дэвида Боуи "Quicksand". "Я - король ящериц, я могу всё" - цитата из песни Джима Моррисона "Not to touch the Earth" (название песни в данном контексте играет небывало яркими красками). "Я морж, гу-гу-гу-джуб!" - цитата из песни Джона Леннона "I am warlus". ******* "Силуэты и тени наблюдают революцию" - отсылка к песне Дэвида Боуи "It's no game". Интересное, понимаете, в том, что она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО наполовину состоит из английского текста и наполовину из японского. А ещё существует малоизвестная песня под названием "Girls". Так вот у неё вообще две версии, английская и японская. Вот так.