искусство на любителя.

вздох, с опадающей грудью, один на один. одежда в клочья, красные полосы, боль. глаза в глаза — немой диалог. « — ты хорошо поел?» « — нет, но сейчас поем вдоволь.» привычное, как заевшее 'как дела? ' или противная каша на завтрак. губы мажут, промахиваются, атакуют заново и попадают в цель — хорошо. сынчоль всегда ненавидел слабость. собирал волю в кулак и дрался, боролся до последнего, держался, как настоящий мужик. не ожидал упасть лицом в грязь по причине чонханового «хорошо» и они оба падают в «плохо». дерутся вместе — за первенство, проигрывает сынчоль — нарочно. опять. слабость не наденешь на себя, как медальку, которой можно похвастаться перед всеми. слабость несешь, как бремя. целуешь уже не ты, а тебя, и трахаешься ты тоже, как пидорас, потому что не ты, а тебя. , а «хорошо» приумножается, даже с острыми ребрами, режущими пальцы и костлявыми коленями, которые ни туда, ни сюда. с любым другим человеком было бы проще: сминай кожу, подбирай под себя, и впитывай все до последнего. с чонханом просто не бывает. он утыкается носом в шею, не может надышаться естественным запахом, целует созвездие родинок и кусает все, что кусаемо., а кусаемо на теле сынчоля все. и драться уже не хочется. слабость приятная, красные следы красиво оттеняют бледную кожу и все внезапно так правильно, будто всегда так и было. пальцы путаются в локонах, перебирают прилипшие ко лбу волосинки и сильно оттягивают. боли нет, есть договоренность. чонханова осведомленность о всех слабых местах сынчоля и сынчолева податливость, отдача целиком и полностью. красивый… красиво в нем все. как он такой большой внезапно весь умещается в ладошку, как жмется и теряется, как хнычет и всхлипывает. все это сынчоль. важный, взрослый, независимый. чонхан снимает это все, по слоям, как чистят лук — медленно и верно. сынчоль знает все, что любит чонхан. знает, как он любит и когда. на ментальном уровне ощущает, что нужно и не нужно парню, чтобы всегда метко, всегда в точку. в глазах у него плывет прозрачное желание и все потаённое лезет наружу. он сам тянет ладони к чужим, сам ведет к своим жилистым бедрам, сам стонет и откидывает голову назад — по самым лучшим традициям. это все было, проходили и не раз. чонхан ломается и освобождается от чужой хватки. здесь он справится самостоятельно. и пальцами, и ладонями, и зубами, и губами — по всякому любит. мышцы перекатываются, а тело млеет все и целиком, так красиво, почти до боли. следы от слюны и алые дорожки, как самое прекрасное украшение к уже идеальному. чонхан привстает и любуется. всерьез считает, что это самое прекрасное, что ему довелось видеть и утыкается носом между ног, так чтобы забыться от мира в искусстве — сынчолевых бедрах, о которых писал бы оды, умей бы. — лучший. чонхан много не говорит. не любит. любит по делу, с прелюдиями и в меру больно, чтобы хорошо. шлепки от худых ладоней остаются на коже четкими узорами, от стен отскакивают вскрики-стоны. все это творение чонхана, то, в чем он преуспел. сынчоль молится на чонханово искусство: моменты, когда слабость затмевает рассудок, а наслаждение заставляет забыть о том, кто он есть на самом деле. все сводит спазмами, бьет дрожью и валит от бессилия. чонхан не жалеет ни себя, ни сынчоля — намертво вбивается в одну точку, как завороженный, и выбивает обоих с равновесия. месиво из тел и пороков. сынчоль почти на пределе. чонхан подпитывается его шумным дыханием и бьющимся в конвульсиях телом, словно наркоман со стажем. по жилам течет похоть, ядовитая и токсичная. спасения нет. вздох, с опадающей грудью, один на один. одежда в клочья, красные полосы, боль. глаза в глаза — немой диалог. « — ты хорошо поел?» « — да, спасибо, наелся.»