Лжец

- Всё в порядке, - Юрий улыбается, стараясь выглядеть непринуждённо, но сдержанно, чтобы не вызвать подозрений у других. Старается сохранить хладнокровность и несгибаемость характера, каков был у него всегда. Старается не обращать внимания на боль, которую ему приносит очередная татуировка. Выжигается на теле, словно клеймо, приносящее как физическую, так и душевную боль, избавиться от которой невозможно. Плисецкий подходит к зеркалу и, снимая с себя чёрную рубашку, кидает её на рядом стоящую кровать, даже не постаравшись аккуратно свернуть элемент одежды или хотя бы повесить на спинку стула. Парень поворачивается спиной, боком, вертя головой так, чтобы повнимательнее рассмотреть худощавое тело, отражающееся в зеркале. Первый крестик он замечает в районе правого плеча, кажется, эту отметку он получил самой последней на данный момент. Снова поворачивается спиной, где на лопатках красуются ещё четыре таких же. "Пять" - мысленно поправляет себя Юрий, спуская взгляд к пояснице. Он не знал, где появится очередная отметка, не знал, что надеть на себя завтра, чтобы скрыть это безобразие, режущее душу битым стеклом, не знал, как жить дальше. Плисецкий смотрит абсолютно бездумным и пустым взглядом на крест, появившийся буквально в прошлом месяце на запястье. Фигурист забыл, когда в последний раз носил футболки, когда в последний раз надевал что-то белое, что-то, что могло просвечивать. Но он помнил, как Алтын сверил его недоверчивым взглядом, видя, что тот в сорокоградусную жару вышел к нему на встречу в рубашке и олимпийке, которую отказывался снимать. Лжец Юра задыхается, стараясь унять больше душевную боль, нежели физическую, когда чувствует после очередной своей фразы жгучую боль на животе и сжимает рукой ткань свитера, крепко стиснув зубы. Он чувствует себя последним лжецом, последней тварью. Хочется изолироваться от всех, закричать о том, чтобы никто тебя не трогал, хочется забыть всё это, стереть чёртовы метки, жить, как остальные. - Виктор ставит Юри новую программу, ты знаешь? - произносит Отабек, смотря себе в тарелку, когда они сидят за столиком в кафе. - Знаю, - отзывается Плисецкий, едва ли не скрипя зубами, - я рад за них, - бросает он невпопад, как бы дополняя этой фразой свой ответ. Больно прикусывает губу и проклинает всё на свете, когда ощущает ещё одну отметку. - Всё в порядке? - В полном, - и ещё одну. Плисецкий растирает запястья в кровь, когда пытается стереть очередную татуировку. Рука неприятно отдавалась жгучей болью, краснела и опухала в местах, где парень с силой проводил ногтями. Боль оставалась. Кресты оставались. Он уже давно понял, что его соулмейт - это Отабек. В груди приятно кольнуло от осознания этого факта, но тут же приятное, растекающееся по сосудам тепло, оборвалось. Как будто кто-то перерезал тонкую нить, связывающую твою жизнь. Юрий издал тихий всхлип, когда почувствовал такое знакомое жжение. На этот раз в шее, как укус вампира, высасывающий твою жизнь через тонкую ранку. Долго и мучительно. До помутнения взгляда. - Бека, - начал как-то Юрий, стараясь подойти к волнующей теме аккуратно, издалека, - что насчёт твоего соулмейта? Он не собирался вламываться к тому в номер отеля и кричать о том, что его соулмейт - это он сам. Было тяжело признавать это. Плисецкий ежедневно "любуется" своим телом в зеркало, наблюдает за появляющимися крестиками, замечает, как постепенно свободного места оставалось всё меньше и меньше. Друзья ведь так не поступают? Ему больно. Сердце ёкает каждый раз, при каждой мысли о нём. Юра представляет Отабека, такого уютного, тёплого, в домашней растянутой футболке, которую он всегда надевает, когда говорит с ним по скайпу, и душа съёживается. Он чувствует, как желудок словно делает сальто и сразу же закручивается в тугой узел, не давая продохнуть. Он абсолютно не представляет, как может отреагировать Алтын, увидев, подобную картину перед собой. Плисецкий чувствует себя гадко, ругается сам на себя, но ничего не может с собой поделать. - Кто бы он ни был, я уверен, что он замечательный. Думаю, это будет кто-то, похожий на тебя, - уголки его губ едва заметно дёргаются вверх и Юре становится тошно от самого себя. Эту улыбку, такую лёгкую, незначительную и практически незаметную для любого другого человека, он дарил только Плисецкому. Считал его лучшим. Боготворил. Отабек выкладывался на полную, был готов на всё ради него. Юрий перевёл взгляд на рукава свитера, скрывающие несколько крестиков на руке. Противный, гадкий и эгоистичный лжец. "Ложь во благо" - так он успокаивал себя первое время. Так он думал достаточно долго, кормил ложью сам себя. Сейчас он понимает, что отговорки тут не помогут, во всём виноват он сам и этому нет другого объяснения. Он сам довёл себя до такого состояния, сам врал Отабеку. Отабеку, лучшему другу, человеку, кому он не безразличен, своему соулмейту. Алтын был словно лучиком надежды, спасения. Человек, который был с ним открыт, верен и честен. И это плата Юры за всё, что он для него сделал? Плисецкий вновь прикусывает губу, пока не чувствует во рту противный привкус железа; вновь бьёт стену кулаком, чтобы выпустит пар и злость,скопившуюся внутри и пожирающую, как казалось фигуристу, последние светлые эмоции. Он забыл, когда в последний раз видел свою кожу чистым и светлым полотном, на котором не рассыпаны тонны маленьких крестиков, как метки, как напоминание о том, что он - ничтожество. Слабовольная мразь, которая не способна собрать волю в кулак и признаться Отабеку. Сознаться во всём, рассказать каждую фразу, сказанную им не так, как хотелось бы. На тренировке он не чувствует ног. Изматывает себя, пытается забыться, убежать от самого себя, скрыться от надоедливых отметок, преследующих его уже на протяжении полугода. Всё это напоминало какую-то игру в жмурки, где Отабек, собственноручно завязывая себе глаза, аккуратно вытягивал руку. Не хватал, безумно бегая вокруг да около, как другие. Осторожно, как будто боясь, что спугнёт, прикасался к Юрию, который всё ускользал, вытекал из рук водой, не позволяя поймать себя. Плисецкий делает резкий четверной сальхов, стараясь выместить в этом прыжке всю свою злость, и неудачно приземляется, подворачивая ногу и падая на бок - перестарался. Грустно усмехается - он и забыл, когда последний раз проваливал четверные из-за ненужных мыслей, проникающих в голову. Блондин замечает краем глаза, как Кацуки снимает коньки, вероятно, собираясь домой. Неожиданно ловит себя на мысли о том, что это, пожалуй, одна из тех немногочисленных тренировок, проходящих совместно. Конечно,это была идея Виктора. Каждая тупая затея, в которую впутывали Юрия практически насильно, принадлежала Виктору. Половина меток была из-за него. Плисецкий тихо выругался, поднимаясь на ноги и хватая сам себя за плечи, усыпанные маленькими крестиками, как будто бы замерзал. Неприятно. Отабек прекрасно видел его страдания, он не слепой, он замечал эту первоначальную ревность, непонятно откуда взявшуюся злость. И непременно спрашивал об этом, на что получал улыбку и тихое "всё в порядке". Всё,что получал Юрий в этой ситуации - очередную татуировку. Сейчас к Виктору он не чувствовал ничего, кроме злости. Остался лишь неприятный осадок, с которым ему пришлось покорно смириться. Смириться. Больше всего Плисецкий ненавидел сдаваться без боя, терзал и мучил сам себя, накручивал, часто делая из мухи слона и упаси боже кто-то подвернётся под горячую руку. Кто-то, кроме Отабека. Ему было позволено всё. Лжец. - Кацудон, - выкрикивает Юрий, подъезжая к бортику, - что это такое? - он не смотрит, сверлит своими невозможными глазами щиколотку Юри, вгрызаясь взглядом в такой знакомый ему крестик. Видимо, единственный на теле того. - Ох, это... - засуетился Кацуки, впрочем, как и обычно. Всегда нервничал, когда к нему обращались, когда от него что-то требовали, - я собирался рассказать Виктору. - Ты что, серьёзно? - парень хватает японца за грудки, встряхивая, как тряпку и заставляя смотреть на себя. - Рассказать? Не думать о его чувствах? Ты соврал ему, придурок, собираешься вот так просто загладить свою вину?! - Плисецкий снова срывал голос на крик, Плисецкий снова злился, не в силах сдержать эмоции. - Мне бы не хотелось, чтобы между мной и Виктором были какие-то недопонимания... - тихо, словно боясь, отвечает Юри. Настолько чистый и невинный, Юрию кажется, что от такого его точно скоро вывернет наизнанку. - Мы всегда рассказываем друг другу, - Кацуки не успокаивался, мягко, но пытается настаивать на своём. Рассказывать друг другу всё, не думая о последствиях, не думая о том, чем это всё может закончиться. Придти к человеку, сознаться в своей лжи. Разве знание этого факта уже не способно ранить твоего соулмейта? Юрий невольно ловит себя на мысли о том, что считает это слишком эгоистичным. Но разве не эгоистично то, как поступает он сам? Пустая квартира давила на уши, полумрак неприятно колол глаза, но при ярком свете Юре казалось, что глаза медленно, но верно высыхают. На его теле не оставалось живого места, крестики временами начали перекидываться на ноги. Плисецкий невольно задумывается о том,что случится, когда на его теле закончится место для татуировок. Он умрёт? Фигурист закутывается коконом в одеяло, садясь на кровать прямо с ногами. Слова Кацуки не выходили из головы, но он и представить себе не мог, как рассказать Алтыну обо всём, с чего начать, что делать после этой исповеди? И, самое главное, как отреагирует сам казах? Плисецкий берёт с тумбочки телефон, снимает блокировку и негнущимися пальцами открывает переписку с Отабеком, набирая короткое "Приезжай, мне плохо". Думает над каждым словом, каждой буквой. Набирает аккуратно, но что он собирается говорить другу, когда тот приедет - Юра не знает. Юрий устал, это продолжается слишком долго, но он совершенно точно не знает, что делать теперь, когда в их переписке отображается прочитанное Алтыном сообщение. Пожалуй, это конец. Приходит ответное "Скоро буду". Никаких лишних вопросов, как и предполагал юноша. Плисецкий сильнее закутывается в одеяло, зарываясь носом в складки жалкой ткани, абсолютно не помогающей справиться с ознобом. Его продолжало изредка подбрасывать. Так люди и сходят с ума? Подскакивает, слыша стук в дверь, и на ватных, как ему кажется, ногах доходит до коридора, скидывая одеяло где-то по дороге. Щелчок, ещё один, поворот ручки и перед глазами появляется Отабек. Запыхавшийся, но старающийся сохранить невозмутимость лица. Юрий замолкает, опускает голову, боясь встретиться взглядом с другом, в горле встаёт неприятный ком из несказанных слов, проглотить который ему никак не удаётся. Отабек молчит, покорно ждёт, позволяя собраться с мыслями. Он - не Виктор, не врывается ураганом в его голову, как будто желая разрушить тот тесный мирок, в котором Плисецкий огородился от всех. Алтыну не нужны слова, он справляется и без них. Казалось, он излучает тепло и уют, ощущаемые Юрой едва ли не физически. Успокаивает без заученных фраз, которые фигурист терпеть не может. Которые, как ему кажется, звучат слишком заурядно, неестественно, как будто текст, заученный чисто ради приличия. Плисецкий делает шаг вперёд, молча утыкаясь лбом в плечо Отабека. Алтын понимает его, как в каком-то немом кино, они общаются через жесты, через прикосновения. Слова ни к чему, если ты чувствуешь человека, понимаешь его душевное состояние. Казах не давит на него, давая простор для самостоятельности. Не отталкивает, лишь обвивает сильными руками тонкую талию, сгребая в свои медвежьи объятия и выбивая из Юры тихий вздох-всхлип. Прикрывает ногой входную дверь, про которую блондин благополучно забыл. "Тик-так" слышится из глубины комнаты в гробовой тишине, нарушить которую не решается ни один из них. Так приятно, уютно, необыкновенно. Юрий думает, что готов простоять так до следующего дня, а то и дольше. Останавливает мысль о татуировках. Юноша аккуратно, как будто боится или спрашивает разрешения, сжимает ткань светлой футболки Отабека в кулаках. Сильнее прижимается всем телом, держась из последних сил, лишь бы не завыть в голос. Алтын медленно проводит пальцами одной руки выше, добираясь до участка шеи, где виднеется небольшой чёрный крестик. Юра вздрагивает то ли от неожиданного прикосновения холодных пальцев к шеи, то ли от страха. Чувствует себя гадко, словно его только что разоблачили в каком-то преступлении. - Прости, - тихо, одними губами, шепчет Плисецкий, на секунду замирая, сам же удивившись своему хриплому голосу. И это один из тех немногочисленных случаев, когда он не чувствует жгучей боли под кожей, сопровождающийся появлением меток. Это один из тех немногочисленных случаев, когда он смог засунуть свою гордость подальше, признать свою вину. Отабек молчит, собирается с мыслями, наверняка подбирая слова, которые лучше подойдут к этой ситуации. Но сразу же, как тот открыл рот, Юрий продолжил, решив идти до конца, не бросать начатое. И будь, что будет. - Я такая мразь... - фигурист сглотнул, чувствуя, как сушит горло, - лживая тварь, не способная признать собственных ошибок. Алтын слушает, не перебивает, не возражает, не повышает на него голоса, позволяя выговориться, ведь иногда это гораздо полезнее, чем слышать кучу ласковых слов, большая часть из которых - ложь. Казах просто утыкается носом в макушку, зарываясь в копну золотистых волос, и Юрий чувствует, как тепло разливается по всему телу свинцом, но всё равно продолжает: - Я столько раз врал тебе. Каждая моя фраза... - юноша чувствует, как голос задрожал и он с позором поджимает губы в тонкую линию, пережидает этот поток чувств. Молчит несколько секунд, которые любезно дарит ему Отабек. - Каждый раз, каждый грёбаный раз, когда ты спрашивал про Виктора, про моё самочувствие, всё ли у меня в порядке, нашёл ли я своего соулмейта. Когда ты предлагал помощь, которую я отвергал, говоря, что я справлюсь, когда ты спрашивал, рад ли я за Юри. Даже тогда в парке, когда ты выбирал мороженое... - Плисецкий разжимает кулаки, чувствуя, как на душе становится легче от признания, но одновременно так тяжело и гадко, словно какое-то послевкусие. Отабек сказал ему что-то, коротко и по делу, как решил Юра, абсолютно ничего не слыша. От волнения уши залило водой, всё, что он сейчас слышал - какое-то неразборчивое бурчание. Плисецкий не чувствовал жжения на теле, не чувствовал ног, рук. Он не чувствовал ничего, только продолжал говорить, не останавливаясь ни на секунду. Каждое признание как кол в сердце - больно, тяжело, невыносимо. Слова вылетали сами, Юрий поймал себя на мысли, что начал задыхаться и жадно хватать ртом воздух, позволяя себе небольшую передышку. - ...ти, за всё, - гулко отзывается блондин и зачем-то повторяет снова, как будто посчитал, что этого слишком мало, - прости. Юрий пытается отстраниться, высвободиться из цепких объятий Отабека, думая, что не достоин их. Волосы падали на лицо и закрывали пылающие щёки, но Алтын прекрасно видел горящие кончики ушей, и не давал Плисецкому возможности отстраниться дальше, чем позволяли его сцепленные руки. Темноволосый тянет широкое горло свитера в сторону, оголяя шею и часть плеча Юрия. На глазах тускнели оставшиеся крестики. Отабек берёт его за плечи, переворачивает к стене и прижимает собственным телом, обрывая все пути к отступлению. Юрий чувствует, как гулко, но часто стучит сердце и мысленно молит о том, чтобы Алтын не услышал этого. - Юра, - тихо, но так нежно зовёт Отабек своим низким и бархатным, обволакивающим душу, голосом. И Юра слушается, как заворожённый распахивает глаза, поднимая голову на собеседника. Алтын молчит. И так же молча отстраняется на пару сантиметров, чтобы снять с себя и без того распахнутую куртку, оставаясь в одной футболке. Юрий не понимает к чему всё это ровно до тех пор, пока Отабек не задирает рукав футболки. Около десятка маленьких крестиков были рассыпаны по плечам и дальше уходили, видимо, к ключице и груди. - Когда... - захлёбывается Юра, пытаясь подобрать нужные слова, смотрит во все глаза на казаха, который успел вновь зажать его к стене, припечатав руки по обе стороны от головы Плисецкого. - Пару месяцев назад, - отвечает Отабек, как будто бы прочитав мысли собеседника. Продолжал смотреть в глаза, ничуть, как казалось, не смущаясь данной ситуации, - они появлялись каждый раз, когда я называл тебя другом, солдат, - Алтын тяжело и резко выдыхает, прислоняясь своим лбом к чужому. Краем глаза Плисецкий видит, как тускнеют и исчезают крестики с чужого плеча. - Вот и всё, - тихо шепчет Юра, наклоняя голову вбок и проходится носом по смуглой щеке, медленно добираясь до губ. Алтын не сопротивляется, сильнее прижимается к хрупкому телу, беспощадно зажатому между ним и стеной. Отабек не ждёт, сам подаётся навстречу, как будто не может больше ждать, желая как можно быстрее прикоснуться к чужим губам. Юрий пытается что-то неразборчиво фыркать, вызывая этим лёгкую вибрацию, приятно щекочущую губы Алтына. Прикусывает нижнюю губу и, оставив попытки возразить, старается взять инициативу на себя. Плисецкий обвивает руками шею Отабека, стараясь притянуть того ещё ближе. И на душе становится так спокойно, тепло, уютно. Полная гармония, на фоне которой слышится быстрое сердцебиение и сбивчивое дыхание, как бы напоминающее отголосками о былом смущении, которого уже никто из них не чувствует. Юрий не помнит, как лишился своего свитера, который одиноко валялся у него под ногами, не помнит, как давно прижимается оголённым торсом к Отабеку и как стягивал с того остатки одежды. Всё, что успевает дойти до Плисецкого - молочно-белая кожа, не повреждённая ни единым крестом. - Мне достался самый ахрененный соулмейт, - успевает сказать Юра прежде, чем снова жадно впиться в губы Алтына.