А дальше что?

Итак, он берет серебро. Серебро. С холодным блеском. Под цвет волос. Где-то по левую руку бесится Юрка — свалился на четвертном сальхове, несчастье. А Юри — Юри прекрасен. Светится от радости, пока играет гимн Японии, улыбается несмелой улыбкой, будто бы не верит, что обошел — господи — самого Виктора Никифорова. А Виктору, не разберешь, то ли тошно, то ли весело, то ли никак. Юри улетает сразу после показательных: у Юко день рождения, у родителей источники, и, вообще, домой хочется. Ну раз хочется — вперед, за тридевять земель, в страну родную и далекую. Виктор обещает прилететь через несколько дней. У него дел — непочатый край: на пресс-конференцию сходи, на фотосессии обворожительно поулыбайся, на интервью излей душу, еще и расскажи про планы на следующий сезон, любимый парфюм и позу в сексе. Он отпускает Юри с чистой совестью, целует в щеку, а тот смотрит такими затравленными глазами, словно кофе разлил на тысячедолларовую рубашку Виктора. Лети со спокойной душой, солнышко. На самом деле, Виктор мог бы тоже сразу в Японию. Он все мог. Но совесть, сволочь такая, не позволяла. Сколько раз он бросал Якова разгребать свои косяки, вряд ли сосчитаешь; а теперь-то получит Яков за всех, а за Никифорова вдвойне. Четыре человека в одиночниках на Чемпионате Мира — и не одного золота. И плевать, что у них с Юркой по медали, и плевать, что Мила зубами себе серебро выгрызла. И плевать, что Витя у нас и жнец и чтец и на дуде игрец, четыре программы за сезон поставил. И плевать, что Юри почти их, родное — коньками рассекает питерский лед, русский учит, шаверму — иногда — ест. Мы же гордые. У нас только золото котируется: купола, кресты, медали. Пресса задает тот же вопрос, что и два года назад: что дальше? «А хер знает», — почти срывается с языка. Но не зря же его двадцать лет учили держать лицо: смешно отшучивается, лепечет какую-то белиберду про то, что «лед — это моя жизнь» (фраза из набора банальность, запатентована в 2010). Он спиной чувствует, как Яков закатывает глаза. Как заебанно вздыхает Плисецкий. А в висках бьется навязчивый вопрос журналистов. Допрыгался, Витенька, на своих акселях, а дальше что? А дальше — духота в квартире, пустой холодильник и влажный нос Маккачина. Виктор говорит Юри, что ему нужно еще задержаться в Петербурге на несколько дней («Я Якову обещал, он и так последний месяц бесится»). Что-то несет про дела, когда из важного и первостепенного — купить собаке еды и смыть тоналку после фотосессии. Невероятно, но факт: на душе — полный раздрай, а пить не хочется. К Юри не хочется. Четвертного флипа не хочется. Привет, экзистенциальная тоска? Кризис среднего возраста? «Хуево быть фигуристом, — думает Виктор, пока дует на горячий чай, наивно надеясь, что поможет. За окном дождит. — У нормальных людей в тридцать жизнь только начинается, а у фигуристов в двадцать девять заканчивается». Виктор Никифоров в последний раз выигрывал серебро лет семь назад. Он безумно рад победе Юри. Юри — его ученик, его муж, его сердце, а иногда и его мозги — достоин стоять на самой высокой ступеньке пьедестала. Но Виктор может быть и блаженный (по словам Юрочки), но не идиот все-таки. Если бы не возрастные скачки роста Плицеского — не было бы и серебра. А потом же хуже, еще хуже. А дальше что? Он не тренер. Он тренирует Юри, хотя скорее просто наставляет на путь истинный — Юри сам все знает и может, он у нас способный. Плисецкого гонять? Нет уж, увольте. Он не тренер, его первое и последнее тренерство закончилось замужеством. Во второй раз такой фокус не пройдет. Ох, говорила же ему мама: «Иди, Витенька, учись. Не сможешь же всю жизнь кататься». А Витя что? А Витя пошел учиться. На психолога — поступить на раз-два, и за сессии платить не так дорого, с призовых хватает. А потом мама взяла и умерла. Лампа над кроватью светит по-холодному. Юри настоял стоял тогда на своем: купил какие-то модные энергосберегающие лампочки, которые в огне не горят, в воде не тонут. Маккачин, старый друг, запрыгивает рядом, ластится, греет. Рука как-то сама тянется к телефону. Куча народа в инстаграме лайкнула видео бэкстейджа со съемки, Юри скинул фото океана, Юра — очередную скандальную статейку с пятью восклицательными знаками. Не то. Все не то. Так-то Виктор находит свой дебют во взрослой лиге, произвольную. На нем тогда еще тот дурацкий венок из синих роз. Тогда казалось интересным, вызывающим, броским — еще бы, нулевые, длинные волосы, венок. Сейчас — неестественно и противно, пиздец. Наигранно. Все было наигранно. Как его таким Яков только на лед пускал? «Да никто и не замечал, не хотел замечать», — настигает догадка. Затошнило. Захотелось снова срезать волосы, было бы разве что. А зачем срезать, спрашивается, если можно просто перестать подкрашивать? Юри, когда узнал, даже не удивился (но удивил Виктора). Просто пожал плечами: догадывался. Потом сам помогал замазывать корни. «Никаких роз. Никаких подкрашенных корней. Никакого льда, пожалуйста», — стучит в голове, пока Виктор заказывает билеты. *** На станции в Хасецу Юри встречает его синими розами. Ну что, допрыгался, Никифоров.