|
За окном темнело и по-прежнему лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился. Прозрачные капли барабанили по ветхим крышам Штаба Альянса, напевая нудные мотивы. Крупная золотая луна смотрела на застывший мир перед кровавой сечей, с легкой улыбкой грусти. Тишина покрыла толстые стены здания плотным коконом, не выпуская жертв из засады. Дождь заставил раскинувшийся подле особняка сад искриться серебром, пышные цветы алых роз словно пылали в прохладном воздухе. Стоя возле окна Цунаде задумчиво смотрела, как хрустальные капли скатываются по гладкости стекла. Тусклое пламя свечей золотило ее кожу, отражалось в янтарных глазах, немного оживляя Хокаге. Она томно вздохнула, поднимая голову вверх, обнажая хрупкую шею. Мягкая тьма кабинета действовала словно снотворное на уставший мозг женщины, – та раздраженно качала головой, зажмуривая опухшие глаза, – навязчивое чувство тревоги вросло в душу и теперь все иссиня-черное в душе. Ее сознание отчетливо рисовало перед ней страшную картину: это последний спокойный вечер в ее жизни. В тяжелую кованую дверь постучали, не дожидаясь ответа зашли. Ослепительно-белый луч света разрезал мрак комнаты напополам, разбиваясь о выгнутую спину Сенджу. — Разрешите, Хокаге-сама? — интересуется мягкий, охрипший голос. Женщина разворачивает торс в сторону двери. Напряжение на ее лице немного осыпается, с мягкой натянутой улыбкой она говорит: — Конечно, Мизукаге-сама, — кивает гостье, — проходите. В изящных пальцах Мей несколько свертков, которые она аккуратно придерживает, закрывая тяжелую дверь. Пламя свечей становится рваным, мечущимся из стороны в сторону. Цунаде показывает на кресло обитое бархатом, приглашая сесть. — Что-то случилось, Теруми-доно? — осторожно спрашивает Хокаге, облокачиваясь ослабевшей рукою о прохладную поверхность стола. — Прошу прощения, — учтиво говорит Мей, наклоняя голову, — мне была необходима помощь в расстановке сил. Сектор С, — добавляет она после некоторой паузы. Сенджу кивает правительнице Кири, массируя гудящие виски. Мизукаге плавно раскладывает пожелтевший лист твердой бумаги на дубовом столе, белым пальцем, в воздухе, очерчивая контур местности. Тени причудливым танцем пляшут на стенах, в воздухе повис щекочущий запах воска. Размеренный стук дождя убаюкивал правительниц двух стран-союзниц, мрак давил на раздраженное сознание. Теплота, исходившая от свеч, немного спасала от едкого холода – их пальцы медленно немеют, а полные губы вдыхают промерзлый воздух. — Это Ваш сектор, — задумчиво говорит Цунаде, проследив за движениями гостьи, — кажется, на собрание мы обговорили все. Молчание. — Вы правы, Цунаде-химе, но некоторые обстоятельства меня настораживают, — Теруми бесстрашно поднимает глаза на Сенджу, встречаясь с ее утомленным взором. — Это просто Ваши предрассудки, Мизукаге-сама, — осторожно парирует Хокаге, стойко выдерживая тяжелый взгляд правительницы Кири. Острый язык вырывается из плена пухлых губ, облизывая контур. На лицо набежала тень, она отрицательно качает головой. — Посмотрите сами, — женщина несколько раз стучит пальцем по гладкой поверхности стола. Цунаде грустно усмехается, прикрывая потемневшие янтарные глаза, наклоняясь над картой. Тонкие волосы, уложенные в два низких хвоста, спадают с покатых плеч, побледневшие губы чувственно приоткрыты, дрожащие руки медленно проводят по выступающим знакам на бумаге. Глаза сосредоточенно ищут ошибку, которой, по сути, не должно было быть. — Если Вы про квадрат D, то у нас нет больше людей, чтобы укрепить позиции, — она громко хлопает ладонью по дубовому столу, отворачиваясь к серому окну, — Вы требуете слишком много. Теруми качает головой, скрещивая руки под бюстом, смотря на Хокаге из-под полузакрытых век. Часы на стене размеренно шагают, стрелки дергаются, смещаясь на одно деление. Ветер бьет в окно с остервенением, дверь колышется на ветру. — Я не требую ничего, — Мей, касаясь подушечками пальцев прохладной отполированной крышки стола, обходит его, ровняясь с Сенджу, — просто помимо сектора С, мне хочется услышать Ваше мнение по одному вопросу. Цунаде сдержанно выдыхает, чувствуя как кончики пальцев дрогнули от близкого присутствия правительницы Кири, сладковатый аромат хризантем ударил в нос, заменяя собой такой привычный запах воска. Женщина кидает косой взгляд в сторону гостьи, стараясь не закрывать глаза – усталость дает о себе знать болезненной вибрацией в висках. — Войска заняли прекрасные позиции, чтобы... — Нет. Что Вы, Хокаге-сама, думаете о времени? — перебивает ее Теруми с едва заметной улыбкой на вишневых губах. Сенджу, потрясенная такой наглостью со стороны Мизукаге и странностью вопроса, делает шаг назад, упираясь о край стола, сжимая его слабой рукой. Она смотрит в ее бездонные глаза, кусает губы, дыхание сбивается. Теруми отводит взгляд в сторону, вытягивает изящную кисть в сторону часов на стене, тихо прошептав: — О давно потерянном времени? Хокаге полной грудью вдыхает свежий воздух, чувство тревоги в душе затупляется, женщина подается вперед и мрак проглатывает ее лицо, оставляя на дрожащем свету свечи лишь блеклые губы. — Время – это только мгновение, которым мы не обладаем. — В самом деле? — слишком резко вскрикивает Теруми, делая шаг на встречу Хокаге. Резкий аромат хризантем впитывался в бледную кожу Цунаде, перебивая остальные запахи. Сенджу вздрагивает, чувствуя как липкий пот выступает на хрупких лопатках. Горячее дыхание обожгло ее щеки, словно огнем, а янтарные глаза широко раскрылись, зрачки сузились и из груди вырвался жалобный хрип. — Цунаде-сама, кажется Вы ошибаетесь, – исступленно шепчет она, подается вперед, оказываясь в опасной близости от Хокаге. Сенджу дернулась, вот только руки сковало что-то холодное, мерзкое, – и да, время – опасная ловушка. Горячие вишневые губы накрывают блеклые, аккуратно сминая их, будто пробуя на вкус. На мгновение Цунаде кажется, что губы правительницы Киригакуре по вкусу напоминают спелый вишневый сок: горькие и приторно-сладкие. Она мотает головой, янтарные глаза широко распахнуты, рот приоткрыт в протестном крике. Теруми пользуется этим, проникая острым языком внутрь, исследуя жаркие глубины, касаясь ровного ряда зубов; оторвавшись от мягких губ Хокаге, женщина с полминуты стоит не шелохнувшись, запоминая мятный привкус. Сенджу вздрагивает всем телом, сердце замедляет свой ритм, припухшие веки наливаются свинцом, а перед янтарным взором мир теряет очертания, расплывается, проваливается в темноту. Она хотела бы сказать что-то, но губы не послушались ее, лишь беззвучно прошептали несвязные слова и тело упало на крышку дорогого стола. А дрожащий свет свечей, ставший немым свидетелем этой картины, погас, оставляя после себя лишь резкий аромат дыма.||
Дождь за окном пел свою печальную песнь, ветер протяжно завывал за промерзлыми стенами Штаба Альянса, алые цветы роз, казалось, пылали еще сильнее, колышась на обдающем ветру. В кабинете стоял душный аромат воска и мускатного ореха, вновь зажженные свечи освещали стены, тени безобразными линиями падали на обнаженное тело Хокаге. Она открыла еще затуманенные дымкой глаза. В памяти лихорадочно начинали всплывать несвязные обрывки вечера, тело колотил мелкий озноб. Цунаде попробовала пошевелиться, но после нескольких попыток осознала, что не может дернуть даже пальцем – в груди сердце безумно забилось о ребра, кровь прилила к голове, Сенджу тяжело выдохнула. Липкий страх проникал в ослабевшее сознание, словно иголками покалывая нервы, проверяя на прочность. Она еще раз напрягла онемевшие мышцы, прикрывая глаза, кусая блеклые губы до ржаво-красной крови, на которых еще теплился горький поцелуй правительницы Киригакуре. Когда очертания кабинета становятся более резкими, Хокаге с натугой осматривает себя и из ее горла чуть не вырывается крик ужаса: толстые веревки окольцовывали тонкую шею, покатые плечи, сплетаясь под большой грудью женщины крепким узлом; веревка оплетала и упругие ягодицы, проходила под коленями из-за чего ноги были согнуты в постыдной позе; шершавая пенька́ натирала кожу с которой хрустальными каплями, по бокам, срывался пот. Душно. Нечем дышать. На другом конце комнаты послышалась возня, чей-то тихий вскрик, ругань. Цунаде дернулась на источник звука, но тело тут же пронзила волна жгучей боли, собираясь комом внизу живота – она вцепилась в свою припухшую нижнюю губу, сильно жмурясь. Из мягкой темноты, на встречу к ней, вышла Теруми; Сенджу вполне отчетливо могла различить ее приятный глазу торс: Мизукаге распустила свои благородные темно-рыжие волосы, которые спадали с точеных плеч крупными локонами, прикрывая тонкие выступающие ключицы, правый глаз по-прежнему закрывала густая челка, вишневые губы подрагивали от едкой улыбки исказившей ее лицо, а изумрудные глаза пылали от восторга. Она, аккуратно ступая, подошла к потеплевшему столу, на котором лежала связанная правительница страны Огня, касаясь белыми прохладными пальцами приоткрытых губ, испытывающе всматриваясь в янтарные глаза жертвы, исказившиеся от гнева. — Цунаде-сама... — начинает она, но резко передумав устремляет взор в потолок, на котором причудливым танцем играют тени, грубо нарушая субординацию. — Уже очнулась, Цунаде? Ее мягкий баритон подобен волчьей ягоде для чувствительных ушей Сенджу, которая хочет избежать этих мерзких прикосновений, разделаться с Мей. — Что ты о себе возомнила? Немедленно отпусти меня! — голос Хокаге прозвучал хрипло и озлобленно, но Теруми сильнее прижала палец к припухшим губам правительницы Листа, заставляя замолчать. — Дорогая, не стоит тратить свои силы понапрасну. Сейчас это тебе не поможет, — улыбка на бледном лице становится шире, а взгляд до ужаса ясным. Сенджу громко дышит, сжимая кулаки до побеления костяшек, огонь ярости полыхает в ее душе, но от осознания собственного бессилия – тухнет, — не старайся выбраться, твои умения здесь бесполезны. Хоть страна Тумана и не славится таким мастерством в ядах, как Суна, но благодаря старым связям можно многое достать, — она проводит по матово-молочное коже щек острым ногтем, оставляя алую полосу, отбрасывает непослушную прядь тонких блондинистых волос, продолжает. — Когда ты водила пальцем по карте, внутри нее автоматически активировались ядовитые поры, проникающие через кожу в организм, высасывая чакру. Это не смертельно, рано или поздно все образуется. На моих губах были частички снотворного, так что, поцеловав тебя, я щедро одарила тебя им. Почему же оно не подействовало на меня? Все благодаря Кеккей Генкаю. Теруми указательным пальцем впадает в пульсирующую ямку между ключицами, нажимает на нее вызывая у Цунаде хрип, спускается ниже по тонкой коже, царапает упругую грудь, останавливаясь. Волна жара захлестнула онемевшее тело Сенджу, обжигающей пульсацией собираясь внизу живота, она напрягла мышцы ног, зажмуривая янтарные очи, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, дыхание предательски сбилось, в горле пересохло. Она в который раз попыталась пошевелиться, но тело отчаянно не поддавалось ей. Мей усмехается, облизывая полные губы кончиком языка, вдыхая аромат подчиненного ей тела; женщина накрывает ладонью плоский живот Сенджу – та судорожно выдыхает, ее тело покрывается мелкой дрожью, а напряжение в области паха становится резче. Она закидывает голову назад, прерывисто выкрикивая: — Чего ты хочешь добиться этим, Теруми? Правительница Киригакуре прищуривает бездонные изумрудные глаза, будто пытаясь просчитать что-то, но сразу же встряхивает головой так, что рыжие локоны падают на полную грудь; она наклонилась над Цунаде. Непослушные пряди щекотали нежную чувственную кожу, горячее дыхание опалило шею и мнимое тепло в который раз разошлось по ослабевшему телу. Хокаге скалится, рычит, словно раненый волк, загнанный в угол умелым охотником, запрокинув голову назад, представляя взору Мей мягкие изгибы шеи. Теруми напоминает лису: взор блистает от осознания жгучего превосходства, ехидная улыбка не покидает вишневых губ, а плавные, невесомые движения по «ранам» волка выдают в ней опытную охотницу. Горячие губы Мизукаге прикасаются к вспотевшему виску Пятой, ее сладкий голос обжег Цунаде изнутри. — Все, что я хочу — это ощутить тебя в первый и последний раз. — ее руки потирают бледные бока Хокаге, цепляясь за толстые веревки, стесняющие движения и той, и другой. Сенджу сомкнула бледные губы, часто дыша от осознания собственного бессилия. — Война забирает лучших, ты прекрасно знаешь это. Я буду обязана сложить голову на поле боя вместе со своими солдатами за мир... Мое последнее желание заветно, — Мей целует Хокаге в кончик губ, немного накрывая их полностью, чувствуя жар, охвативший тело, словно в печи. Цунаде смотрит в печальные, ясные глаза Теруми, смиренно затихнув, — перед этой чертовой войной, мне хотелось сделать то, что не подобает Каге. Сенджу показалось, будто ее связанные руки окатили ледяной водой, пронзая иглами насквозь, – с губ сорвался глухой вскрик, – она поняла, что с трудом может пошевелить кистями, она знала, что если сможет выкрасть у Мизукаге еще времени, то ее руки окончательно приобретут способность чувствовать. Женщина отрывает голову от стола, ноги сводит дикая судорога и горло раздирает от крика, в ротовой полости обильное слюновыделение, она не успевает сглатывать, захлебывается. — Если ты сделаешь это, то лишишься статуса, уважения своего народа, – Пятая щурится, обкусывает свои блеклые губы, окончательно стирая помаду с них, – не делай вещей, которых не сможешь исправить. Мей закидывает голову назад, густые локоны темно-рыжего цвета теперь усыпают ее спину, обнажая изогнутые ключицы и полные груди, с темно-розовыми пупырышками сосков, мышцы пресса под белой и тонкой кожей заметно напрягутся, она шумно выдохнет; и при рваном огне от свечей Цунаде заметит, как дрогнула ее гортань. — Лучше молчите, Хокаге-сама, – говорит рыжеволосая, чей голос прозвучал крайне раздражительно и от того непростительно громко в пустоте кабинета, – мне надоело вести глупые беседы. Изумрудные глаза Теруми порочно смотрят на Сенджу, она облизывает свои вишневые губы, распластавши по лицу странную улыбку и впервые за долгое время Цунаде отчетливо понимает, что страх крепко-накрепко вгрызся в головной мозг. Почти горячие ладони Мей накрывают ее плечи, придавливая к столу и женщина буквально плавится от жара, окутавшего ее холодную кожу, она пытается уйти от этих грешных прикосновений, но сильные руки возвращают ее в исходную позицию. Когда правительница Киригакуре наклоняется над ней и темно-рыжие локоны беспорядочно падают на связанное тело, Цунаде делает глубокий вдох, зачем-то задерживает дыхание, чувствуя легкие покалывания в груди, резко замирает. Мягкие губы настойчиво касаются кожи на ее шее, покрывая легкими, но одновременно грубыми да властными поцелуями; Теруми больно прикусывает кожу, рядом с жизненно важным сосудом, тут же проводя шершавым языком по раздраженной поверхности будто прося прощения – Цунаде больше не может сдерживать дыхание и шумно выдыхает переработанный кислород в воздух, необдуманно подаваясь вперед, отдавая свое тело на растерзание судорогам и рыжеволосой Каге. Восприняв это как сигнал к действию, Мей очертила губами контур выступающей гортани, немного надавливая на нее зубами, поцеловала точеный подбородок своей жертвы и уголок тонких губ, пытаясь словить их своими. — Перестань сопротивляться, дорогуша, – жарко шепчет женщина в ее губы, вплетаясь пальцами в блондинистые волосы, сжимая их у затылка, – я не хочу, чтобы это было похоже на банальное изнасилование... — А на что это по-твоему похоже? – недовольно рычит Цунаде, отмечая, что кисти рук могут совершить действие. Боль в голове вновь нахлынула на нее. — Ты тоже должна получить удовольствие, – игнорируя выпад Хокаге, говорит она, путаясь в волосах. Вторая рука опускается чуть ниже упругих грудей, царапая заостренными ногтями плоский живот Сенджу, оставляя вздутые полосы после себя. Мей сводит с ума ложная податливость Пятой, ее янтарные глаза, покрывшиеся темной пеленой, эта холодная, почти ледяная кожа, обреченные попытки вырваться из ее объятий, прерывистые вздохи и тонкий, едва различимый аромат мяты, исходящий от ее изящного тела. В один момент ей захотелось грубо овладеть этой женщиной, слышать стоны, смешанные с криками боли, увидеть, как напряженное тело будет рваться в агонии; и тут же, словно в насмешку, воображение Мизукаге рисует перед ней слишком приторную картину, что по вкусу напоминает плоды зизифуса и от которой челюсть сводит в три погибели. Губы Теруми до безобразия медленно блуждают по телу, до омерзительного мокро, до тошноты жантильно – ей надо бы торопиться, вот только похоть закабаляет, лишает права здраво мыслить, поселяя в женщине жажду тела: Мей хочет испить его до костей. Руки ее такие же медленные, но острые, жгучие, подобно острию клинка или пчелиному жалу; они царапают, выворачивают, оттягивают, щиплют твердые, коричнево-красные соски, излишне неторопливо, нарочито болезненно – Хокаге по-змеиному шипит, скалится и грязно ругается, вызывая на лице Мизукаге лишь искрометную улыбку и легкое сожаление о том, что она позабыла запустить их во влажную полость рта. Правительница Кири успокаивает себя тем, что еще успеет, что эта ночь даст ей чуть больше времени – оттого она облизывает аккуратную впадину пупка, невесомо целуя его, спускаясь к самому сокровенному женскому секрету. У Цунаде округлый, ухоженный лобок, который манит Мизукаге не только легкой, аккуратно выстриженной светлой, практически незаметной, порослью, но и тягучим едва различимым запахом... мяты? Теруми даже удивляется этому маленькому открытию, задаваясь вопросом: мята – аромат клана Сенджу, жителей Конохи или исключительно специфика эпителия этой женщины? Мей не знала, у Мей не было времени на раздумья, но она почти наверняка поняла, что мята теперь ее любимое растение. Мизукаге, подобно кошке, выгибает накаченную спину, которая покрыта легкими рубцами-шрамами да испариной, – в кабинете все так же душно из-за свечей и почти нечем дышать, – проскальзывает мимо паха Хокаге, но целует рядом: во внутреннюю поверхность бедра. Цунаде уже лишь скрипит зубами и сверлит глазами потолок; голова продолжает гудеть, во рту скорее сухо, чем влажно, пенька́ уже болезненно натирает кожу, оставляя ярко-алые следы, а в некоторых местах и капли крови, ноги затекли, превратившись в ледяные глыбы какие-то, напряжение внизу живота, как бы она не хотела себе признаваться, становилось все более нестерпимым. Огорчал и мучил Хокаге озноб, который появлялся следом за ласками Мизукаге: после прикосновений и поцелуев оставалась лишь ледяная пустошь. Единственное, что было бальзамом для нее так это то, что кисти рук, спрятанные за спиной, двигались; Цунаде решила принять правила игры Теруми, но лишь до тех самых пор, покуда чакра не восстановится и не будет возможности разорвать эти чертовы веревки, а потом задать рыжеволосой Каге настоящую трепку. Теруми злится, кусает в то же место, в которое совсем недавно целовала, резко, без предупреждений, больно, – Хокаге даже вскрикивает от неожиданности и инстинктивно, в который раз, пытается свести колене, – ставит черно-фиолетовые засосы, по которым проходится языком, вгрызается ногтями в матовые ягодицы разводя и сжимая их. И впервые до ушей рыжеволосой доносится тихий, почти незаметный полувыдох-полустон и Мей трезвеет, грациозно выпрямляется, по-хозяйски устраиваясь меж согнутых ног Пятой, укладывая свои ладони ей на колене. Их глаза встретились: непоколебимый янтарный вихрь и дьявольский изумрудный огонь – они пересеклись и застыли, чтобы продолжить схватку, в глубине своих душ надеясь на скорейшее поражение оппонента. За окном, кажется, ураган: темнота – хоть глаз выколи, деревья прибивает к земле, в окно неистово бьются ветки на пару с ветром, свист оглушает, особенно теперь, когда обе женщины разрывают друг друга глазами. Многие свечи за Сенджу погасли и теперь, кроме ярких глаз да съеденных в кровь губ, Теруми не видит ничего, как и не чувствует ничего, кроме удушливого воска да мяты. Цунаде, напротив, видит все слишком отчетливо отчего и тошнит, и гипнотизирует. Часы на стене пробили два. Обе дернулись, но продолжили в такой же всепоглощающей тишине высверливать друг в друге дыры. Глаза Теруми сощурены, она, с улыбкой, подносит пальцы правой руки к своему рту, приоткрывает его, – Цунаде думается, что оттуда должен был бы пойти пар, ибо внутри лишь жаровня, – высвобождает из плена язык, который, подобно щупальцам обвивается сначала вокруг среднего, затем указательного пальца, старательно смачивая их; по всей длине, покуда вязкая слюна не начнет капать на деревянную крышку стола, а Сенджу не зная зачем облизнется и захочет отвести взгляд, но сдержится из последних сил. Мизукаге средним пальцем проскочит по нижней губе, слегка склонив голову и шумно сглотнет. — Мей, – скрипуче выдавливает Сенджу, – не нужно этого делать, черт тебя дери. Та не реагирует на слова. Вместо этого, не прерывая зрительный контакт, Теруми проводит указательным пальцем по половым губам Пятой сверху-вниз, как бы случайно задевая ногтем чувствительную кожу, вызывая крупную дрожь; большой палец надавливает на промежность, не сильно, лишь чтобы почувствовала, а указательный продолжает выводить замысловатые узоры вокруг входа в заветное лоно, подразнивая. Хокаге будто хмелеет, она боится признаться себе в том, что возбуждена, что хочет прогнать напряжение в области паха и что очи Теруми грубо топят флагман ярости. Сенджу словно зажата меж двух стихий: верх сводит от холода, а внизу лишь нестерпимый жар – все это сводит с ума, пугает, заставляет биться в агонии и постыдно желать развязки. — Ты возбуждена, – сипло говорит Мизукаге, увеличивая напор на вход. Цунаде заходится в отчаяние: она явственно чувствует, что запасы чакры восстанавливаются предательски медленно, и что она не в состояние предотвратить неизбежное. На губах ржавый привкус. — Теруми!.. Она захлебывается в словах, проигрывает схватку, резко зажмуривая глаза, обнажает ряд белоснежных зубов, бездумно откидывая голову назад – первый палец нагло и полностью врывается внутрь, тут же задевая комок нервов, порождая не то стон, не то крик. Мей прокручивает его, медленно вытаскивает почти до конца и тут же погружает – ненароком царапает стенки влагалища. Левая рука накрывает жилистую шею Пятой, – той кажется, что на ней останутся ожоги, – сжимает, трет, покуда лоно раздирают уже два пальца, рвется вверх, по подбородку, к обкусанным губам, чтобы въесться в них большим пальцем, оттянуть и проскользнуть по нижним зубам; Сенджу тут же пытается изловчиться и вгрызться в него, но Теруми лишь издает милый смешок, плавно уходя от нежеланного плена и перемещаясь на полную грудь Хокаге, терзая да выкручивая той соски. Хокаге выгибается дугой, когда рыжеволосая проталкивает и третий палец, практически задыхаясь от спертого воскового духа вперемешку с мускатным орехом и хризантемой; просит остановиться, ругается последними словами, бывает, срывается на постыдный стон, от которого глаза Мизукаге вспыхивают сильнее и она начинает что-то бессвязно лепетать, но Сенджу не слышит ее, как не слышит и себя – она провалилась в недры своего сознания. Трение длинных пальцев рыжеволосой Каге о влажные стенки влагалища порождают и волны не с чем не сравнимого удовольствия и откровенное отвращение, если не омерзение; тело мокнет, внутреннюю поверхность бедра саднит; Мей погружается в нее слишком глубоко, круто выворачивает пальцы, затем раздвигает их в стороны, двигает, – у Хокаге мелькает мысль, что она все же порвет ее, – не снижая темпа, сжимает их, вколачивается костяшками, чтобы потом так же резко разжать, оцарапать, вырвать из глотки Сенджу стон, самой зайтись в экстазе. Теруми выскальзывает из нее, мокрыми от соков пальцами массирует промежность и анус своей жертвы, придавливая своим весом: Мизукаге ложится на бедра Хокаге так, что ее лоно теперь трется о правую ногу блондинки, а их груди практически соприкасаются. Темно-рыжие локоны липнут к телам, щекочут, мешают, путаются, как и блондинистые пряди, в которые правительница Киригакуре зарывается левой рукой, чтобы пропустить сквозь пальцы, сжать, намотать, успокоить, создать иллюзию нужности. Она утыкается лбом во влажное предплечье, обмотанное веревкой, шипит, часто дышит и аккуратно проталкивает четвертый палец – Сенджу задыхается, Теруми, в свою очередь, сильнее льнет к ней, усыпая поцелуями шею и челюсть. Она увеличивает темп. Цунаде тяжело, нестерпимо жарко, душно, противно, больно и все же приятно; женщина чувствует, что возбуждение плотным коконом обвило ее тело и единственное, что ей остается – это не только подчиниться, но и участвовать в полубезумном хитросплетение тел; Хокаге уже громко стонет, когда Теруми дерет ее тело изнутри, вкручивает свои длинные пальцы до упора, так, что ладонь наполовину скрывается и беспомощно ловит раскрасневшимися губами воздух, когда Мизукаге в экстазе грызет ее предплечье и ногтями впивается в кожу на голове, чуть ли не разрывая тонкие длинные волосы. Мей трется промежностью о ногу Сенджу, сладострастно постанывает в ее кожу от которой просто разит мятой – Теруми даже дышит через раз; ее правая рука уже онемела, болят и рвутся от напряжения плечелучевые мышцы, но с диким остервенением она продолжает, ибо чувствует скорейшую развязку каждой клеточкой в организме. Сенджу широко распахивает глаза, выгибается дугой как только может из-за лежащей на ней Теруми, выкрикивает что-то нечленораздельное, инстинктивно сводит колене и напрягает низ живота, когда пальцы до упора погружаются в нее, тут же опадая – она пережила оргазм. Перед глазами мелькали черные точки, дыхание сбилось ко всем чертям, сознание проваливалось в дремоту. Догорела еще дюжина свечей, на часах было практически три; Хокаге просто смотрела в потолок, покуда Мей, как ей показалось, доводила сама себя до оргазма. Дождь заканчивался, ветер – нет. Голова больше не болела. — Теруми? – устало зовет Мизукаге. Та слишком расслаблена и ленива. — Теруми, что ты думаешь о времени? Правительница Киригакуре вопросительно вскидывает тонкую бровь, хочет что-то ответить, но метнув взор в сторону безучастного циферблата часов, шепчет: «Черт». Хокаге молниеносно рвет веревку, оплетавшую руки, одним рывком сбрасывает с себя рыжеволосую Каге, – та падает рядом, на живот, – и припечатывает ее голову к столу, заведя руку за спину. Цунаде хочется выбить всю дурь из этой головы, отомстить жестко и без промедлений, опорочить ее имя, оставить все как есть. Кровь медленно приливала к рукам, доставляя легкие покалывания, дрожь и приятное чувство свободы. Волосы Мей беспорядочно разметались по столу, рука вязла в них; Каге не делала никаких попыток вырваться, просто лежала и смотрела украдкой из-за левого плеча на алые ямы, оставшиеся от пеньки; на черные пятна, подаренные вишневыми губами; на лиловые печати-круги, что запечатлели ее зубы; на мраморную кожу, поблескивающую от пота и которую освещали остатки свеч; на припухшие, искусанные коралловые губы без помады; в глаза – прямо, просто, долго и едва заметно улыбается. Цунаде больше не нужны слова, ей не нужны разговоры, которые отвлекают, не нужна совесть – Мей полностью разделяет ее позицию и первая отводит взор, когда Сенджу рывком приподнимает ее бедра и сильнее сдавливает волосы на затылке, запрещая двигаться, но давая возможность задохнуться букетом мускатного ореха и мяты, что источает стол. Хокаге слишком поздно раскусила план Теруми, раскусила в тот момент, когда уже не могла остановиться и единственное, что оставалось – так это доводить начатое до конца. Что было дальше Сенджу помнит с трудом, помнит только то, как нестерпимо горела их кожа, что казалось, еще чуть-чуть и она хлопьями полезет, оголит мышцы, если не кости, к черту; помнит злые, раскаленные как металл поцелуи-укусы, с вырыванием всего живого и потрошением уважения; помнит, что когтями порхала по изогнутой и мокрой спине, задевая специально старые шрамы – пережитки прошлой войны; помнит вытеснивший все дух хризантем: до одури горький, с оттенком полыни и календулы, от которого в глазах слезы, а на губах – вкус; испепеляющее рваное дыхание, до неприличия громкие стоны Теруми и разлохмаченные волосы, что лезут и в нос, и в глаза, и в рот, мешают, рвутся; помнит, что Мизукаге излишне податливая, излишне громкая, излишне сексуальная, особенно, когда все свечи сгорели и осталась лишь мягкая тьма, в которой можно увидеть только изгибы да случайно вспыхивающие изумрудные глаза; и то, что внутренности Мей ошпаривали пальцы, словно кипятком, а Цунаде заходилась в бешенстве, истощала все запасы чакры, лишь бы тело под ней кричало до срыва связок, захлебываясь в своей похотливой сущности. Что было после того, как Теруми забилась под ней Сенджу не помнит, память абсолютно отбило, словно все это было сном. За окном сереет, хрустальные капли, оставшиеся как напоминание о дожде, срываются с запотевшего окна в бездну, деревья нещадно обглодало, как обглодало и сад, раскинувшийся подле Штаба Альянса, алые цветы роз плавают в мутной жиже на пару с ветками деревьев. Сегодня начинается война. В кабинете снова холодно, серо и пусто. На часах четыре-начало пятого. Огарки свечей безжизненно взирают в пустоту из восковой глыбы, сковавшей их по рукам да ногам, из кабинета выходит запах мускатного ореха вслед за дымом, оставляя двух Каге наедине, оставляя без сожалений, без задних мыслей, оставляя просто так. Цунаде сидит на краю стола, облокотившись рукой о столешницу, отрешенно и устало взирая в окно – она посерела вслед за улицей. У нее снова болит голова. Теруми подкрадывается сзади: у нее синяки по контуру челюсти, вздутые алые полосы на спине и груди, фиолетовые засосы на острых лопатках и тупое удовлетворение в глазах; она невесомо целует Хокаге в позвоночник и утыкается лбом в спину. Слов не было с того самого момента, как Сенджу пережила оргазм; их банально не существовало, это стало вполне естественным и никто из них не хотел нарушать негласную догму, ибо одна не знала о чем говорить, вторая – зачем; был только один выход – выражаться с помощью действий. А потому действие Мей можно было расценить, как: «Мне жаль, прости», так и: «Это было прекрасно, Хокаге-сама». Цунаде лишь усмехается и бьет указательным пальцем по столу два раза, что можно расценить, как: «Убирайся, Теруми», так и «В этом не было ничего прекрасного, Мизукаге-сама». Для Мей эти два ответа равносильны друг другу, поэтому изогнув спину, – по-кошачьи, как она умеет, – Мизукаге соскальзывает со стола и направляется к тому углу, куда она сложила вещи, не без сожаления конечно. Сенджу хмыкает и меняет позу, что можно расценить, как: «Ну и куда же ты собралась?», так и: «Быстрее, Теруми». Правительница Киригакуре выбирает второй вариант. А за окном пережитки ночи растворялись во всепоглощающем дневном свете.|||
... А еще Мизукаге кажется, что и кровь Цунаде имеет мятный привкус. Только мысль об этом мелькает позже. Тогда, когда она смотрит на разорванное напополам тело Пятой и щурит изумрудные глаза. Потому что Каге не плачут, потому что Теруми хочет разорвать тело Учихи также. Солнце в зените испепеляет. Но после войны, она просто сдаст полномочия и будет выращивать мяту. Нет, не в память, просто у мяты приятный запах.|V
Голосов во мраке слишком много, они разбивают голову к чертям. Теруми открывает глаза, по которым тут же режет свет, и видит людей; тысячи, сотни тысяч. И лишь спустя время, когда глаза привыкают к картинке кругом, а сознание восстанавливается Мизукаге понимает, что, – черт! – это было сном, дурным отпрыском Вечного Цукиеме. Но... какая, к черту, разница? У нее нет Сенджу ни тут, ни там. И возможно именно поэтому Мей срывается на громкий, заливистый, промоченный болью смех, зарываясь лицом в левую руку; смех тут же отождествляют и со стрессом, и с счастьем, и с победой – с чем угодно, но только не с Хокаге. А Цунаде слышит этот смех, потому что находится слишком близко к Теруми. Слышит, молчит, улыбается кому-то и уходит, оставляя правительницу Кири на измученного мальчишку-мечника. Запах мускатного ореха и воска гуляет по бывшему полю брани, но Мей плевать – у нее слишком болит голова.V
За окном вечерело. Тучи сгущались над Штабом Альянса, предвещая дождь. В кабинете тепло, хоть и пусто, под сводами гуляет аромат корицы, хочется спать. Стоя над большим дубовым столом и борясь с головной болью Теруми читает отчеты своих солдат о разрушениях, пропавших, убитых, раненых; в горле сухо, жутко хочется пить. В груди невообразимо пусто и холодно, как в могиле – Мизукаге знает с чем сравнивать, Мизукаге вообще многое знает. В дверь постучались, не дожидаясь ответа зашли – Сенджу никогда не церемонится с такими вещами. Дежурные фразы, вопрос по поводу провианта, по поводу жертв, обоюдная радость, что война завершилась, молчание. Цунаде подходит к окну, заводит руки за спину и прерывисто выдыхает, что можно расценить, как: «Тогда был дождь», так и: «Прекрасная погода». Мей отрекается от двух вариантов, ибо первый заведомо ложен, второй – банален. Именно поэтому Теруми пусто смотрит за плечо Хокаге и удивляется своей детской наивности. — Мизукаге-сама, – раздается ровный, чуть с хрипотцой, голос Сенджу, – разрешите задать глупый вопрос? Теруми наигранно смеется. — Конечно, Хокаге-сама. Цунаде чуть задирает, а затем поворачивает голову в сторону рыжеволосой Каге и спрашивает тихо, отрывисто: – Что Вы думаете о времени? Глаза Мей округляются, она готова под землю провалиться; ноги предательски задрожали под пристальным взглядом янтарных очей от которых она не может оторваться, потому и проваливается. — О давно потерянном времени? – добавляет Сенджу, не сдерживая странной, хитрой улыбки. Мизукаге делает шаг вперед, на вишневых губах появляется улыбка, кожа приобретает румянец. Кажется, она поняла теперь все, что скрывало в себе и Вечное Цукиеме и эти слова-нарушенная-догма, оттого ее голос звучит учтиво, мягко, хрипло, как тогда, когда пахло мускатным орехом да воском: — Время – это лишь мгновение, которым мы не обладаем, – делает еще один шаг, – и да, время – опасная ловушка. Сенджу беззлобно смеется. Голова больше не болит. А за окном темнеет, позволяя дню раствориться во тьме ночной.