Когда ищешь мести, рой две могилы — одну для своего врага, вторую для себя. Конфуций
Сначала я был нормальным человеком. Я был уравновешенным. Я был самим собой. Я никогда не планировал становиться убийцей. Но, думаю, никто такого не планирует. Все говорят о том, как ужасно и противоестественно совершать убийства, и всё же люди тысячелетиями продолжают убивать друг друга. Вся загвоздка в том, что нужно лишь найти для этого подходящий повод. Моим была месть. Точнее, справедливость, как я глупо считал тогда. После всего, что произошло, после гибели невинных и тщательно скрываемой правды, я не мог оставить всё как есть. Конечно, вначале я колебался. Я был напуган, сбит с толку, раздражён. Я пытался найти десятки причин не совершать убийства, но они тут же порождали в моем воспалённом разуме противоположные самим себе доводы. В конце концов, они и победили. Вернее, я сломался под их давлением, потому что лучший способ избежать искушения — поддаться ему. В тот судьбоносный, или же наоборот, проклятый день, я был в приподнятом настроении. Я больше не сомневался. Я знал — или, наверное, убедил себя в этом — что я сделаю правильное дело. Я собирался уничтожить зло и восстановить справедливость. Я прекрасно знал, что люди говорят о прощении и возмездии, и что рано или поздно всякий получит то, что заслужил. Но возмездие может прийти от рук человека; так почему бы не стать именно им? Так я и сделал, ощущая себя избранным осуществить планы самой Судьбы. Когда я убил, это было… Захватывающе. Страшно, но приятно. Почти омерзительно, но так желанно. Я до сих пор помню блестящие алые пятна крови на полу пиццерии, словно по волшебству расцветшие в мгновение ока экзотические цветы. Да, по волшебству, подвластному лишь мне. Но эти несколько секунд триумфа быстро закончились. Сначала я этого не понял, но потом ощутил пустоту внутри себя. Невыносимую, пожирающую пустоту. Когда я был нормальным, моя душа была моим миром. Когда я жаждал убийства, мой мир горел. Но когда я убил, и стекающая с моих рук кровь потушила это бушующее пламя, внутри меня не осталось ничего, кроме пепла. Я не был Судьбой. Я был лишь инструментом, который был тотчас же выброшен, едва став ненужным. Так я думал тогда, обвиняя Судьбу, не в силах признать, что я никак связан с Судьбой вовсе и что во всем винить следовало лишь одного меня. Я ждал. Я притворялся. Я молился, чтобы все наконец-то изменилось к лучшему. В общем-то, все было не так уж и плохо, так как никто не узнал о том, что я совершил. В этой проклятой пиццерии всегда было легко скрыть чью-либо смерть. Но глубоко внутри я желал, чтобы кто-нибудь объявился и узнал обо всем, несмотря на совершенную нелогичность такого желания. Я просто не имел достаточно храбрости, чтобы самому признаться в содеянном. И тогда что-то стало расти во мне. Этот паразит, другой я, после убийства на время затаившийся в моей душе лишь для того, чтобы спустя некоторое время вконец довести мой разум до сумасшествия. И тогда я снова почувствовал, как мной овладело оно: желание убить, пролить кровь. Это было сродни жажде. Я пытался это отрицать, пытался скрывать. Я хотел умереть и выжить одновременно. Но когда смерть вдруг подобралась слишком близко ко мне, другой я вырвался вновь. Я уничтожил угрозу. Я снова утолил свою жажду. Но она лишь усилилась… Не было смысла продолжать так жить. Я знал, что мои дни были сочтены. Я теперь мог лишь выбрать, как встретить смерть. Поэтому я вернулся. Я пришел в закрытую пиццерию встретить свой конец. Каким-то образом я предчувствовал, что это произойдёт здесь. Не знаю, как именно — я просто знал это, и всё. Где всё началось, там всё и должно было закончиться. Но перед этим я хотел в последний раз утолить своё желание убивать, пусть моей целью на этот раз были не люди. Мне нечего было терять. Я снова дал волю своему другому я. Какой же шок я испытал, когда увидел перед собой словно возникшую из воздуха размытую темно-лиловую фигуру медведя. Но он не напал на меня и не стал пугать. Нет, он притворился, что хочет помочь мне. Он заманил четырёх аниматроников в моё укрытие, и я уничтожил их, одного за другим. Я снова смог хоть чем-то заполнить пустоту внутри себя. Всего несколько секунд дикой радости и безумия. Я опять был почти что нормальным, и даже надеялся, что мне всё-таки не придётся умереть. Глупец. Тогда появились они — четверо неподвижных привидений, глаза которых сверкали от гнева. Потом появился пятый, злее всех своих друзей, точнее, товарищей по несчастью. Он погнался за мной, он пугал меня. Я был трусом. Я спрятался в единственном возможном месте — внутри пружинного костюма. Три секунды внезапно воцарившейся полной тишины были обманчиво успокаивающими, и я даже засмеялся, думая, что всё кончено. И всё действительно было кончено. Секунду спустя мой смех превратился в леденящий душу крик боли, и я провалился во тьму. Но всё же это был ещё не конец. Это было лишь начало этого адского одиночества. Я и моё прошлое, обернувшееся пыткой хуже всяких пружинных замков. Один в темноте… Навсегда. Или не один… Другой я тоже был тут. Но даже этой вечности пришёл конец, в тот самый момент, когда я почти потерял надежду. Хотя, была ли она у меня вообще?.. Да, теперь я свободен. Ну, лишь в некоторой степени. Меня наконец вытащили из этой замурованной комнаты, и, как оказалось, уже прошло три десятилетия. Для меня это было похоже на тридцать миллионов лет. Но я не заметил особых изменений, разве что несколько появившихся технологических новинок. Да, этот мир двадцать первого века — не та футуристическая утопия, которую люди рисовали в фильмах и мультфильмах, когда я был жив. Нет. Мы глядели в будущее — а здесь смотрят в прошлое. Эту проклятую пиццерию перестроили в аттракцион ужасов, чтобы вызвать смех и сделать деньги на всей той боли и всём страхе, которые некогда тут процветали. Какой омерзительный цинизм и лицемерие. Люди и вправду никогда не меняются. Но всё же у меня есть шанс положить всему этому конец, безо всяких высокопарных рассуждений обо мне, Судьбе и справедливости. Я наконец могу полностью уничтожить его и себя. Мне просто нужно ещё раз вспомнить всё от начала до конца, чтобы наконец отпустить прошлое.***
Я до сих пор помню, какими мы были друзьями, хотя виделись нечасто. Он работал на ночной смене, я — на дневной. Я записывал для сотрудников обучающие кассеты, а он отвечал за механику. Как и я, он был некогда обычным добродушным человеком… пока не произошла трагедия. Как сейчас я вижу перед собой его на грани депрессии из-за смерти его сына после так называемого «Укуса 87». Беда не приходит одна — вскоре после произошедшего жена моего коллеги ушла, забрав с собой старшего сына, виновника смерти своего брата. Тогда мой друг был почти готов свести счёты с жизнью. Но его друзья, включая и меня, сделали всё, чтобы утешить его, хотя и понимали, что он уже никогда не будет тем человеком, что раньше. В итоге он всё же пришёл в себя — потому что ценой восстановления его спокойствия стали жизни пятерых детей, которые он забрал, пытаясь отомстить владельцам пиццерии и её оказавшимся на поверку смертельно опасным роботам. Камеры записали то, как он убивал. Я был одним из немногих, кто видел это. Это была моя обязанность — проверять записи после смены. Но руководство всё это скрыло ради сохранения и так уже запятнанной репутации заведения. В итоге он избежал своего наказания. Ни полиция, ни компания, ни даже остальные работники ничего ему не сделали. Я не мог это так оставить. Я не мог жить с мыслью, что убийца, мой бывший друг, будет спокойно жить среди людей, как будто ничего не случилось. Поэтому я убил его. Да, убил, думая, что у меня есть право наказать его за его злодеяния. У меня хватило смекалки выключить камеры и хорошенько спрятать его тело. Я сделал с ним то, что он сделал с детьми. Но вместо того, чтобы уничтожить зло, я лишь занял его место. Вскоре я стал ощущать его присутствие. Постепенно у меня стали развиваться кошмары, в которых он убивал детей — только теперь я был на его месте. Потом наши воспоминания стали сливаться — они были почти как эти кошмары, но я видел их наяву, как галлюцинации, тщетно пытаясь сосредоточиться на обрывках прошлой жизни. К тому моменту я понял, что после своей смерти он вселился в мой разум. В конце концов, когда я сам начал работать на ночной смене, он даже научился говорить через меня, только какими-то странными, вырванными из контекста фразами… «Большинство людей так долго не протягивают», «внутри костюма может быть не слишком приятно… и смертельно», «Я всегда хотел знать, что будет, если внутрь человека засунуть эндоскелет»… Я бы сам никогда такого не сказал. Это был он. Держу пари, этот несчастный ночной охранник, нанятый после меня, был порядком напуган этой бредовой смесью наших слов. Но я точно знаю что он — кажется, его звали Майк? — смог выжить целую неделю. Лишь для того, чтобы его потом забрали в психиатрическую лечебницу, после всех пережитых им ужасов. К сожалению, я не знаю, вылечился ли он или нет. В любом случае, Майк выжил, как и я за неделю до него. На четвертую ночь что-то произошло с генератором энергии, и я понял, что не дотяну до шести часов утра. Я не мог больше притворяться перед самим собой, что я спокоен. Ужас охватил меня. Но когда передо мной появился этот жёлтый медведь, готовый напасть, дух моей жертвы, этот другой я, вновь завладел моим разумом и просто порвал медведя в клочья моими же руками, будто он сам был диким зверем. Хотя мне претила мысль, что он завладеет моим сознанием полностью, мне всё же было приятно вновь ощущать это необузданное чувство торжества над телом поверженного врага. Но я всё-таки не был рад своему спасению — с моей жизнью продолжались и мои мучения. Утром того дня меня уволили за то, что я сделал с Фредбером. Я наконец-то ушел из пиццерии, этой мрачной юдоли скорби и страха, спрятанной под толстым покрывалом лжи о том, что это место якобы самое безопасное на Земле. Лжи, которая так часто звучала и из моих уст тоже… Я вновь ощутил пустоту. Я знал, что не избавлюсь ни от этого чувства, ни от моего беспокойного «соседа». Мы окончательно слились в единое целое, хотя всё ещё могли «переключать» наши сознания. А значит, нам было суждено умереть вместе. Говорят, убийца всегда возвращается на место преступления. Это правда. Я — или мы — вернулись. Я жаждал нового шанса почувствовать триумф победы над врагом. А мой «сосед» же наверняка просто хотел уничтожить аниматроников и тем самым вновь пережить смерти своих жертв. Он каким-то образом научился ненадолго покидать мое тело и превращаться в лиловый силуэт Фредди — что-то вроде иллюзии или проекции. Да и вообще он всегда любил фиолетовый цвет. В итоге он заманил роботов в секретную комнату, как и некогда раньше, а я разломал их, одного за другим. Наверняка, ему с самого начала было известно, что они были одержимы духами детей. Передо мной явились четыре привидения убитых детей, и почти сразу к ним присоединился и пятый. Я думаю, он был так зол на меня, потому что я, точнее мы, разорвали тогда костюм Фредбера, бывший сосудом для души этого ребёнка. Я пытался с ними говорить, я кричал, что не я их убийца, и что я отомстил за их смерти, но это мало помогло. Они явно ощущали присутствие убившего их внутри моей сущности, и потому хотели уничтожить нас обоих. Как и он хотел уничтожить меня за то, что я сделал с ним. Я и сам не знаю, почему я забрался в этот проклятый костюм Спринг Бонни — ужас и безумие сыграли свою роль. Я прекрасно знал, что костюм был опасен, даже сам некогда предупреждал об этом своих коллег. Но ужас полностью парализовал мой разум. Пружина лопнула, и я истек кровью спустя несколько болезненно долгих минут. Здесь, в «Фазбир Фрайте», мой мучитель каким-то образом научился превращаться в фантомов, видимо, проецируя его собственные, или мои, или наши общие воспоминания об аниматрониках, чтобы воссоздать их облик. Он делает это, чтобы напугать охранника, хотя он и не может причинить этому бедняге физического вреда. Я знаю, что у него, этого другого меня, нет никакого особого плана. Он просто хочет заполнить пустоту внутри себя чьей-либо болью и ужасом. Я пытался приблизиться к охраннику, но зачем? Я не могу говорить в своем теперешнем обличии. И даже если бы мог, что бы я сказал? Думаю, я лишь спровоцировал бы у охранника сердечный приступ. Или мой «сосед» заставил бы меня причинить охраннику вред. А этот малый явно не из храбрых, раз он даже никому не рассказал, что тут творится ночью. Но кто бы ему поверил? Даже этот совершенно неисправимый оптимист, который толком не оставил своему коллеге никакой инструкции, на второй же ночи прикрывшись моим старыми кассетными записями. Он совершенно на меня не похож, раз он даже не заметил останки человеческого тела внутри прогнившего костюма Спринг Бонни. Или Спрингтрапа, как с лёгкой руки назвали меня здесь. «Капкан» — а что, подходящее прозвище. Но сегодня, однако, охранник не выдержал. Один из фантомов вновь напугал его, и бедняга просто вылетел вон, крича от ужаса. Тем лучше для него, если только его не заберут туда же, куда и Майка. Но я рад, что он выжил. Больше не будет никаких смертей в этой проклятой пиццерии. Наконец-то я могу разорвать этот порочный круг. Я просто немного «починю» проводку, и аттракцион сгорит дотла ещё до своего открытия. Огонь заберет нас обоих. Я не знаю, что будет потом. Может, ещё больше огня. Но теперь это уже не важно. В конце концов, это не назовешь избитой концовкой из разряда «герой умирает вместе со злодеем». Я не герой. А он… Он тоже не всегда был злодеем. Или паразитом. И он бы им не стал, если бы я его не убил. Я слышу его голос, почти шипение, в моей голове; он считает, что мне лучше бросить эту идею. Но он не остановит меня, даже в образе своих фантомов. Его злость лишь укрепляет мою уверенность. Если он, или я, или мы всё ещё хотим лишь разрушения, то лучше бы направить наше желание на нашу собственную общую сущность. Мы уже достаточно преуспели в моральном самоуничтожении. А всякое дело надо доводить до конца. Пришла пора поставить точку в нашей общей истории.