Маска

Босые ноги оставляют грязные отпечатки на вымощенной камнем мостовой. Ветер развевает-треплет края плаща. Ино шагает уверенно и быстро, ступает осторожно и почти беззвучно. Поправляет украдкой грузный капюшон: натягивает его до самого носа, надежно пряча глаза под непроницаемым тканевым навесом. Потому что прекрасно понимает: ее не должны узнать. Ни при каких обстоятельствах. Тоненькая женская фигурка ловко юркает из переулка в переулок невесомою, бесшумною тенью, перебегающей темным отпечатком со стены на стену. Шастает по путаным, узеньким улочкам, пока не останавливается у широченной, тяжелой двери с облупившейся от времени краской и покосившимися петлями. Ино украдкой оглядывается через плечо: осторожничает. Привыкла осторожничать. Слишком уж велика цена ее ночных визитов в этот дом. Бордель встречает ее до боли привычными стенами: тут и там свисают отслоившимися, рваными лохмотьями некогда пестрые, а ныне выцветшие и поблекшие обои. Дощатые полы истерты до тусклого блеска ногами многочисленных посетителей: и завсегдатаев-толстосумов, и тех, кто, ища новых развлечений и удовольствий, решился забрести сюда лишь однажды. Десять комнат, один длинный коридор, дверь напротив двери. А за каждой такой дверью – своя особенная, надежно скрытая от чужих глаз жизнь. И за каждой отчетливо слышится движение: будь то шорох простыней или скрип кровати, будь то частые вздохи или глухие, придушенные стоны. *** - Есть для меня работа? Пожилая японка, сидящая в углу комнаты, улыбается: тонкими, чуть приметными изогнутыми щелочками делаются ее глаза; заплывшие жиром щеки заметно округляются, визуально растягивая вширь и без того толстое лицо. Массивная золотая цепь, зажатая в складках шеи, таинственно поблескивает звеньями в полутьме. Розовато-серые колечки дыма неспешно клубятся над догорающей сигарой. - Переодевайся, - скрипучим голосом тянет старуха. Сверкает хитрыми черными глазками из-под опухших век. Ино небрежно оправляет полупрозрачный топ, собравшийся тугими складками на груди. Топ, насквозь пропахший духами и потом, скроенный из дешевой, скрипящей под пальцами ткани. Припускает чуть ниже, до середины бедер мини-юбку на резинке, растянувшейся под действием времени и чужих настойчивых рук. Резная маска на пол-лица – неотъемлемая деталь гардероба, без которой образ был бы не полон. Какое-то время Ино задумчиво вертит ее в руках, неспешно проводит ладонью по бархату изогнутой внутренней поверхности, гладит кончиками пальцев овальные прорези для глаз. Зачем ей все это? Зачем ей такая жизнь? Не источник дохода, заработка. Не вынужденная, необходимая жертва. Нет, нечто гораздо большее. Некое странное, понятное лишь ей одной развлечение. А, быть может, не что иное, как безотчетное, слепое стремление доказать самой себе, что она не просто куноичи – воин, смертоносное оружие в чужих руках – но и женщина? Женщина, которая молода, красива и всеми желанна. Маска надета, сидит идеально: надежно и крепко, словно вторая кожа. Маска неотрывно прирастает к лицу и моментально впитывается в кровь. И мир в узких щелочках-прорезях кажется совсем другим: лишенным всяких границ и преград, не похожим на прежний, с его бесконечными запретами и уставами, бесполезными моралями и законами. И она, Ино, кажется самой себе совершенно иной: свободной, независимой и сильной, вольной делать все, что пожелает. *** Клиент ждет уже давно, а Ино все никак не может собраться с силами. Все так же молча стоит перед заветной дверью, в который раз смыкает и размыкает пальцы на прохладном металле дверной ручки. Кто ждет ее там, внутри? Развалившийся поперек кровати старый толстяк со свисающим брюхом и утопшим промеж жировых складок скрюченным членом? Или же еще совсем молоденький, стеснительный юноша – неказистый, долговязый и ссутуленный – пришедший сюда за первым опытом? Ино набирает полные легкие воздуха – топ на груди заметно натягивается, расплывается вширь и без того малопонятный рисунок на ткани. А дверная ручка под взмокшей ладонью медленно-медленно опускается вниз – и дверь поддается, приоткрывается с таинственным приглушенным скрипом. Словно по щелчку чьих-то пальцев, на прикроватной тумбочке загорается старенькая лампа с обтрепанным абажуром. Тусклое, неверное свечение озаряет лицо мужчины, лежащего на постели. И Ино чувствует, как подступает тошнота к горлу, как ноги дрожат и предательски подкашиваются. А сердце под ребрами бьется чересчур громко и нестерпимо часто, отдаваясь ускоряющимся стуком в висках. Ее отец… Кажется, что он видит ее насквозь, что маска на пол-лица – ничего не значащий кусок обтянутой тканью пластмассы, не способный скрыть от него всей правды. И, если он приглядится сейчас получше, то наверняка узнает ее. А, может, уже узнал? От одной лишь этой мысли собираются непрошеные слезы в уголках глаз и губы кривятся, мелко подрагивая. Иноичи смотрит на дочь вопросительно, чуть удивленно и как будто выжидающе. Он уже раздет: лежит, откинувшись на подушки и прикрывшись застиранным одеялом. Молчание тянется долго и томно, лениво проплывает за секундой секунда. Кажется, будто сам воздух наполнен немым ожиданием, безмолвным предвкушением чего-то. И неожиданно для самой себя Ино понимает, что отец видит в ней сейчас обыкновенную, ничем не примечательную проститутку, каких на свете сотни. Не дочь и даже не девушку – всего лишь тело. Все происходящее тут же делается предельно четким и ясным, былое наваждение уходит прочь, забирая с собой остатки сомнений. А сладкая грусть медленно-медленно затапливает тягучей слизью изнутри. Так вот, значит, на какие миссии он ходит. И становится вдруг невыносимо обидно. Обидно за себя и за мать, которая в его отсутствие не спит ночами, слоняется тенью по дому и украдкой толчет в ступке успокаивающие травы. *** Словно в полудреме, Ино поднимает руки и медленно стягивает топ через голову – освобожденная от тугой ткани грудь едва заметно колыхается. Темные торчащие соски выделяются на молочно-белой поверхности кожи, притягивают взгляд. - Подойди. Яманака не смеет ослушаться: подходит ближе на негнущихся, ослабевших ногах и останавливается у изголовья кровати, загораживая собою и без того неяркий свет лампы. Отец пристально оглядывает ее с головы до ног замутненными, бегающими глазами, задерживается взглядом на пестрой юбке, развратно съехавшей чуть ли не до лобка. Сглотнув, Ино нерешительно тянется к ненужной вещице, дабы поскорее снять ее, но слышит бесцеремонное «Оставь». И не успевает опомниться толком, как Иноичи резко откидывает покрывало в сторону и, потянув ее на себя, усаживает сверху, придерживает за бедра мозолистыми ладонями. А Ино, как завороженная, смотрит на открывшийся взору член, крепко стоящий в завитках светлых волос. Видит, как свисают сморщенные, тяжелые яйца, как сочится блестящими каплями смазки вылезшая головка. И понимает с самым настоящим отвращением, что между ног становится мокро и невыносимо жарко. Так неправильно, так пошло и совершенно противоестественно… В голове что-то щелкает – проносится ускользающей вспышкой последняя здравая мысль. Ино спешно нащупывает квадратный пакетик, предусмотрительно оставленный под резинкой чулка. Кое-как выуживает его, надрывает рифленый уголок трясущимися пальцами. - Нельзя без этого обойтись? – внезапно охрипшим голосом интересуется Иноичи. – Я доплачу. Яманака какое-то время мнется, но все же нерешительно кивает в ответ – торопливо сует так до конца и не распакованный презерватив назад в чулок. Отец тем временем любовно поглаживает ее живот, вскользь проводит ладонями по бедрам. А Ино млеет уже от одних этих простых ласк: запрокидывает назад голову, размыкает в беззвучном стоне пересохшие губы. Дыхание учащается и сбивается окончательно, когда чужие шершавые пальцы юркими змейками залезают под резинку юбки… Иноичи закусывает губу и с силой сжимает девичьи ягодицы: разводит их в стороны до предела, мнет с непонятным остервенением до красных следов, впивается в мягкую, упругую кожу ногтями. Ино не сопротивляется, позволяет ему делать с собой все, что вздумается. Лишь вздыхает тихонько и всхлипывает украдкой. Иноичи рывком задирает уже порядком надоевшую юбку и беззастенчиво водит у дочери между ног – та тут же послушно раздвигает их шире и подается вперед. И не сдерживает стона облегчения, когда ощущает, как пальцы отца легко скользят во влажных складках. - Ты хочешь… – знакомый голос на секунду возвращает Яманаку к постыдной реальности. Ритмичные движения руки постепенно ускоряются – им в такт раздается тихое хлюпанье смазки. Ино переводит мутный, потерянный взгляд вниз: мужская рука, вся липкая и блестящая, размеренно толкается внутрь нее, словно хорошо отлаженный поршень. Но почему-то вместо ожидаемого отвращения сознанием целиком и полностью завладевает наслаждение: до невозможности извращенное, приторно-сладкое, такое неправильное и запретное. И Яманака, сама того толком не понимая, самоотверженно подается навстречу отцовским ласкам, двигает бедрами все быстрее. В какой-то момент пальцы выскальзывают из нее. Выскальзывают и почти сразу же настойчиво тычутся в губы. Ино, все еще находясь в разомлевшем состоянии и не совсем понимая, что от нее требуется, осторожно приоткрывает рот и начинает их посасывать. Сначала медленно и нерешительно, а вскоре – страстно и увлеченно, с развратным чмоканьем. На языке отчетливо ощущается странный, солоноватый привкус собственной смазки; по подбородку, влажно сверкая, тоненькой дорожкой стекает слюна… Ино, наконец, решается взглянуть на отца из-под полуопущенных, мелко дрожащих ресниц. Оказывается, что все это время он смотрит на нее неотрывно, не моргая. Смотрит и лениво, без особого энтузиазма подрачивает себе другой рукой. *** Иноичи мягко придерживает дочь за бедра, помогая и направляя. Ино кончиками пальцев поглаживает его яички, пару раз проводит ладонью по всей длине члена, вызывая у отца приятную дрожь во всем теле. И чуть сжимает твердую, налившуюся кровью плоть у самого основания – слышит в ответ тихий, сдавленный стон. Яманака не спешит: садится медленно, какое-то время водит стоящим членом у себя между ног, нежит обнаженную головку промеж влажных складок, открыто дразня. В конце концов, Иноичи не выдерживает: рывком опускает дочь, буквально насильно «надевая» ее на себя, и с неистовой быстротой начинает двигать бедрами, вколачиваясь-вбиваясь в молодое тело. И Ино, почувствовав внутри себя горячий скользкий член, наконец, осознает весь ужас происходящего… Недавнее возбуждение мгновенно улетучивается, не оставив после себя и следа, а на смену ему приходит жгучее омерзение вперемешку со стыдом. Словно по щелчку чьих-то пальцев, вдруг начинают резать уши громкие отцовские стоны, кажутся отвратительными и пошлыми подпрыгивания собственной груди напротив мужского лица, становятся противны, почти невыносимы глубокие, убыстряющиеся толчки снизу. Ино сжимает зубы до скрипа, до тупой боли. Лишь бы стерпеть, лишь бы не сдаться, лишь бы не убежать прямо сейчас в чем мать родила. - Ты похожа на мою дочь, - горячечный шепот обжигает впадинку-ямку под горлом. - И это так… возбуждает… Глаза, наполненные слезами, закрываются сами собой. Прозрачные капельки собираются под нижними веками, дрожат на ресницах, срываются вниз, стекая солеными дорожками по щекам. Никто не увидит. Маска на лице по-прежнему сидит идеально: надежно и крепко, словно приросшая вторая кожа. *** Иноичи дотрахивал ее, подвывая и постанывая, словно старый кобель, позарившийся на молоденькую суку. Дотрахивал, правда, не долго: вскоре ощутимо напрягся всем телом и кончил, мелко содрогаясь. Раззявил рот в немом вскрике, бессильно ткнулся в плечо дочери взмокшим лбом с налипшими волосами. И замер. С минуту так и сидел, звучно посапывая, обдавая сбивчивым дыханием девичью ключицу. А потом, как будто внезапно опомнившись, рывком отстранился и бесцеремонно, безо всяких зазрений совести спихнул с себя надоевшую проститутку – Ино мешком рухнула на другую половину кровати. Использованная, брошенная, ненужная. Как старая поломанная кукла, с оторванными руками-ногами и свалявшимися в паклю волосами, которую и выбросить-то не жаль. И она, Ино, точь-в-точь как та кукла: всего лишь жертва чужой игры. Чужой? А, быть может, своей собственной? Яманака медленно повернулась на бок, подтянула коленки к груди и свернулась калачиком. Слезы давно высохли, оставили после себя лишь неприятную стянутость под глазами. Отец торопливо одевался, шуршал плащом, топал сандалиями. Ино невидяще смотрела в стену, на которой, изредка мигая, желтел отсвет старой потрепанной лампы. На прикроватной тумбочке отвратительно зазвенели немногочисленные, отсчитанные скупой рукой монеты. Заслуженная плата, которая так и останется лежать здесь до поры до времени: ровно до тех пор, пока в комнату не ввалится проворная старуха-сутенерша и не утащит ничейную деньгу к себе в закрома.