-
Она привыкла быть сильной. Отдавать приказы. Воительница двадцать седьмого округа: шесть лет учений, пятнадцать – войны. Ей некого было защищать, до этого момента. Он был калекой, по меркам современного мира: ни одного импланта, чтобы стать сильнее, выше, злее, чтобы больше не чувствовать боли. Она сжимала его ладонь – он кривился, говорил: "полегче, воительница". Рисовал картины, учил ее быть сильной, по-настоящему сильной. Теперь ей было за кого сражаться, но она лежала на узкой кровати – одеяло - грязное, скукоженое, желтая наволочка на подушке – и смотрела в окно. Он сидел на самом краешке, гладил ее волосы.-
Больше всего на свете ей хотелось, чтобы война закончилась. Чтобы он смог выйти из своего убежища, нарисовать океан. Она говорила: "давай я увезу тебя отсюда", а он просил рассказать, как ветер качает волны, как прозрачная на самом деле вода становится бирюзовой, белой и синей. Она молчала. Две третьих мирового океана покрывала блестящая черная пленка. Еще десять лет назад, после катастрофы, всю рыбу выбросило на берег – тонны стеклянных глаз, обращенных к небу. Когда она приходила к нему, отключала все импланты, отвечающие за боль, страх, сомнения. Просила ударить посильнее, а затем целовать, целовать... Если бы он знал, кто она, то не спрашивал бы, откуда слезы.-
Надзирательница в его бараке была строгой – не разрешала оставаться на ночь. Это было на самом деле нелепо – иметь пропуск четвертого уровня и не иметь возможности засыпать, где захочется. Они бы смотрели на звезды – искусную иллюминацию, которую включали каждую ночь. Навсегда замершие созвездия прикрывали бурое от вспышек и взрывов небо. Они бы занимались любовью на несвежих простынях.-
Ей было тридцать – половина жизни позади. Он был младше, или просто выглядел, словно ребенок, со старыми руками и взглядом. Он говорил: "ты знаешь, что у тебя глаза, словно топи? раньше в лесах люди гибли на болотах". Теперь не было лесов. В них прятались дезертиры: легче было уничтожить деревья, чем переловить предателей. И он весь был – как исчезнувшие леса, океаны и звезды. Родинки на руках, длинный шрам под коленом. Всегда извинялся, что в комнате не убрано, сбрасывал на другой конец кровати вещи. Она привыкла, что ее людям нужно на сборы полторы минуты, что у каждого есть только вживленный под кожу порядковый номер. Говорила всем: "называйте меня ен-четыре-два-семь". Он обещал придумать ей имя.-
У них каждая встреча полнилась обещаниями. Я нарисую твои глаза, как Модильяни. Война закончится до конца осени. Я привезу немного белого хлеба. Это была последняя сигарета. Я уеду с тобой. Больше не будет запаха гари. Я останусь навсегда.-
Она выносила своих людей из горящих заброшек. Вытаскивала осколки из-под лопаток и шла на очередную операцию. Она боялась смотреть в зеркало – так мало в ней осталось человеческого. Прятала блеск железа под одеждой, прежде чем переступить его порог. Он рисовал на ее запястьях цветы и никогда не просил раздеться. Рассказывал о каждой обветшалой книге на подоконнике. Еще десять лет назад за бумажную страницу голову бы снесли, теперь всем было плевать. Прошлое - миф. Красивые сказки.-
Когда начинался дождь, люди прятались. Она прирастала к окну: колени на проваливающейся пружинистой кровати, локти – на подоконнике. Смотрела, как серые капли пачкают стекла. Он удивлялся, каждый раз: «вода такая грязная», беззвучно шевелил губами. Если попасть под ливень, волосы слезут с головы, будто шелуха. У него волосы были седые, а лицо – мальчишеское, особенно когда он размышлял о наивных, несбыточных вещах. Верил, что все наладится. И все вправду налаживалось на несколько коротких часов, пока она спала, склонив голову на его плечо. Если прислушаться, можно услышать, как мерно шумит ее механическое сердце.-
«Это все не взаправду», – говорила она, он сильнее затягивал петлю. Она не чувствовала боли, хотя, как всегда, отключила перед встречей все импланты. По сути, без них, она была слабой. Не воительница двадцать седьмого округа, а глупая, глупая женщина. Он гладил ее волосы, короткими, испачканными в краске пальцами. «Я придумал тебе имя», – шептал, – «но ты не настоящая… не настоящая». Он не знал, кто она: шесть лет учений, пятнадцать – войны.-
Восемь секунд: две – на то, чтобы освободиться, еще три – чтобы сделать захват и свернуть шею, остальные – включить импланты, которые отключают боль, сожаление, жалость. И не чувствовать ничего, глядя в глаза, то ли серо-голубые, то ли льдисто-синие.14.06.2017