Представляешь?

«Когда ты смотришь в бездну, бездна так же смотрит в тебя» Ф. Ницше

- Черт! – тюремщик отшатнулся к стене, но тут же едва не рассмеялся: всего лишь крыса. – Наплодилось вас тут. Он медленно вышагивал по сырой темнице, держа в руках свертки – то немногое, что было позволено местной швали, которую при дворе почему-то называли «заключенными». Самая тяжелая из передачек доставлял больше всех неудобств. Совсем как ее получатель в свое время. Мужчина усмехнулся и еще раз перечитал надпись на темной бумаге. «Тигу Мартину, с любовью». Тюремщик тщательно прощупывал короб с такой красивой и ровной подписью. Кто мог передать это предателю Короны? И что же там, черт возьми, внутри? Если это оказалось в его руках и «гуляет» сейчас по коридорам, значит ребята из охранки все уже проверили, не найдя там ничего запрещенного. А жаль, думал мужчина, подкинуть бы в ту камеру яд вместе с едой. Да императрица не разрешает. Для половины королевского дворца так и осталось загадкой такое лояльное отношение Эмили Колдуин к человеку, когда-то предавшему ее прислугу и телохранителя. Отца, поправил себя тюремщик. Отца. По всем законам жанра, придя к власти, она должна была обрушить гнев на головы недругов, но, то ли с подсказки все того же лорда-защитника, то ли из-за особенностей собственного характера, бывшего Верховного Смотрителя не казнили. Даже не клеймили. А как чесались руки просто опрокинуть пузырек с ядом над его тарелкой… Но нельзя. Наконец перед носом возникла потускневшая решетка. - Эй, святоша! – рявкнул с ухмылкой тюремщик. – О тебе еще кто-то помнит, - он подошел ближе и заглянул внутрь, застав ту же картину, что и всегда. У изножья кровати сидел пленник. Безразличный взгляд направлен в стену, на поникших плечах лежат отросшие со временем темные волосы, а губы в окружении клочковатой бороды слабо шевелятся, будто бормоча. К ногам сутулой фигуры упал сверток, что-то внутри негромко звякнуло, но пленник даже не пошевелился. - Псих… - пробормотал мужчина и спешно покинул комнату. И без сумасшедшего церковника хватало забот. Едва щелкнул стихли шаги, как Мартин замолчал и коротко глянул на решетку. Искалеченные пальцы зачесали волосы назад, взгляд прояснился, а плечи расправились. Так идеально протекавший поперву план дал осечку, имя которой было Корво Аттано. Его возвращения, особенно такого скорого, не ждал никто из лидеров, а переправа на Маяк стала последним разом, когда те видели Дануолл. Но Тиг не жаловался, нет. Он выжил. Он пережил Кэмпбелла и его самомнение, близнецов, эту потаскуху Эсму и Берроуза. Тиг Мартин пережил глупца-Хэвлока с его бравыми речами и бычьей шеей с венами, вздувавшимися в моменты гнева. Пережил самодовольного лорда Я-же-бессмертная-шишка с его бездонным кошельком и такими же бездонными винными погребами. Он пережил их всех. И не может просто сгнить в Колжридже. Корво, обладая меньшим умом и опытом, выжил, так почему же, думал Мартин, смерть должна настигнуть именно его? В первые месяцы он боролся. Он боролся со стражей, боролся с порядками тюрьмы, боролся с самим собой. Хриплые, срывавшиеся крики из дальней камеры экс-смотрителя стали привычными всем обитателям этого мрачного места. Ум упорно не принимал факт заключения, а тело, привыкшее к простору и свободе, рвалось наружу. На память о том времени остались осколки вместо ногтей и еле заметные в полумраке темницы царапины на камнях стен. Первым срывом стало нападение на стражника - тот еще легко отделался, только дыра вместо носа, надо думать, мешала дыханию. Контроль за Тигом усилился. А в камеру наконец заглянул лорд-защитник собственной персоной. Тиг ждал избиения, громких речей или обвинений, но не такого холодного яростного молчания. После воссоединения с дочерью (черт, он же говорил Хэвлоку, что девчонка – его дочь) мужчина перестал выглядеть как оживший мертвец, разрумянился и посвежел, все больше походя на обычного, пускай и пережившего множество горестей, человека. Постояв так в молчании (минуту? десять?), Аттано просто развернулся и ушел. Ответной услуги с освобождением не последует, с горечью думал Мартин. Спустя время весь гнев на императрицу и ее стражу сошел на нет. Сломанные и сросшиеся еще в период диктатуры Берроуза, а ныне изодранные в кровь о холодные камни Колдриджа руки не слушались хозяина и не заживали, сколько лекарь не делал перевязок. Даже эта грузная хмурая женщина, что заглядывала периодически и осматривала искривленные пальцы, презирала его. В ее действиях не было ни намека на заботу или осторожность, а багровые пухлые губы недовольно кривились. После четвертого посещения он бросил попытки заговорить с ней и окончательно замкнулся в своих мыслях. Тиг погрузился в состояние, близкое к кататонии. Тогда-то стража, сменявшаяся на посту, стала привыкать к гниющим у двери подносам с недоеденными обедами. Он больше не проявлял агрессии, не пытался бежать, не кидался на стены и гвардейцев, даже не заговаривая с приходившими к нему людьми: несколько раз тут бывал Аттано, все так же молчавший, следом - новый Верховный и пара приближенных императрицы. Регулярно заглядывал мрачный Джефф Карноу, безуспешно пытавшийся разговорить Мартина. Но сама Эмили никогда не приходила к потускневшей решетке в самом сердце Колдриджа. Никогда. Лишь в глубинных улочках (коридорами свой разум он никогда не считал, слишком уж мелкая единица) Мартин чувствовал себя спокойно. Улочки говорили голосами давно ушедших в прошлое людей, пестрили лицами и образами, с годами все больше скрывавшимися в тумане. Слышался смех. Слышались сдавленные рыдания. Крики. Звон стали. Выстрелы. Подобно приливам и отливам на мужчину накатывали воспоминания пополам со спокойствием, а луной, что вызывала приливы, было благословенное молчание стен темницы и одиночество. Иногда звуки в коридорах и камерах Колдриджа замирали. Иногда замирал он сам. Тиг мог бы делать пометки на стене. Мог бы спрашивать у стражников о месяце, днях недели и часе. Но он не хотел. Спустя какое-то время пальцы покрылись грубой коркой, лекарь перестала приходить, и Мартин окончательно сбился в своих «внутренних часах». Крохотное решетчатое оконце не заметал снег, не окружала душистая весенняя трава или глубокие лужи с мутной водой, бывавшие в Дануолле осенью. Только камни, камни, камни. Спустя сотню пробуждений и погружений в сон время перестало быть чем-то значимым, измеряясь только стремительно отрастающими волосами и чахнущим бледным телом бывшего главы Аббатства Обывателей. Все было не важно, пока до пленника не дошла новость: Эмили Колдуин Первая готовится к торжественной коронации. Насмешки со стороны стражи удвоились. Те интересовались: собирается ли он захватывать власть вновь? Попытается отравить леди Эмили или лорда Аттано? Попытается ли бежать? Волей-неволей, любимую раковину, бывшую ошметками памяти, пришлось покидать чуть чаще, вслушиваясь в слова этих идиотов в форме: в любой момент могли нагрянуть с приказом о казни, подписанным Колдуин. Мысли крутились как заведенные, сменяя друг друга в сумасшедшей карусели. Вполне возможно, что его берегли для дня коронации – нет ничего лучше, чем казнь предателя Короны в день восхождения преданной. Вполне возможно, что от него избавятся по-тихому, как от ненужного более атрибута превосходства. Вполне возможно, что… Именно на третьей, самой болезненной мысли его и прервал хамоватый тюремщик с кучей свертков. На холодные плиты упал коробок, завернутый в коричневую бумагу. «Тигу Мартину, с любовью». Дыхание сбилось. Он узнал этот почерк, словно только вчера в его кармане незнамо как оказалась записка на обрезанном листе, где по краям еще были видны чернильные каракули не слишком-то усердной ученицы. Сердце болезненно сжалось, а дрожащие руки обхватили коробочку. Она не забыла. Она не забыла его спустя долгие, судя по новости о коронации, годы. Не забыла после той памятной ночи побега лидеров из паба с кричащей Эмили в лодке. Не забыла… Тиг не помнил, как начал бережно снимать упаковку, стараясь не сминать ровные, такие родные и дорогие ему слова, пока, наконец, в руках не оказался ящичек. Обычный из чуть потемневшего от сырости дерева ящичек с крошечной щеколдой на крышке. Стараясь унять волнение, он провел пальцами по щеколде, набрал в грудь затхлого кислого воздуха камеры и откинул крышку. Тишину прорезал сдавленный крик, ухнули каменные плиты, приняв упавший на них ящичек. На дне, глухо пульсируя и истекая черной кровью, лежало небольшое сердце. Изящные шестеренки и усики проволоки совсем не умаляли ужаса, что испытал Тиг при виде жестокого подарка . Но страшнее всего была записка все с теми же тщательно выведенными женской рукой буквами: «Каллиста Карноу». * * * - У вас нет сердца, смотритель Мартин, - заливисто рассмеялась Каллиста, наблюдая за жалкими потугами Тига. Пытаясь разжать челюсть питомца, он зло шипел себе под нос и спешно размышлял: как вытащить изо рта Аристократа тот кусок картона? Собака с поразительным упорством сопротивлялась, глухо рыча в унисон хозяину. - Вздор… - кожаная перчатка зацепилась за острый клык волкодава и едва не порвалась. – Это у него нет сердца… Каждый раз… Каждый раз находит всякий… - А я думала, - продолжала смеяться девушка, - в смотрители набирают по критерию отсутствия сердца. Вы битый час издеваетесь над собакой. Так и зубы сломать недалеко, - пауза. - Как вспомню ваши жуткие псарни – мурашки по коже. - Вы там бывали? - С дядей. Он заходил к Кэмпбеллу, - при упоминания свергнуто Верховного она помрачнела. – Неприятное место. - Аббатство или псарни? - Все сразу. Чинно сложив руки на коленях, что никак не сочеталось со звонким смехом, она наблюдала за схваткой. Казалось, только Мартину удалось прорвать оборону, как питомец, рыкнув, стремительно сомкнул челюсть. Замешкайся мужчина хоть на долю секунды, и в Дануолле стало бы на одного калеку больше. Наконец, потеряв последние капли терпения, Тиг выпрямился и отчеканил: - Будет болеть живот – ко мне не приходи. Сам виноват, ведешь себя как маленький, избалованный… Мадам Карноу, вы не могли бы смеяться не так громко? – беззлобно обронил смотритель, с улыбкой поворачиваясь к девушке. Та прикрыла лицо изящной ладошкой, оставив миру лишь весело поблескивавшие глаза. -Тебе нравится? – раздалось со стороны кровати. Мартин, еще миг назад прибывавший в своих улочках памяти, вздрогнул и обернулся. На жестком матрасе, сложив ноги на спинку, развалился юноша. Черные как смоль глаза, словно отзеркаливая приятное воспоминание, весело блестели. Бледные с синим отливом губы кривились в презрительной усмешке. - Пришел поиздеваться? Ну так давай, вперед, - хрипло откликнулся Мартин. - Не буду отрицать, - словно извиняясь, пожал плечами тот. - Это твоих рук дело? – силы воли не хватило, чтобы еще раз взглянуть на сердце. - Возможно. - Это ложь. Божок привстал на кровати. - Не веришь, что я могу сотворить подобное? О, Тиг Мартин, тогда ты еще глупее, чем я думал... - Не верю, что это ее сердце, - иссушенная от долго молчания глотка требовала воды, но до очередного визита тюремщика с подносом оставалось еще много времени. Теперь же каждое слово давалось с трудом. - А зря, Верховный смотритель. Она так же смертна, как и все люди вокруг. Забыл? В звенящей тишине слова прозвучали как приговор. Наконец Мартин понимал что такое настоящая боль. Ею не были тяжелые шаги по коридору, извещавшие об очередном госте; не было понимание того, что по собственной вине и глупости он обрезал себе путь в фехтование – такими руками теперь можно было только нервно постукивать по плитам и потирать гудевшие виски; болью не было неведение и отшельничество на окраинах города. Болью было осознание. Даже она смертна. Даже она не может скрыться от синюшных лап Чужого, проникавших в каждый дом и душу. - Поговори с ней, Мартин, - так издевательски звучало его имя из уст божка. – И ты все поймешь. Она ответит на твои вопросы. Не успел мужчина открыть рот для ответа, как юнец испарился, оставив после себя лишь смятые серые простыни. От пустых стен еще отскакивал звонкий девичий смех, а в искалеченном временем и жестокими переменами рассудке упорно билась только одна мысль. Она не могла умереть. Кто угодно, но не эта храбрая девчонка, способная заткнуть за пояс всю оголтелую ораву лоялистов. Она мечтала о морях, о путешествиях, о подвигах. Не раз, сидя на набережной или в укромном уголке паба, Тиг жадно вслушивался в ее слова, звучавшие с таким восторгом и надеждой. «… А вокруг, разбиваясь о борта корабля, будут бесноваться волны. Представляешь? Я буду стоять там, смотреть вперед и крепко-крепко держаться за скользкие от воды перила. Представляешь? Представляешь, Тиг?» И он представлял. Представлял так часто, что вскоре в его голове это стало более логичным сценарием, чем скучная светская жизнь при дворе императрицы. Балы и толпы кавалеров никогда бы не заменили ей ветер, пропитанный йодом, а пышное вычурное платье – обычный походный костюм. Так что же, не будет чаек, скрипа мачт и тех скользких перил? Против воли Мартин всхлипнул и уткнулся в сложенные ладони. Как никогда захотелось оказаться подальше от всего этого, вновь скучать в смотрительском патруле или за барной стойкой, потягивая крепкие напитки. Что угодно, только бы не слышать стук родного сердца из ящичка в углу. - Тиг, прекрати. Он бы не забыл ее голос, пройди хоть сотни и сотни лет. Мир бы менялся, умирал, заново оживал и вновь менялся, а мягкий с легкой еле слышной хрипотцой голос никогда бы не стерся из памяти. Мужчина ни за что бы не позволил этому случиться. - Тиг, - вновь раздалось откуда-то сбоку. - Я виноват… - простонал Мартин. Конечно виноват. Стоило наплевать на ее возражения, схватить за руку, посадить в лодку и уплыть подальше, оставив на набережной Хэвлока, Пендлтона и всю королевскую рать. Плыть вперед к тем чайкам и перильцам, подальше от заговоров, улиц, кашляющих кровью. Может даже взять с собой Эмили… Но то были жалкие мечты, которые бы разбились о первые же трудности на пути. - Прекрати, прошу. Отлично, думал Тиг, теперь я спорю сам с собой. Губы прорезала кривая жуткая усмешка, а руки, прикрывавшие лицо вновь задрожали. - Я была в море... Я видела китов, размером с "Песью яму" и... Прекрати, Тиг, и посмотри на меня… Посмотри! Голос эхом разнесся, больно отдавая в затылке и висках, когда наконец Мартин все понял. Помутневший от слез взгляд обратился к злополучному ящичку. - Это я, - тихий голос Каллисты чуть дрогнул. – Ты меня не узнаешь? * * * - Бросьте, Каллиста, - парнишка усмехнулся, шутливо нахмурился и продолжил. – Всего один танец. Он ничего не изменит. - Моей ученице нездоровится, - девушка так хорошо изображала скорбь, что, знай Мартин ее чуть похуже, начал бы ревновать. – А без нее, увы, я не танцую. - Уверены? – на смазливом личике промелькнула досада. - Уверена. Хорошего вечера, Пауль, - короткий вежливый кивок, и с горизонта исчезла еще одна досадная преграда. Тот и не знал, что "нездоровая ученица" сейчас наперегонки носится с Аристократом на заднем дворе. Казалось, девушка, все так же улыбаясь и с какой-то непередаваемой нежностью поглядывая в его сторону, сидит сейчас на тюремной кровати. Только руку протяни. Но не было вокруг теплого желтого света ламп, а вместо музыки - лишь отдаленный гул шарманки. - Не молчи. Ты мне не веришь, я чувствую... Тиг, но это и впрямь я. Джиндош помог, - шептала что-то непонятное темнота. - И я здесь. Это дар... Это ересь. Огнем и мечом из него выжигали любое сочувствие ереси, что сеял Чужой в их мире. Костяные амулеты, руны и таинственные ритуалы – все это внушало людям больше доверия, чем нынешняя власть и Аббатство Обывателей. Долгое время, просиживая внизу за расшифровкой дневника, Мартин слышал тонкий распевный свист, исходящий от Корво Аттано. Вечерами лорд-защитник запирался в своей комнате, и свист становился громче, заставляя содрогаться даже такого нерадивого смотрителя, как Мартин. А то, что лежало подле него сейчас, было ересью, издевкой лживого божества безграмотных и невежественных горожан. Но почему же тогда собственное еще живое сердце, пустившееся в бешенный галоп, так болело от ее голоса? Почему так хотелось вскинуть голову и увидеть перед собой мягкое лицо, присыпанное веснушками, в обрамлении светлых волос? То подлый обман. Хитро расставленные сети Чужого. - Это не сети, - надломился голос Каллисты. – Прошу, прекрати так думать. Я здесь, с тобой... Пальцы побелели и с силой сжали темные волосы, покрасневшие глаза скрылись в подтянутых к груди коленях. Хотелось взвыть. Взвыть, лишь бы оно замолчало. - Почему ты мне не веришь? Тиг нервно хохотнул. Когда-то он задал точно такой же вопрос ей, получив резкий и лаконичный ответ: потому что ты эгоистичен. - Я не со зла тогда так сказала, - откликнулось сердце. – Поверь мне и… не молчи, Тиг. Я здесь, я рядом... - Прекрати! – заорал он, вскакивая. – Это ложь! Ложь! – раскатисто пронеслось под потолком темницы. Раздались стремительно приближающиеся шаги. Минута, а может пол минуты, и в комнату ворвется недовольный нарушением своего покоя караульный. Что же, черт возьми, делать?.. - Спрячь меня, иначе он заберет. Этот никогда не отдаст, - взмолилась Каллиста. – Прошу, спрячь меня. Секундная заминка, а после, почти неосознанно, Мартин втолкнул ящичек под кровать, так стремительно сев на пол, что ушибленный копчик тут же отозвался болью. - Чего разорался?! – в дверях показалась усатая раскормленная морда гвардейца. – Закрой варежку и сиди тихо, святоша, иначе… - он досадливо махнул рукой, и морда скрылась. - Спасибо, - с облегчением проговорило сердце. – Спасибо. Ты не... - Никогда не думал, что буду прятать тебя под кроватью. В ответ раздался тихий смех. Тиг принял решение, и в опоре Аббатства исчез еще один кирпичик. * * * - Он все еще там? - Сидит, пялится на кровать и бормочет. Все по-старому, вроде как, – негромко сказал мужчина, не желая заглядывать внутрь. - Точно псих. А я ж говорил, что эти церковники рано или поздно сходят с ума. - Ты много чего говорил, - отмахнулся тот. – Только вот… - Что? – мужчина почесал нос и удивленно вскинул брови. - Не только он бормочет, походу. - Ты что, тоже поехал? Он там один, - раздражение на слабоумного и суеверного напарника вернулось с новой силой. - Да иногда… - он замялся, - бормотание слышно. Бабское, вроде. Будто святоша с кем-то болтает. - Не неси чепухи. Лучше глаза пошире разуй, а то мимо тебя толлбой пройдет, а ты и не заметишь. - Как знаешь… Только голос этот бабский все равно есть. Мурашки по коже. Захожу, а он... Ну, в смысле, она бормочет че-то... Мужчина едва не взвыл от досады. И с этим придурком ему стоять остаток времени? Да помогут боги...