Разогнать мрак

      Чанёль вернулся в Сеул ближе к обеду, голодный и злой на весь мир. Но хотя бы мысли о самоубийстве его теперь не доставали.       — Ты где был всю ночь? Думаешь, что творишь? — набросился на него Чунмён.       — Прости, мамочка, — раздраженно буркнул Чан. — Я больше так не буду.       — Ты издеваешься? — приподняв бровь, недовольно осведомился Мён. — На кой чёрт телефон-то выключать? Скрылся ночью в неизвестном направлении, никого не предупредил, не дозвониться до тебя. Явился к обеду, да ещё весь мокрый. Ты в фонтане что-ли купался? Хоть бы предупредил, а то где потом мы бы искали твою длинную тушку?       Лидер действительно переживал за друга, почти точно догадываясь о его внутреннем состоянии. Заметив тяжёлый, разрушающий взгляд Чанёля, он понял, что был как никогда близок к истине.       — Мне просто нужно было побыть одному, подумать, — сказал Пак Чан, направляясь в душ.       Чунмён ошарашенно проследил за захлопнувшейся дверью, потом устало опустился на диван в общей комнате общежития. Они с Минсоком всю ночь пытались дозвониться до Чанёля, выяснить, где тот находится и куда мог поехать. Родных решили не беспокоить, но спрашивали у друзей и приятелей, к которым мог рвануть Ёль, однако никто ничего не знал.       После его исчезновения с премии Чунмён заметил Су Бин, прогуливающуюся по залу за ручку с не очень популярным актёром.       Виделись ли они? Говорили? Могла она снова задеть Чанёля? Естественно, спрашивать её он не стал, справедливо полагая, что женщина вполне могла стать причиной внезапного исчезновения Пака.       На душе было тревожно и муторно, он и сам не мог понять, что происходит. Чунмён решил не поднимать шум до утра, подумав, что Пак мог просто заснуть где-нибудь. Утром его телефон снова стал доступен, Ёль написал короткое «скоро буду» и снова отключился.       — Он вернулся? — спросил вошедший в комнату Сехун. Лидер согласно кивнул.       – Что сказал? Где был?       — Сказал, что хотел побыть один, подумать. У него одежда влажная. То ли купался где, то ли... Чёрт, Се, мне страшно, — айдол поднял на друга глаза, в которых плескался испуг и беспокойство. — Сегодня он вернулся, а если завтра не… я уже не знаю, что делать.       — Мы вытащим его, что-нибудь придумаем! Думаю, он вчера с ней пересёкся, — высказал предположение маннэ.       — И я так думаю. Что надо сделать, чтобы он перестал на неё реагировать?       — Мы уже всё перепробовали.       Парни понимающе взглянули друг на друга, вздыхая. Чанёль, вышедший из душа, слышал конец их разговора. Вот же мудак, отругал он сам себя. Они так беспокоятся, а он… Возьми себя в руки, тряпка!       — Ребят, сегодня вечером во сколько репетиция перед концертом? — бодро спросил Чан.       — В четыре часа. Ты как вообще? — ответил вопросом на вопрос Мён.       В его взгляде читалась такая беспомощность, беспокойство и грусть, что Чанёля скрутило от чувства вины.       — Нормально всё, — улыбнулся он лидеру. — Я хочу сейчас на тренировку сходить. Может, со мной?       — Мы уже были, — протянул Сехун, задумчиво глядя на хёна.       — Тогда сам сгоняю.       В тренажерном зале обнаружился Минсок, закончивший третий подход жима штанги лёжа.       — О, какие люди! — улыбнулся старший хён.       — Минсоки-хён, составишь мне компанию? Или ты уже закончил?       — Составлю. Я недавно пришёл, сделал разминку и вот первое упражнение. Подстрахуем друг друга.       Чанёль занимался с остервенением, изматывая тело, чтобы потом на пару часов завалиться спать и ни о чём не думать, а особенно не чувствовать вину перед друзьями. Однако его раскаяние в своих суицидальных потугах достигло апогея, когда Минсок назидательным тоном спросил:       — Ёлли, что ты делаешь со своей жизнью?       Чан отложил гантели, молча взял полотенце, промакивая пот со лба.       — Я хотел промолчать. Но теперь хочу, чтобы ты ощутил свою вину, — продолжал давить Минсок.       — Хён, не начинай! Я уже понял всё, — устало отмахнулся Чанёль.       — Начну! Ты уж прости, что мы любим тебя, беспокоимся о тебе. Что мы с Мёном всю ночь не спали, гадая, где ты, что с тобой и как нам поступить. Понимаю, тебе хреново. Но пропасть, в которую ты катишься, слишком глубокая. А мы никогда не отойдём в сторону и не оставим тебя без поддержки.       — Хён…. — заныл Чанёль, прогибаясь под неподъёмным чувством вины.       — Нет, ты меня послушаешь! — стоял на своём Минсок. — Я не знаю, что творится у тебя в голове, но уверен, с этим можно что-то сделать. Ты ни с кем не говоришь, ни у кого не спрашиваешь совета, не пытаешься разобраться с этой ситуацией. Мне скоро в армию, и оттуда я не смогу контролировать тебя, помогать тебе. Но если за время моего отсутствия с тобой что-нибудь случится, я никогда не прошу себе, что не попытался, не поговорил с тобой, не был достаточно внимателен к тебе. Если я что-то могу для тебя сделать, просто скажи мне. Любому из нас.       Чанёль молча выслушал отповедь, закусив губу, чтобы не перебить хёна ещё раз. А потом повис на нём, уткнувшись носом в плечо.       — Прости меня. Я так вас всех люблю.       Минсок был достаточно сильным, чтобы удержать своего башню-донсена, но через минуту жалобно застонал и поставил его на ноги, разминая занывшие плечи.       — Ты уже большой мальчик, Чанёль, поговори обо всем, что тебя беспокоит с кем-нибудь, кому доверяешь, выговорись. И впредь не расстраивай своих хёнов и братьев.       В конце своей тирады Минсок похлопал Чана по плечу, сочувственно улыбаясь, и предложил собираться, чтобы не опоздать на репетицию.