Пение птиц

За что можно ненавидеть утро? Не за первые лучи солнца; от них спасают плотные темные шторы. И не за будильник; тот сам еще спит. И даже не за прошлую бессонную ночь; к такому медленно привыкаешь. Но именно он ненавидел утро за птиц. Да, птиц. Эти ранние красавцы вставали в такую рань, заводя свою веселую и радостную песенку, что хотелось кинуть в них тем самым будильником и продолжить спать. Но, черт возьми, расставаться с пятым по счету прибором не хотелось (первые четыре с почестями похоронены на мостовой и вечным их гайкам память). Эти прекрасные создания, которым дано летать и петь — в несусветную рань! — будили Микеле вот уже полторы недели. Он ужасно не высыпался, быстро уставал, но возможности лечь раньше не было, ведь скоро выступление и все должно быть идеально. Коллеги по труппе посоветовали заменить окна или, на худой конец, закрывать их на ночь, но как, — просто как, — можно отказаться от сна под прекрасный аромат ночи. Под гул города, который не спит и заряжает этой энергией всех жителей. Он дает возможность раствориться в свете, шуме, гаме и потоке жизни, которая, словно кровь человека или поток могучей реки, течет по его дорогам, улочкам, улицам. Она, словно щупальца монстра, проникает в каждый дом, заставляя людей выходить на улицу и бродить по старинным кварталам, вытягивать друзей в кафе или же просто для посиделки в парке под приятные дуновения ветерка. Микеле заметил, что ночью, — именно ночью, когда большинство уже спят, а остаются только самые завсегдатаи, — люди становятся более… приветливыми. Они не огрызаются, не ворчат, когда врежешься случайно, задумавшись, а просто улыбаются, будто понимают вас и идут дальше. Ночью люди никуда не спешат, ведь ночь подводит ту черту, которая дает человеку право дышать. Работа уходит на второй план, проблемы затмеваются сиянием звезд, а тоска сменяется приятным чувством спокойствия… Сегодня было точно такое же утро, как и вчера или позавчера. Его так же разбудила трель птиц за окном. Проклиная этих созданий (это стало уже традицией за эти полторы недели), мужчина поднялся с постели, но он не был бы собой, если бы не запутался в пододеяльнике и не свалился на пол, предварительно толкнув чашку, — удача, что пустую, — стоящую на тумбочке. Часы, висевшие над дверью, показывали 4:37. Вздохнув, мужчина все-таки выпутался из плена ткани и поплелся на балкон. Чтобы проснуться окончательно, нужно было вдохнуть свежего воздуха, окунуться в поток просыпающейся природы… Распахивая двери, Локонте зевал, по пути пытаясь привести в порядок волосы и хвост. Несколько веков назад, произошел большой взрыв, не тот, что породил Вселенную, а созданный человеком. Множество ученых старались исправить его последствия, очищая реки, проверяя на токсины растения и животных, проведя исследование людей… Но последствия все равно были, как бы от них не бежали. Некоторые индивиды, что находились в наибольшем отдалении от источника взрыва, стали обращаться к врачам со схожими симптомами: головная боль, раздражение кожи, зубная боль и резь в глазах. Врачи ничем не могли помочь. Обезболивающие не могли пересилить боль, а лечение не давало результатов. Через некоторое время, жалобы прекратились. Врачи, волнуясь за своих пациентов, решили узнать, что с ними. У несчастных произошли перемены во внешности. Среди прядей волос прорезались ушки разных животных, зрачки у всех слегка вытянулись книзу, а клыки стали чуть длинней. Из копчика выросли хвосты. Конечно, сам процесс был болезненным и кровавым, но люди смогли вынести это. Самое странное, что подобные «особенности» передавались по наследству. От отца — дочери, от матери — сыну. Положение особенных людей было тяжелое. Так как их было немного (около нескольких тысяч), их стали выставлять в цирках, закрытых вечерах, институтах. Они словно редкий экспонат. Семьи разрушали, убивали неособенных, часто оставляя детей сиротами, потому что по каким-то непонятным причинам к тридцати годам хвост и ушки исчезали. Детей (чаще всего это были они), держали в клетках, на цепи, приковывая руки и ноги к стене темных подвалов. И лишь некоторым удалось наладить жизнь. Микеле Локонте был одним из таких. Сбежав из родной, теплой и энергичной, но жестокой и консервативной Италии, еще мальчишкой он решил устроить свою жизнь по-другому. Он старался изо всех сил. Наконец, его заметили. Сначала мелкая работа в театре: он помогал делать декорации, подметал сцену, чистил сиденья и прочее. Дальше лучше: стали появляться зачатки гения — множество написанных стихов, картин, мелодий… Он сам строил свою жизнь, своими руками. Первое время люди Парижа пугались его, сторонились, но со временем все улеглось, ведь таких как он было с десяток. И вот сейчас он играет главную роль в рок-опере, у него хорошие коллеги по сцене, есть друзья и его квартира всегда озаряется приятным солнечным или лунным светом. Его жизнь была прекрасна, а о прошлом напоминали лишь фенечки и платки на запястьях, скрывающие следы от кандалов. Город под ним был еще совсем сонный и сумрачный. Легкий туман медленно отступал, огни города медленно гасли, а небо озарялось всеми оттенками красного, оранжевого и желтого. От цвета белого вина до тепло-желтого, после медленно перетекал в солнечный, после в охру, а потом и в мандариновый, апельсиновый. Природа просыпалась заставляя улыбаться и Микеле. Он сидел, свесив ноги через решетку балкона и наблюдал за жизнью под собой. Легкий ветерок сгонял остатки прерванного сна, а дурацкие птицы продолжали свои песни. Но их счастье, что на балконе не было ничего, кроме самого Локонте, а то несдобровать пернатым певцам. Микеланджело (это прозвище плотно привязались к мужчине) еще бы долго сидел и глядел на город, солнце и птиц, если бы не темное пятно, мелькнувшее всего на мгновение. Он чувствовал как зашевелились ушки в волосах, чтобы лучше слышать, и как напрягся хвост. Никогда он не встречал людей в такое время, конечно, были ночные гуляки, которые в такое время расползались по домам, но его квартира была в тихом районе, и его такие путешественники обходили стороной. Но видимо, сегодня что-то должно было измениться в его жизни. А пятно вновь появились в поле зрения и мужчина рассмеялся. Он узнал это «пятно» по черным волосам и бороде. Это же его коллега по сцене — Флоран Мот. Фло был человеком совмещающем в себе всех своих персонажей. Иногда актер замечал в нем повадки короля Артура, который трезвым взглядом и острым умом смотрит на мир или же темную, неясную, но притягательную душу Сальери. Он словно сосуд, пополняющийся после каждой роли. Микеле был другим: его персонажи не оставляли следа на нем самом. Он сам был таким, как они. Ему не нужно было вживаться в роль, его натура всегда соответствовала персонажам, которых ему давали режиссеры. Флоран шел, опустив голову и явно о чем-то задумавшись. Его такой привычный во время репетиций камзол был сменен на кожанную куртку, рванные джинсы, растянутую черную майку и кеды. Локонте решил не тянуть. — Эй, Фло! — мужчина встал и стал махать рукой. Его хвост поднялся вместе с ним и качался в такт махам. Флоран замер и стал оглядываться, ища глазами позвавшего, но улица была так же пустынна. — Подними голову, о Ромео! — смеялся Мике. Брюнет задрал голову и наконец заметил актера. — Микеле… Не знал, что ты ранняя пташка, — Фло усмехнулся и засунул руки в карманы куртки. — А я и не ранняя, — Локонте перестал махать и облокотился на перила, — меня вечно будят подобные пташки. — Опять не закрыл окно? — вопрос был скорее риторический, но Микеле закивал головой. Секунды две он стоял и кусал губу, а потом кинул улыбку мужчине внизу и сказал: — Квартира 3, второй этаж. Приглашение было принято по нескольким причинам. Во-первых, гуляя больше часа по холодному городу, Флоран замерз. Во-вторых, Микеле мог помочь скрасить оставшееся время до сборов на работу. В-третьих, тот же Микеле был просто хорошей компанией. Этот странный итальянский особенный сразу запал в душу всем в труппе. Он был энергичным, неограниченным рамками общественного мнения, слишком открытым, но сильным. Мот знал, как тяжело было особенным жить все это время, и он прекрасно понимал, почему выбор большинства пал именно на Париж. Здесь люди были более толерантными. По улицам не гулял гул осуждения, в кафе и магазинах редко пролетали слухи. Это было самое лучшее место для всех людей, которые хоть чем-то отличались от других. Брюнет еще не успел позвонить в звонок, как дверь распахнулась, и он вблизи увидел коллегу. С высоты или на репетициях его трудно было разглядеть, но сейчас, когда они лишь в метре друг от друга, Фло заметил и слегка вытянутые зрачки, и более заметные клыки, когда мужчина улыбался; в светлых волосах мирно лежали кошачьи ушки, такого же оттенка, а хвост болтался в такт движениям бедер. Особенный пропустил мужчину внутрь и сразу зашагал на кухню, где на плите уже стоял чайник. Квартира Локонте представляла собой уютное убежище… Ну, явно кого-то очень творческого. Стены в гостиной были завешаны/заставлены картинами, над любыми горизонтальными поверхностями возвышались стопки из листков: нотных, альбомных, блокнотных, в общем, все, на чём можно сделать набросок/запись. Мебель же была вся темно-синяя, безумно мягкая и пахла сиренью. Кухня была небольшой, ее пересекала барная стойка, над которой мило расположились гирлянда и дождик с новогодних праздников. Холодильник был завешан фотографиями с труппой либо же поклонниками. Другие комнаты пока были сокрыты. Внимание француза привлекла пара фотографий. Одна была сделана во время спектакля, в сцене прощания Сальери и Моцарта. На ней Мот наклонился к Микеле, а тот слегка отвернулся. Рты были закрыты, и создавался такой эффект, будто это фото сделано не во время спектакля, а на фотосессии или еще специально подготовленным. Другая же была сделана во время съемок клипа Tatoue-moi. Момент когда Моцарт сгоняет Антонио с кушетки перед роялем, а тот стоя рядом пытается выглядеть невозмутимо. Но дело в том, что фото сделано не с клипа, а во время его съемки. Мик на нем улыбается слишком по-микеловски, а Мот выглядит слишком… милым? — Откуда у тебя эти две фотографии? — севшим от многочасового молчания голосом спрашивает Фло. Итальянец поворачивает лицом к устройству и пытается понять о каких именно двух фотографиях идет речь. Но догадка приходит сама. — Одну прислала фанатка, а вторую стащил у кого-то из ребят. — И широко улыбнувшись гостю вернулся к чаю и чайнику. Когда руки француза перестали походить на два кубика льда, они сидели уже около получаса, разговаривая на мимолетные, порой глупые темы, обсудили роли и оперу в целом, вспоминали юные годы, свои мечты и какие планы строятся на ближайшие дни/недели/месяцы. Кинув взгляд на часы, оба отметили, что до работы осталось: для Мота — около двух часов. Для Микеле же было всего полчаса, ведь сборы с утра, это еще один минус утра, который нужно записать. Флоран поднялся с мягкого стула. — Я пойду. Скоро на репетицию. Увидимся там и спасибо за горячий чай, — и вот он улыбается, как не улыбается сдержанный Антонио Сальери и покидает квартиру, заставляя хвост ее хозяина стучать об стол, а ухо дергаться. *** Репетиция прошла как всегда. Они отработали все ямы, изъяны и завалы. Микеле побегал/попрыгал по сцене во время небольшого перерыва, потанцевал с Маэвой и подоставал Солаля, который явно сегодня не собирался читать ему нотации «папочки». Но всю репетицию «сделал » один момент. Во время сцены где Сальери и Розенберг планируют крах «Свадьбы Фигаро» Локонте всегда уходит в гримерку: привести себя в порядок, расслабиться или же повторить что-нибудь, поболтать с ребятами, ведь его выход не скоро… Поправив в гримерке под рубашкой и жилеткой хвост, — тот был обмотан вокруг торса, чтобы не мешал, — он вернулся. Вот Ямин скачет дикой козочкой по сцене, вот Флоран тихо подкрадывается и замирает. Диб «удивляется» несколько раз, опускает глаза, щупает ноги и медленно поднимается к лицу. Тут должен быть еще один удивленно-испуганный возглас, но именно в этот момент Локонте прорвало. Он смеялся громко, до слез и черных пятен перед глазами. Все замерли. Пара на сцене замолчала. — Прос… Простите, просто, — мужчина никак не мог успокоиться, а его ушки то выглядывали из-за светлой шевелюры, то снова пропадали. — Эта сцена… Этот Розенберг… Для более драматичного эффекта не хватало перекати-поле, но откуда ему взяться в театре, боже упаси такой мусор тянуть сюда! А Микеле продолжал смеяться и из-за этого хвост оживал под рубашкой, щекоча кожу, что вызывало новый приступ смеха. Смотря на него, на тщетные попытки успокоиться и на эти ушки, не выдержал Мот. Сначала он тихо фыркнул в кулак, но этот чудной образ стоял перед глазами, поэтому и его прорвало на громкий смех. Дов прокашлялся в кулак и строго бросил: — Флоран… Но актер только набрал в грудь воздуха и сказал: — Я убью этого итальянца. — И перед тем как кинуться следом за виновником срыва репетиции, услышал комментарий от Солаля: — Яд не забудь! Добежали они до гримерки. Оба тяжело дышали, по вискам стекал пот, но оба улыбались. — И вот скажи, зачем? — Фло открыл дверь и вошел в прохладное помещение. Заботливая Маэва специально оставила сплит-систему включенную. — Я честно не специально, — хихикая оправдывался собеседник, — Просто чаще всего эту сцену я просиживал за кулисами. — И почему же сегодня решил изменить традиции? — черный камзол с плеч мужчины переместился на плечики вешалки. Ему в ответ пожали плечами. — Ты невозможен, Микеле. — Глаза закатились сами собой. — И что теперь делать? Не возвращаться же обратно. Дов нас точно убьет, — вздох. — Да не переживай, — ладонь слегка хлопнула по плечу и исчезла. Послышался шорох одежды — Локонте решил воспользоваться собственным советом и похоже решил переодеться, и отправиться домой. Фло что-то пробурчал, стянул жилетку и расстегнув пару пуговиц на рубашке, завалился на диван, доставая из его закромов плеер и блокнот. Микеле уже принялся за рубашку, как понял, что коллега еще здесь. — А ты чего не уходишь? — руки замерли, хвост без тисков одежды упал и его кончик чуть подрагивал. — Не хочу получить от режиссеров. Даже если ты и прав, — мужчина пытался убрать «челку Сальери», но та не переставая знакомилась с его глазом, — и все решили закончить, то все сейчас расходятся, а кто-то остался доработать… В общем, около часа лучше не высовываться. — Мужчина психанул, вскочил, схватил расческу и стал зачесывать волосы назад. Он морщился и шипел — хоть была и репетиция, лака не пожалели, — когда все получилось, он критически оглядел себя и Микеле в зеркале, хмыкнул и вытер черные разводы под глазами. — Даже если и так. Фло, целый час — почти вечность! — рубашка быстро сменилась майкой. На голову — цилиндр. — Пошли через «черный выход»? — медовые глаза с узковатыми зрачками странно блистали в свете ламп. — Извини, Мике, но после работы у меня планы. Прости, но я пережду час и пойду. В другой раз, — теплая ладонь растрепала прическу, задевая чувствительные ушки. Мот улыбнулся так грустно, но по-дружески, что у Микеланджело защемило сердце. Вернувшись на диван, он снова взялся за блокнот. — Как скажешь… — немного потерянно отозвался коллега, — тогда в другой раз я обязательно тебя украду! — уже с улыбкой закончил Микеле, быстро схватил вещи и выбежал из комнатки. И все-таки нужно спать по ночам, чтобы не было необычного утра, неожиданных открытий и сдавливающего тисками ощущения. И все из-за птиц! Чертовых птиц. Все! Точно из-за птиц и ничего другого! *** Последующая неделя прошла спокойно и, на удивление Микеле, без утренних серенад и опер. Птицы, хоть и не прекратили прилетать на его балкон, больше не будили его в такую несусветную рань… Но, а возможно это связано с тем, что за ту проделку Альбер решил проучить непутевого артиста и выжимал все соки из него. Приходя домой, хватало сил лишь чтобы упасть лицом на подушку, а на утро с криком вскакивать и начинать собираться, потому что будильник не прозвенит, а телефон остался в прихожей и звонок неслышен, а еще потому что сон слишком крепок и сладок, чтобы прерывать его. Но больше своего бешеного графика Микеле беспокоил Мот. Он всегда был довольно многогранной личностью, но сейчас будто запирался в себе. Этого нельзя допустить! Хватит и одного Сальери на сцене, а Флоран Мот должен быть в жизни. Локонте как мог пытался тормошить коллегу: пару раз после работы тянул его гулять; вытаскивал вечером из дома и вел в кино; обливал после репетиций водой и бегал от него по всему театру; принес ему гору шоколадок/конфет/леденцов/пирожных, и в итоге почти все расхватала труппа. Сегодняшний день отличался от предыдущих тем, что «штрафные» работы Микеле закончились и тем, что был короткий день, ибо пятница, — режиссеры решили сделать небольшой подарок актерам и отпустить их пораньше. Поэтому, когда сцены на этот день Микеланджело закончились, он завалился в гримерку и увидел там сидящего Мота. Голова, была откинута назад, сюртук, лежал рядом, а жилетка была расстегнута, веки были закрыты, но глазные яблоки бегали под ними, значит он не спал. Актер плюхнулся рядом с коллегой. — Когда ты успел смыться? — Локонте не стал снимать костюм, а просто вытащил несчастный хвост и разворошил прическу. — Ну, должен же я хоть иногда удивлять, — хмыкнул француз, не шевелясь. Кончик хвоста стал подпрыгивать. Где-то Мике слышал поговорку: « Лучшая защита — это нападение » и решил ею воспользоваться. Глубоко вздохнув, он спросил: — Фло, что с тобой происходит? Ты мрачней, чем погода в Англии. — Сбоку послышалось фырканье. Отлично, связь не потеряна навсегда. — Что-то происходит у каждого. Ничего страшного. — Но… Но… — мужчина не знал, как сказать, что если у кого-нибудь что-нибудь случается, то можно рассказать друзьям, коллегам. А Микеле ему не незнакомый человек, столько работать вместе! Да они даже и горе с радостями познали, черт возьми! * А он так… — Потому что куда же Моцарт без своего Сальери. Брюнет вздрогнул и приоткрыл один глаз. Он внимательно рассматривал человека сбоку от себя. Что-то мягкое касалось руки. Опустив взгляд, он заметил мирно лежащий хвост, шерсть было песочного оттенка и красиво блестела в ярком свете ламп гримерки. Тишину прервал вздох. — Микеле, не волнуйся. Такая хандра нормальна для меня. Она пройдет через время, — и слегка погладив того по ладони, поднялся, что уйти домой. Но его запястье схватила чужая ладонь, сжимаясь плотным кольцом. — Ты что-то себе надумал и пытаешься смириться с этим? — Локонте смотрел в пол, голова опущена, но хватка крепкая. Мот молчал. — Я понимаю тебя, но нужно обходиться без таких дум, ведь они портят праздник жизни, — янтарные глаза перебивались светом. Брюнета снова потянули и усадили на диван. Ловким и быстрым движением, Микеле расстегнул застежки на браслетах. Отложив их в сторону, он протянул руки коллеге. Тот ахнул. — Это следы от кандалов. Таких как я держали в подвалах, на цепи, как животных. Мы были никем. Ошибкой природы. — Мужчина усмехнулся. Флоран же не мог оторвать взгляда от следов. Они были уже не такими яркими и свежими, но на бледной коже запястий выделились, как молния на фоне черных туч. Не думая ни о чем, он взял тонкие руки в свои и стал поглаживать следы большим пальцем. — Как же ты сбежал? — он поднял глаза на мужчину напротив. Тот сидел с закрытыми глазами, прижатыми ушами и хвостом, который явно жил своей жизнью и медленно двигался только в ему известном направлении. Ответил он просто — пожал плечами. — Зачем… Зачем ты показал их? — руки выпустили чужие, — я ценю твою заботу, но со мной все хорошо… Правда. И чтобы убедить приятеля в этом Фло улыбнулся. Легко, свободно и так искренне, что на миг в глазах Локонте промелькнула вера в это, но потухла тут же. Он чувствовал, что тот что-то не договаривает, но раз Фло отказывается, он не будет насильно проситься в тиски чужой души. Но и одновременно с этим, он не мог наблюдать как его друг (ведь Микеле считал Флорана именно другом) медленно загибается, поэтому посовещавшись с внутренними голосом, Мелиссой, Клэр и Солалем, решил все-таки влезть в чужую жизнь и перевернуть там все. Локонте встал, схватил черный камзол Мота, накинул на себя и встал напротив того, поставив руки в бока. — Флоран Мот, хватит сидеть большой тучей и пошли развлекаться! — И что ты предложишь? — бровь скептически приподнялась. — Мы поступим как один великий человек, образ которого ты носишь! Через час, они сидели в одном из баров города. — То есть… — начал Фло, который сейчас выглядел очень смешно: рубашка с жабо и леопардовая жилетка, а поверх кожаная куртка. Микеле был не лучше: такая же рубашка, розовый жилет и черной камзол Мота, который слегка был велик в плечах. — Ты предлагаешь мне напиться? — В лихорадочном состоянии он искал глазами свободный столик в тени и пропустил фразу коллеги мимо. Когда место было занято, Локонте позвал официанта, чтобы ошарашить его заказом. Целью было не напиться самому, а помочь брюнету дойти до такого состояния, когда внутренние барьеры падут и тот откроется ему. И такое состояние было достигнуто… Через два часа. Фло сначала упрямился и наотрез отказывался пить, но милый, просящий взгляд напротив, покорно прижатые ушки и хвост на его ноге явно имели над ним власть. В итоге, он выложил Локонте все, что терзало его. Тот выслушал, помолчал, попросил счет и бутылку с собой и вывел друга из помещения. Гуляя по сумеречному Парижу они остужали голову и мысли в ней, алкоголь медленно, но выветривался, а ощущение легкости никуда не делось. Мот наконец улыбнулся и тихо рассмеялся. Микеле кинул на него вопросительный взгляд. — Спасибо, Микеле. — За что? — они упали на траву в парке. Гуляющая с ребенком женщина фыркнула и увела отпрыска подальше от странно одетых мужчин. — Кто же знал, что для того чтобы прийти в себя, нужно хорошо выпить, — и Мот снова засмеялся. Бастионы разрушены, цель достигнута. — Только не бери это в привычку. Или хотя бы не без меня, — они рассмеялись. Но смех разлетелся ненадолго. Из земли выросли «поливалки» и начали опрыскивать газон водой. Фло резко сел, а Локонте даже ухом не повел. — Думаю… — француз начал подниматься. — Меньше думай, — и сильная рука снова завалила его на газон. Одежда промокла на сквозь, с волос стекала вода, а на лицах были широкие улыбки. — Раз у нас завтра выходной, предлагаю продолжить алкогольный марафон дома, — Микеле пьяно поднялся и протянул руку французу. Прыскалки исчезли в земле. Мот лишь вздохнул, усмехнулся и принял протянутую ладонь. *** Есть предположение, что в Аду для каждого вида грешников есть котел. Так вот, для тех кто не выключает будильник с утра он тоже есть, особенно если у кого-то ближнего есть похмелье. Трель будильника Локонте подорвала всех в его квартире. Мирно спящий Микеле резко вскочил, но головокружение вернуло его на место, только слегка изменив курс. Поцелуй с полом отдавал деревом. Развалившейся на полу Фло тоже резко подорвался, но споткнулся о развалившего звездочкой коллегу и упал следом за ним. — С добрым утром! — отозвалось тело под брюнетом. Кое-как слезть было самым настоящим испытанием. — Что вчера было? — мужчина принялся массировать виски, чтобы унять небольшой струнный оркестр в голове. Помогало мало. У концерта явно аншлаг. — А что ты помнишь? — Локонте перевернулся на спину и стал рассматривать такое помятое, сонное, но без тяжести дум лицо напротив. — После парка — ничего. — Вот и хорошо, — Микеле заметил пару бантиков в своем хвосте. Ленты явно были найдены в заброшенных закромах барахла итальянца. — Почему это? — Мот продолжал наслаждаться твердостью пола. А Микеланджело заметил несколько заплетенных косичек. Чтобы вчера не происходило, им было очень весело. — Потому что было бы обидно, если бы ты помнил, а я — нет. Мы на равных. — Спасибо, Микеле, — вздохнул коллега и улыбнулся так искренне и освобождено, что у Локонте защемило что-то в груди. — Не думал, что самое лучше лекарство от хандры — алкоголь. — Ты только не увлекайся или хотя бы не без меня, — итальянец улыбнулся, а его ушки прижались к макушке; украшенный хвост змеей пополз к французу и чтобы этого не допустить мужчина поднялся. — Так, ванную найдешь сам, а я пойду наколдую что-нибудь наподобие завтрака. — И он утопал на кухню. Флоран некоторое время не двигался и даже не моргал, но решив, что так провести жизнь не стоит, поднялся и направился на поиски ванной. Та нашлась быстро; это было небольшая комнатка в голубых тонах и со всеми прилегающими к слову «ванная комната». Умывшись холодной водой и, наконец, заметив косички, брюнет стал делать попытки вспомнить вчерашний вечер/ночь, но память явно взяла выходной и отказывалась работать сверхурочно и без оплаты своего тяжкого труда. Осмотрев себя на наличие засосов/укусов/синяков — и таких не найдя, — актер решил, что ничего такого ужасного не произошло. И даже что-то очень хорошее, ведь неосознанное ужасное настроение исчезло, а осталось то привычное, что всегда было с ним. Либо это влияние алкоголя и последовавшего за ним похмелья, либо Микеле Локонте. В любом случае, одно другому не мешает, а очень прекрасно дополняет. По всех квартире летал аромат свежего кофе и омлета. Мик явно не терял времени даром. Когда Мот посетил кухню, то отметил, что на холодильнике добавились еще две фотографии: одна с Маэвой и Мелиссой в кафе после репетиции, а другая там, где Сальери прижимает врученную Моцартом бумагу. И… на фото только Сальери. Заметив взгляд, Локонте проследил за ним и улыбнулся. — Хороший снимок, да? Не знаю, кто автор, но он лежал у меня в сумке. — Мог выбросить, — фыркнул Мот и сел на стул, взяв приготовленную чашку с ароматным напитком. — Как?! — Мик широко распахнул глаза и уставился на коллегу, — выбросить такую прелесть?! — Фло подавился кофе. — Прости? — бровь взлетала вверх, пока челюсть покачивалась внизу. Микеланджело нахмурился, хвост стал ходить из стороны в сторону. Он либо был рассержен, либо смущен, либо о чем-то думал. Или все сразу. — Ладно. Я не выбросил ее, потому что снимок-то хороший, — вышеупомянутый сняли с гладкой поверхности холодильника и положили перед тем, кто на нем изображен. — Тут прекрасно показано как Сальери относится к музыке Моцарта. Смотри, — тонкий палец указал на лицо, — голова поднята, значит наслаждение. Руки цепляются за бумагу, но не терзают ее, а будто охраняют. Рот чуть-чуть приоткрыт, глаза закрыты… — Локонте кивнул и вернул фото на место. — Не знаю, понял ли ты, но снимок хороший и не вздумай ворчать! — фыркнул мужчина. Мот поднял руки, сдаваясь и тихо смеясь. — Хорошо-хорошо, ты меня убедил. Просто, ну, немного необычно. — О, не переживай. У меня много других фоток! — и забывшись он понесся в спальню. — Фоток кого?.. Ответить на вопрос получилось красноречивый всего. Каких только фотографий не было в коллекции Микеле! Там были все и всё. От снимков с репетиций и из гримерок, до распечатанных скринов с шоу, где они участвовали, от снимков с зрительного зала и до фото с фанатами. Там не всегда был сам Мик; он просто собирал фотографии с дорогими ему людьми. — Откуда столько? — в неком ужасе спросил Фло. Завтрак комом стоял в горле, а кофе норовил вылиться через нос. — Да отовсюду! — мужчина широко улыбался; его хвост мирно покоится на его коленях, а ушки замерли в одном положении. — Зачем тебе они? — Флоран вытащил снимок, где Солаль прижимает Локонте к себе, отпуская его завоевывать Мангейм. — Не знаю. Воспоминания. Память. Рука не поворачивается выбросить. — мужчина вздохнул. — Значит не выбрасывай. — брюнет улыбнулся и потрепал коллегу по волосам. Ушки дернулись. — Если это тебе дорого, то почему бы и не хранить это. Но почему в коробке? — На холодильнике места не хватит. Да и рамок не накупишься. — Повесь так. — Микеле резко поднял голову и посмотрел на человека напротив. Ну конечно! На стены! И как он не сообразил раньше?! А Фло сидел и улыбался, широко и по-настоящему, без маски и фальши. Это грело душу и заставляло сердце трепетать. *** После того случая, Флоран словно возродился из пепла, как феникс из собственного пепла. Перестав ходить черной тучей, он очень порадовал не только труппу, но и режиссеров, которые намечали продвинуться в сцене прощания Амадея и Антонио. Этот эпизод был очень важен, но и также сложен из-за эмоциональной части. Его нужно было сыграть так, чтобы было видно, что вражда между композиторами была только видимой и что сам Сальери искренне желает всего лучшего для коллеги. Именно поэтому, ее не отрабатывали столько времени. Но сейчас, все могло получиться превосходно, ведь сами актеры прекрасно ладили. Первым это заметил внимательный ко всем деталям и мелочам Солаль. Позже, это заметили все. Фло и Микеле часто приходили и уходили на репетиции вместе, на перерывах что-то обсуждали начиная с того как они провели тот вечер, когда расстались и заканчивая деталями оперы. Они стали друзьями. Самыми настоящими. Микеле, из-за своей итальянской натуры и особенности происхождения (в частности из-за этого) полностью доверял французу; он чувствовал полную защиту и опору с ним, никогда не боялся показать истинных чувств либо же высказать все напрямую. И одна ситуация это доказала. Коэн хотел прогнать момент смерти матери Вольфганга. Вот, выходят жнецы и кладут тело женщины на носилки. Юноша упирается, зовет ее, что-то говорит… И в этот момент тьму зрительного зала рассеивает яркий свет — кто-то открыл двери. Актеры замерли; никому нельзя приходить на репетиции, если на то нет официального разрешения режиссеров. Мужчина шел по дорожке, он смотрел только вперед, точнее, только на Микеле. Тот был растрепан, специальный обруч, что несильно прижимал ушки к голове, почти сполз, а хвост из-за метаний размотался и теперь спокойно прикрывался только сюртуком. Незнакомец остановился и тыча пальцем в актера стал кричать: — Урод! Как такого допустили к работе с нормальными людьми?! Он же чудовище! — Локонте в испуге вжался в собственные плечи, обруч спал с головы, но ушки и сами теперь были крепко прижаты к макушке, хвост крепко обвился вокруг руки. — Я попрошу Вас уйти, — Аттья встал и стал гневно смотреть на нарушителя спокойствия. Он мог кричать на актеров, злиться, но делал только ради их игры, не более. Он ценил каждого человека в труппе, каждого танцора, каждого декоратора и помощника. Он ни за что не позволит какому-то проходимцу оскорблять одного из своих людей. — Вы его защищаете?! — мужчина покраснел от гнева. — Дов, я уже вызвал охрану. Мике… — но актера уже не было на сцене. Пока всё внимание было на незнакомце, он убежал. И бежал он к гримерке, но не своей. — Фло! — мужчина спокойно сидел на диване и проверял новости с телефона, но дверь резко распахивается и в его гримерку вваливается испуганный Локонте и тут же бросается на шею. — Что случилось? — все давно привыкли к объятиям мужчины, но так сжимать шею мог только до смерти испуганный человек. На вопрос он замотал головой и только сильней уткнулся в чужую шею. Конечности обоих начали наличаться тяжестью из-за неудобного положения, но никто не смел пошевелиться. Через еще некоторое время, Мот начал перебирать светлые пряди и заговорил тихо, мягко: — Что случилось, Микеле? Что тебя так напугало? Неужели Мерван такой прекрасный клоун-демон? — мужчина пытался разрядить обстановку словами. Итальянец сделал несколько глубоких вдохов и оторвался от коллеги. Он по-прежнему сидел на его коленях и обнимал за шею, но теперь было слышно что тот шептал: — Во время репетиции… в зал ворвался какой-то мужчина и начал… Он… — Оскорблял тебя? — тихо закончил Флоран. Получив кивок в ответ, он теперь сам прижал коллегу. По некоторым причинам он знал какими ранимыми являются особенные. Их психология устроенна немного иначе, и вещи которые люди воспринимают спокойно, они могут принять по-иному. А если дело доходит до оскорбления, то тут они превращаются в ранимых созданий, и очень трудно вернуть им прежний настрой. Очень трудно жить, зная, что ты сначала считался рабом, и таким и остаешься в глазах некоторых людей, а даже если сможешь добиться успеха, то тебе все равно напомнят о твоем предназначении. Это ранит. Очень сильно. — Микеле, ты же не поверил ему, ведь так? — поглаживая чувствительные основания ушек, спросил актер. Микеланджело вздрогнул. — Что бы этот тип не сказал, он заблуждается. — Он сказал, что я чудовище… урод… — И почему он так решил? — фыркнули в ответ. Локонте даже отстранился и злобно посмотрел на француза. Хвост глухо стучал по дивану. — Но… Но… — Мы считаем тебя нормальным. А то что у тебя есть что-то, чего у посредственных людей нет, делает тебя не уродом, а особенным, неповторимым. — Правда? — Микеле смотрел из-под опущенных ресниц, — Вы правда считаете меня… нормальным? — Нет, конечно, ты еще тот чудак, но это же не плохо, да? — Локонте улыбнулся и ослабил хватку. Буря миновала. Пациента удалось спасти. Через 10 минут в ту же дверь постучали. Это был Альбер. — Фух, ты здесь, — увидев мирно сидящего на столике Локонте, он выдохнул, — тебя почти по всему театру ищут. — Я… — Не нужно. Я понимаю. Нарушителя выгнали охранники. Они не знают, как он смог пройти мимо них, но просили прощение и заверили, что больше такого не повторится. — Ничего. Уже все хорошо, — итальянец улыбнулся. В открытую дверь просочился голос Дова, который явно был чуть злее обычного. — Мот, на сцену! Будем отрабатывать L’assasymphonie! — Коэн улыбнулся им обоим и исчез. Фло вздохнул и надел сюртук. Теперь пришла его очередь отхватывать от режиссера. — Должен проститься, — и поклонившись «Моцарту», покинул гримерку. Тот же сам просидел там недолго. Как только заиграли первые ноты арии, он кинулся за кулисы, чтобы послушать. Он всегда так делал. Если во время Le bien gui fait mal ему приходилось стоять на лесах, то сейчас он мог спокойно насладиться этим голосом, песней, борьбой двух начал в человеке. Локонте считал, что в отличии от жизнерадостного, несломимого и доверчивого Моцарта, Сальери сложен. Он мечется от одного решения к другому, не зная чью сторону сражения выбрать. Искренне восхищаясь музыкой и талантом Амадея, он не хочет терять свое положение при дворе и пытается унизить соперника, но решается прийти к нему и предложить помощь, потому что не может оставаться в стороне, когда великий человек страдает. Есть еще деталь, которая заставляла Микеле слушать и наслаждаться ариями друга. Деталь, которую тот добавил, чтобы лучше продемонстрировать сложный характер своего персонажа. Скрим. Эти звуки, на которые было способно его горло, заставляли итальянца каждый раз вздрагивать, а потом широко улыбаться, чувствуя мурашки по всему телу. — Подслушиваем? — Мелисса появилась откуда-то из-за спины и жутко напугала этим притаившегося коллегу. — Нет, что ты. — О, прекрати, Локонте, я же знаю, — актриса фыркнула и стала разглаживать невидимые складки на платье, заставляя мужчину нервничать и задать встречный вопрос. — Что ты имеешь в виду? — на заднем фоне Флоран по-прежнему исполнял партию снова и снова, чтобы Дов остался доволен. — После сегодняшнего случая ты же пошел к нему, да? — Он помог мне прийти в себя… — Микеле, если ты не прекратишь эти глупые отговорки, то мне придется взять ситуацию в свои руки! — Да что ты хочешь?! — Микеланджело начал не только злиться, но и паниковать. Что такого особенного могла знать про него Марс? И как это связано с Мотом? Реакция мужчины явно заставила девушку немного отступить. Он явно искренне не понимал про что она, поэтому, актриса улыбнулась и лишь сказала: — Значит, не буду портить сюрприз, — и ушла, шурша юбками. После того разговора, Микеле будто подменили: он был слишком занят рассуждениями о неком «сюрпризе», причастии Флорана к этому и о своей слепоте, — по мнению Мелиссы, — к чему-то. Дов рвал и метал, Коэн лишь тихо вздыхал. То сначала Сальери портил все репетиции, то Моцарт летает в облаках больше прежнего. И вот опять. Вышагивая под Place, je passe Микеле так погрузился в свои мысли, что споткнулся. Аттья гневно прокричал «Стоп! » и стал отчитывать мужчину. Главная репетиция назначена на завтра. Почти все места разобраны, а он спотыкается! Уму непостижимо! — Так, все, хватит! Локонте, приходи в себя и — прошу тебя — не подведи завтра. Остальных тоже касается! А теперь по домам! — танцоры поднялись и радостно, с шумом убежали в гримерки переодеваться. Мик же сел на сцене, свесив ноги и глубоко вздохнул. Режиссер прав, ему нужно собраться, ведь завтра и послезавтра такие важные дни, а он не может ровно вышагать по сцене. Рядом промелькнул знакомый аромат одеколона. — Что с тобой творится? — Солаль был все еще в костюме, но без парика. Он явно пришел сюда за ответами и без них не уйдет. Итальянец вздохнул и пересказал разговор с Марс. Тот нахмурился, — Думаю, она просто судит на первый взгляд, возможно, ее слова не имеют смысла. — Но про что она говорила?! — Локонте так устал думать об этом, что на физическом плане ощущал тяжесть своей головы. — Про ваши отношения с Фло. — Отношения? — Мик оторвал взгляд от дорожки зрительного зала и посмотрел на коллегу. Тот кивнул. — Мы с ним друзья. Что в этом такого? — Нет, дело не в этом. Думаю, поводом для ее рассуждений послужил сегодняшний инцидент. — Мужчина поправил сюртук, который безбожным образом испортил, сев на сцену. — Ты ведь пошел к Флорану, да? — Он… Помог мне успокоиться и прояснил ситуацию. Я все равно не вижу в этом ничего такого, что могло подтолкнуть ее на всякие думы! — Как он тебя успокоил? — этот вопрос заставил вздрогнуть и рассмеяться. — Словами. Разговором, а чем еще? — Микеле не мог успокоиться. Слишком странный вопрос. Как и весь разговор в общем. Он расстегнул пиджак и хвост выпал на пол сцены, с глухим стуком. Обруч до сих пор валялся в гримерке Мота. — Ну, а она подумала, что видимо чем-то другим. — Солаль встал. Свою работу он сделал. Подтолкнул этого не-юнца на нужный след мыслей. — А ч… Ооо, — глаза итальянца округлились, а ушки стали дыбом. Он понял намек Марс. — Да как она могла подумать о таком?! — Просто глядя на вас. — И «Леопольд» скрылся за кулисами. — Глядя на нас?.. — вопрос поглотил пустой театр. *** Главная репетиция прошла неплохо. После разговора, Микеле перестал летать в облаках, хоть и немного сомневался в чем-то. Мелисса продолжала красноречиво поглядывать на него, но он лишь отмахивался и выходил на сцену. Небольшой казус произошел с Флораном. Перед выходом на сцену, его сюртук порвался и ему пришлось одолжить один из гримерки Локонте. Тот, заметив знакомую вещь на чужих плечах, не рассердился как полагается в такой ситуации, а покрылся румянцем, хорошо что освещение скрыло его от любопытных взглядов; также чуть не повторился промах с Сальери и Розенбергом, но Мик изо всех сил прикусывал губу, чтобы не рассмеяться. Альберт, заметив его старания, улыбнулся и ободряюще кивнул. Также все подметили, что пианино Констанции немного фальшивило, но это никого не сбило и Дельфин так же прекрасно накричала на дочь. В целом, все были довольны (были довольны режиссеры, а значит довольны все), зрители аплодировали стоя. Микеланджело, стоя в центре, не мог перестать широко улыбаться, а стоящие рядом люди только усиливали чувство радости, удачи и счастья. Он счастлив. Наконец-то. *** День премьеры. До запланированного времени еще несколько часов, но жизнь в театре кипит и течет во всю полноту: кто репетирует, кто распевается, кто листает журнал, а кто вырывает нужные минуты сна. Маэва помогала Фло с гримом, Локонте с Солялем распевался тут же, Мелисса ушла на прогон песни, а Клэр играла в телефон. Ямин сидел на кресле и разговаривал с Мерваном. Жизнь шла своим чередом. Декораторы проверяли надежность тросов и декораций; операторы настраивали камеры, чтобы снимать оперу в 3D; рок-группа как и оркестр настраивали инструменты, проигрывали кусочки партий. И вот, настал самый важный миг. *** Рассказчик играет. Звучит ответ. Опера началась. Пока Мелин поет с Солалем, Микеле за кулисами нервничает и несколько раз проверяет хвост и обруч на голове, за что получает по рукам от подошедшего Фло. Тот был спокоен, ведь он появляется лишь во втором акте! — Не трогай голову. Туда было вложено слишком много лака и нервов гримеров. — Я так нервничаю, — еще чуть-чуть и он начнет грызть ногти. — Микеле, успокойся. Ничего… — Фло! — Локонте прервал друга, — Это очень важно для меня! Я ради этого спекталкля… К логопеду ходил, чтобы избавиться от акцента! — Так, — на плечи легки руки и слегка сжали, — Сделай глубокий вдох и выдох. Просто представь, что в зале никого нет. Ты играешь это для себя самого. Просто передай через образ Моцарта, все то, что ты хочешь сказать. — Но что? — необычные глаза сфокусировались на глазах мужчины напротив. — Что нельзя сдаваться и следовать нужно только за мечтой, — брюнет крепко обнял собеседника, и шепнул напоследок: — Удачи. Подошедшие девушки говорят о том, что скоро выход. Да прибудут с ними все девять муз. *** — Ах, это вы! — он трясет головой, отгоняя слабость и поднимает взгляд на фигуру в черном, — Сальери! Как поживаете? — Клэр подходит, что-то шепчет и снова уходит. Голова падает на грудь, но он все равно делает попытки встать. Он зовет его, — Сальери! — Флоран на мгновение опускает взгляд, но снова возвращает его другу, — Вы знаете… Сальери? Я не успею, — он подходит и сжимает плечо, облаченное в ткань. Микеле выглядит настолько ослабевшим, что Фло не удерживается и хватается за руку того, чтобы не упал, — в срок свой реквием. — Нет, Моцарт, — лёгкие проглаживания по руке. Перо ходит где-то позади. — Вы выздоровеете. — Нет, мой друг. — Локонте смотрит прямо в глаза француза и видит в их темноте свое отражение. — Смерть рядом. Возмущения Клэр заставляют лишь на мгновение разорвать зрительный контакт и лишь громко произнесенная фраза и ее движения, заставляют Моцарта очнуться. — Нет, Констанция, это больше не к чему! — Сальери стоит неподвижно. Он неотрывно смотрит на умирающего коллегу, на его последнее поручение жене и попытки завершить дело жизни, его любимое дело. Прогнав ее, он снова смотрит на черную фигуру, но прожектор уже потух и звучат первые аккорды Vivre a en crever. — On part Sans savoir Oú meurent les souvenirs Notre vie défile en l’espace d’un soupir. Произнося первые строчки он чувствует его присутствие рядом. Вот он, здесь, всего в паре метров, затемнен отсутствием света, но он рядом. — Nos pleurs Nos peurs Ne veulent plus rien dire On s’accroche pourtant au fil de nos désirs Его вступление будто придает сил, подкашивающиеся ноги обретают силу. Он поет, вкладывая душу в слова; прямая осанка, перебирание воздуха пальцами… — Qu’hier encore On ne cessait de maudire Он поет это, гладя ему в глаза, будто хочет что-то этим сказать. Тот не отводит взгляд в ответ, будто понимает… … Два врага, два великих гения музыки обращаются ко всем, с просьбой не гнаться за славой и признанием других, не идти на поводу у страха и слез. Нужно жить так, чтобы сохранить свою душу, свое «я» и доказать Смерти, что есть сила, которая способная победить ее… — On se reverra. — On se reverra. Холодные пальцы умирающего зажаты в горячие руки врага. Еще пара строк, пропетых в глаза… …и они расходятся. Отдаляются друг от друга. Моцарта забирает к себе его Муза, а Сальери уходит в тень. Множество огней. И… Яркий свет позади, занавес задергивается. Все. Конец. *** Финальная песня проходит как в тумане. Микеле еще не отошел от «прощания». Труппа выходит на поклон. Мот ведет под руку Мелиссу. Он — Клэр. Песня продолжается. Они все улыбаются, все счастливы. Очередная опера прошла прекрасно. Зрители громко свистят и аплодируют. Опера закончилось, но что с Моцартом? А он просто понял, почему именно эту сцену Дов прогонял всего пару раз и то почти косвенно. Она слишком… Слишком. В ней много этого «слишком». Когда занавес закрылся все выдохнули с облегчением. По гулу в зале было ясно, что люди еще расходятся, но Аттья не стал их дожидаться и вышел сказать пару слов артистам. — Итак, спасибо всем за прекрасную работу и выступление. Все выложились по-полной и зрители были довольны. Пока у вас выходные. Последующие репетиции будут назначены позже. Ах да, будьте готовы. Скоро начнется запись песен и продолжится съемка клипов. Ждите звонков, а пока, идите праздновать, вы заслужили! — и широко улыбнувшись, режиссеры ушли. Все тут же поспешили воспользоваться предложением. Топот ног заглушал лишь гул голосов, но и так же усталость и не у многих нашлись силы для веселого праздника. Все, скорее, мечтали упасть спать на все выходные. Но несколько из всех устроили посиделки прямо в гримерной одного из них. Солаль, Мерван, Клэр и Ямин сидели на диване (Клэр на подлокотнике). Остальные же удобно расположились на полу, облокотившись то на стену, то на коллег. Главный герой оперы почти недвижимо лежал на другой важной фигуре. Маэва удобно утроилась на Мелиссе. — Вы не заметили… — прервала тишину Мелин. — Что это представление было особенным? — прикрывая глаза, закончил Ямин. Хоть он и не являлся главный героем, тоже жутко устал. Все-таки Розенберг довольно шустрый. — Да, особенным, — кивнул Фло. — Теперь ясно, почему так мало было прогонов Vivre a en crever. Дов явно предполагал такой исход. — Никто ничего не ответил, только «угу». На большее не было сил. Француз же уловил тихое сопение. Микеле уснул, прижимаясь к нему. — Простите нас, но наш Моцарт слишком много потратил сил, — поднявшись так, чтобы не разбудить друга, Флоран направился к выходу. — Тебе помочь? — Рим чуть приподнялся, но был посажен на место сильной рукой Клэр. — Не волнуйся, — сказала она, — Сальери сам справится со своим Моцартом. — все тихо засмеялись, боясь разбудить дремавшего Локонте и его сестру по сцене — Маэву. Выйти из театра было непросто. Микеле крепко спал и ничуть не хотел помогать другу нести свою тушку домой, поэтому Фло вместе со своим здравым гласом разума (который от общения с Локонте медленно, но верно сходил с ума) решил отнести коллегу к себе домой. Во-первых, это было ближе. Во-вторых, искать ключи от квартиры у спящего мужчины как-то слишком… Микеле мирно спал, прижимаясь прохладным носом в шею француза. Но так не могло долго продолжаться, ибо тот тоже устал и не мог нести другого мужчину долго. — Микеле… — Тот не отозвался. — Микелееее. Локонте! — итальянец встрепенулся и сонно озирался по сторонам. Вздох откуда-то сверху дал направление. — Фло? — О, проснулся! Давай, шевели ножками, гений, — мужчина отпер дверь дома (а жил он в частном доме, а не в квартире, как думал Локонте) и прошел внутрь. Его коллега поплелся следом, сонно потирая глаза и широко зевая. — А что я, в общем, тут делаю? — «Тут» — это у меня дома? — фыркнул француз, — все просто. Ты уснул, и я решил помочь тебе. — Но почему мы пришли к тебе домой? — Локонте ходил хвостиком за хозяином жилища, пока тот приводил дом в приличный вид, но быстро плюнул на это бесполезное занятие и поплелся на веранду, выкурить сигаретку да отправиться спать. Черт, еще нужно придумать куда уложить Локонте. — Ну извини, у меня не нашлось сил нести тебя до твоего дома. — Ты… нес меня? — мужчина начал теребить пушистый кончик хвоста и стал внимательно разглядывать паркет под ногами. — Нет, тащил по асфальту, — засмеялись в ответ, — ты всегда так тормозишь, когда сонный? — Чаще всего, — пожал плечами Микеланджело и наконец расслабился. Когда он пришел в себя, Фло уже куда-то исчез. Решив, прекратить бегать за мужчиной, Микеле удобно устроился на диване, прикрыв глаза. Через пару минут его накрыл запах сигарет и отблеск одеколона Сальери… Именно Антонио, ведь Мот очень ответственно подошел к роли и даже подобрал запах, который идеально подходил этому необычному персонажу. Это помогало и актерам. Срывались границы игры и они словно переносились в те времена, когда Вена была центром музыки, когда она пестрела талантами. Фло сел рядом с коллегой, бессовестно развалившимся на его диване. — Мике, я хотел спросить… — Мот уселся чуть удобней и поглядывал на итальянца. Глаза того были закрыты, голова откинута на спинку, вся фигура была расслаблена. — М? — Что это было? На сцене. — вопрос заставил вздрогнуть, но не очнуться окончательно. Он слишком устал, а диван такой мягкий, и аромат сигарет смешанный с одеколоном дурманят не хуже опиума. Не получив ответа, Фло повернулся к Локонте, но тот уже крепко спал, чуть повернув голову в его сторону. Мужчина тихо рассмеялся, и хотел подняться, чтобы переложить друга на кровать или же хоть за пледом сходить, но тот заворочался, почувствовав шевеление и всей тушкой упал на француза. Крепко обнял за руку и уткнувшись в плечо, еще сильней погрузился в сладкие неги сна. Флорану же осталось фыркнуть и принять более удобное положение и тоже уснуть. *** Утро было прекрасным по нескольким причинам сразу. Во-первых, будильник не трезвонил, разрывая глотку и требуя внимания к своей персоне. Во-вторых, окна в кое-то веки были закрыты и ни свет солнца, ни пение птиц не тревожили покой мирно спящих. В-третьих, у них, — то есть мирно спящих, — сегодня выходной. И вот, когда часы показывали время после полудня, то тела на диване начали шевелиться. Первым стал просыпаться Микеле. Хоть его ничего не тревожило, его ушки все равно было более чувствительны к звукам и начали шевелиться, уловив очередной высокий аккорд птичей песни. «Снова птицы. » — промелькнуло в голове, и мужчина только сильней спрятался в чем-то теплом… И пахнущем Фло. Плед? Кровать? Рубашка? Приоткрыв один глаз, и пытаясь поймать хоть часть изображения, стал вглядываться перед собой. Вот кусочек леопардового жилета, рубашка, камзол… И это все двигалось: то опускалось, то поднималось! Сначала испугавшись, мужчина резко дернулся, но, взяв себя в руки, открыл второй глаз и поднял взгляд выше. Флоран все еще крепко спал; одна рука была сжата в объятиях Микеле, а вторая же прикрывала хвост, что удобно устроился на его коленях. Актер испытал множество эмоций: удивление, замешательство, счастье, осознание и… много чего. Когда ему предоставится еще такой шанс? Подумав так, итальянец положил подбородок на грудь мужчины и стал разглядывать его. Аккуратная щетина, четкие скулы, прямой нос, красивые губы… Микеле вздрогнул. Ч-что? Он… Он явно еще не проснулся и слишком расслаблен. Нужно умыться и взбодриться. Только он об этом подумал, как хвост, мирно лежащий на чужих ногах, дрогнул, и сжался тугим кольцом вокруг чужого запястья. — Черт, — прошептал Микеле. Необходимость встать стала еще острей. Было жутко неловко, а воспоминания о вчерашней премьере так некстати ворвались в голову. Да, во время Vivre a en crever он явно переборщил… Но эта песня что-то заставила внутри трепетать, сжиматься в агонии, будто он действительно смертельно болен и это последние минуты, которые он может посветить дорогому человеку. Человеку, что строил козни за его спиной, что разрушил его жизнь и карьеру, что настроил против него весь высший свет, но… Он был рядом, незримой тенью ходил за ним, по-своему оберегая его. Фло делал тоже самое, только без козней и прочего. Он был родней и ближе всех, знал множество секретов, слабостей, терпел все его безумия. И вот, причина рассуждений начала подавать признаки жизни. Он поерзал, нахмурился, и Микеле, еле успел убрать голову, как на него посмотрели карие глаза. — Микеле? — С добрым утром! — улыбнулся мужчина и не заметил, что его улыбка была какая-то слишком широкая и счастливая. — Давно проснулся? — француз хотел протереть глаза, но обе руки были заняты, и если об одной он знал, то вторая ночью еще свободно лежала на его собственных коленях. — Эм, Мике? — и слегка приподнял руку, которую плотно «обнимал» пушистый хвост. — Прости, но я его не контролирую… — стал лепетать итальянец. Брюнет только рассмеялся и потрепал его по волосам, снова касаясь ушек. — Ничего страшного. Завтрак? — мужчина коснулся кончика хвоста. Шерсть там была мягкой и пушистой. — Думаю, — Локонте кинул взгляд на часы, — да, завтрак. Ведь когда встал, тогда и утро. — Мужчина чихнул и почесал кончик носа. Смех был его наградой. — Ты прав, — Фло поднялся с дивана, но и Мике пришлось вскочить следом. Хватка пушистого змея не ослабла, а делать что-то нужно. Итальянец зарычал от негодования. Никогда такого не было! Что делать он не знал. — Фло, мне жутко неловко… Но… — Это более неловко, чем проснуться в обнимку? — Ну… — Или пытаться спрятать лицо у меня на шее? — Эм… — Вот видишь, ничего страшного. А знаешь, — Мот посмотрел сначала на хвост, потом на ушки, на странные глаза. Вытянув свободную руку, мужчина… стал медленно водить под подбородком, осторожно касаясь пальцами кожи. Микеле прикрыл глаза от наслаждения и расслабился до самого своего существа. Если бы не тихое фырканье, то он бы так и простоял. — Вот мы и решили проблему, — француз улыбался, поглаживая кончик хвоста, что покоится в его ладони. У Локонте вырвался обреченный вздох, когда тепло пальцев вместе с невесомыми касаниями, исчезло. — Оказывается… — Мике сглотнул, — все было так просто. — Все намного проще, чем мы думаем, — сверкая глазами, француз подошел ближе к Сальери сам справится со своим Моцартом своему Моцарту и запустил руку в шелковистые волосы и оттянул назад. Он многое понял еще тем вечером, перед сном. Мысли словно ураган пронеслись в голове, но они были настолько верными, как самые основные истины и даже не нуждались в более глубоком обдумывании. А утро еще больше помогло убедиться в их правильности. Локонте стоял спокойно и даже не думал вырываться или пытаться выпутать чужую руку из волос. Он лишь прикрыл глаза и сократил оставшиеся расстояние до теплого тела. Когда его прижали в ответ, он тихо рассмеялся, и обвил руками шею Фло, но не как тогда, в гримерке, а более нежно, осторожно… интимно. Все встало на места. На самые нужные места. В опере Моцарт умирает, но перед этим он прощается не с женой, а со своим недругом, почти врагом — Антонио Сальери. Его последние слова были адресованы ему; последний взгляд был направлен на него; последнее касание было его. Микеле же мог насладиться всем временем своего Сальери. Он был полностью его: от макушки и до носков кед. Песни, что Флоран писал на гитаре были посвящены Мике, тот же в ответ рисовал картины только для него. Их Моцарт и Сальери зажили новой жизнью, проложили множество каменных мостов друг к другу, чтобы ни один огонь, ни одно пламя, ни один катаклизм не оставил даже царапинки. Труппа встретила их, идущих в обнимку и мило о чем-то шепчущихся, со словами: «Наконец-то! ». Солаль улыбнулся Мике так по-отцовски, а Мелисса бросила на подобии « я же говорила», Маэва лишь радостно запрыгала и кинулась обнимать обоих счастливчиков. Ямин пожал руки и удалился репетировать, Клэр в шутку сказала, что рассчитывала сама завоевать сердце «холодного Антонио», а Мерван, обняв ее, сказал, что готов помочь ей справиться с горем. Теперь утро было не таким ужасным. Теперь даже пение птиц не могло потревожить сладкий сон в теплых объятиях после выматывающих репетиций; трель будильника сменялась нежным поцелуями, а утренние прогулки теперь делились на двоих. За что можно ненавидеть утро? Да не за что, в принципе.