Импульс

      Кагеяма и заметить не успел, когда это Хината стал таким обнимабельным (как девчонка, ей-богу), вот только в последние дни Шоё докучал ему не вполне стандартными просьбами.       — Кагеяма, можно тебя обнять?       — Обнимашки, Кагеяма?       — Кагеяма! Не против, если я тебя обниму?       На тренировке, пробежке и даже на матче – дабы «поднять боевой дух». При чём здесь объятия, Тобио не сильно понимал, но по какой-то причине от них не отказывался. Просто тихо стоял, будто столб какой-нибудь или дерево, и позволял себя тискать сколько угодно. «Какое ребячество!» — щекотала мозг смешливая мысль.       Сейчас ребята задержались после тренировки – Хината, как всегда, попросил покидать ему мячей. Зато повис он на Кагеяме уже без спросу, обнимая со спины. Не то чтобы Кагеяма был против (как ни странно, совсем не был!), вот только было непривычно... Странно. Сердечно утомляюще. И ещё он не понимал, зачем Шоё занимается подобными вещами. Вопрос этот долго замалчивался – как-то было неловко спрашивать. Но на этот раз он почему-то решил, что для изворотливого вопросительного знака настал звёздный час. Может, потому что никого не было вокруг (при чём здесь это, Кагеяма предпочёл себе не открывать). Или просто внезапность очередных обнимашек его добила. Так или иначе, но Тобио, вдохнув внезапно как будто выбитого из лёгких воздуха, позвал парня по имени.       — Хината!       — Ась?       Кагеяма не видел его лица, но готов был поспорить, что оно изменилось всего за пару секунд, приняло это детское, слегка настороженное выражение. Меняться в лице за короткое время без всяких масок – до чего импульсивная и, очевидно, скоростная привычка. Впрочем, и сам Шоё, если поразмыслить, целиком был импульсом и скоростью. С прыгучих ног до рыжей головы.       — Так чегось?       «Ребячество!» — вновь захихикала знакомая мысль. Тобио дотронулся до рук, обхватывающих его грудь, и расцепил их кольцо, после чего повернулся к озадаченному напарнику лицом.       — К чему это? — в ответ лишь склонённая к плечу голова. — Почему ты на меня вешаешься с этими обнимашками? Вроде не маленький!       — Кто, я – маленький?! — уловил в его речи Хината неприятный намёк, который почти сразу же предпочёл замять, перейдя к основному вопросу. — Почему?.. — на его лице всё ещё, как ни странно, держалось озадаченное выражение. Веки задумчиво опустились, а зрачки забегали. Было видно, что Хината и сам не знает, что ответить.       И он честно в этом признаётся.       — Не знаю! Просто так хочется.       Кагеяма пожал плечами.       — А что, больше не с кем пообниматься?       — Я с тобой хочу! — едва дождавшись конца предложения, упрямо проныл Хината.       «Ребячество! Совсем ребёнок...» — замигала невинно мысль где-то уже в подкорке.       Кагеяма ухмыльнулся. Как импульсивно и глупо! И очаровательно, чёрт возьми. Опершись руками на колени, он наклонился к лицу Хинаты и выдохнул:       — Вот как? — и добавил, не меняя ироничной интонации: — А больше ничего тебе не хочется?       Глаза Тобио снисходительно поблёскивали, а губы по-прежнему были растянуты в насмешливой, кривой полуулыбке.       Губы. Губы.       Губы...       Хочется!       Хината подался вперёд и коснулся этих губ своими. И он не чувствовал ни малейших уколов совести за то, что творил – ведь это действительно было то, чего он хотел. И пока глаза Кагеямы становились шире с каждой миллисекундой, Хината забывался и всё глубже погружался в невероятные, удивительные ощущения. Невероятно, удивительно новые.       Но даже импульсивный ребёнок не может долго пробыть бессознательным.       «Мой первый поцелуй!» — замаячила первая взрослая мысль.       «С Кагеямой!» — отозвалась вторая, неожиданно сладкая.       «Что я творю?» — добила сознание третья.       Шоё широко распахивает глаза, пробуждаясь от мимолётного экстаза. Он чувствует, как невольно приоткрываются губы напарника, но уже об этом не думает – отстраняется, резко отдёргиваясь. Он вернулся в суровую реальность... А здесь погодка не ахти. Заметив, что нет больше зонтика беззаботности, противные взрослые мысли враз посыпались градом на вскруженную голову: «Почему я это сделал? Почему захотел так сделать?» И ответ вроде бы так очевиден, но так тяжёл на приём...       Непогода продолжила грязно, мокро расползаться по телу. Волнение холодными дождевыми мурашками пробежалось по спине, сгибая тело в пояснице. Внезапно очень сильно заболел живот. И Шоё, поддавшись новому детскому импульсу, пулей рванул в туалет, оставив Кагеяму озадаченным и полностью обескураженным.       Лишь только за ним захлопнулась дверь кабинки, Хината упал на холодное сиденье, не позаботившись даже о том, чтобы опустить крышку унитаза. Внутри всё кричало – каждая клеточка на свой лад. Но каждая хотела продолжения, а нейроны мозга, запрограммированные думать по-взрослому, измученно выли: «Как так? Почему?! Что со мной происходит?!»       Хината обхватил руками перегруженную голову.       — Я. Влюбился. В Кагеяму. Я! Влюбился! В Кагеяму! — губы задрожали, а вслед за ними и всё тело. — Я... Влюбился... В КАГЕЯМУ! — как глупо. Просто и сложно одновременно. Хината тихо зарычал, борясь с самим с собой, с бардаком в голове, с этим беспорядочным волнением и мешанными-перемешанными желаниями.       Одним из них, кстати, было увидеть Кагеяму. Или услышать.       Как там говорят? Мечты сбываются?       — Я слышал, — глухо, слегка хрипловато. Хината испуганно вскинул голову. Живот заныл в два раза сильнее – бабочки в нём множились вовсю.       Тишина.       Торопливые шаги.       Шаги умолкли совсем рядом.       — Открой дверь, Хината.       И парень, будучи загнанным в угол, не смог не повиноваться приказу короля. Выбор был небольшим. Открывать – или нет. Шоё не мог вечно избегать Кагеяму, поэтому решил – какая разница, сейчас или потом, поговорить всё равно придётся. И он приоткрыл дверцу кабинки.       Ещё одна чёртова взрослая мысль и чёртово взрослое решение!       Кагеяма стоял перед ним и молчал. Его эмоциональное возбуждение выдавали лишь подрагивающие кулаки вытянувшихся по-солдатски вдоль тела рук. И Хината был полностью готов к тому, что этими кулаками ему сейчас куда-нибудь заедут.       Но его ожидания не были оправданы.       — Если... Если это дейстительно оно... Просто я тоже... — глаза в пол, но голос на удивление ровный. — Я тоже чувствую к тебе такое.       Хината вздрогнул. И так круглые от испуга глаза теперь с изумлением округлились до предела.       — Чувствую... Но до сих пор не знал, что мне делать.       Кап-кап – протекает кран где-то там, у входа в туалет.       Чирик-чирик – звучит птичья песня за маленькой форточкой.       Скрип-скрип – покачивается дверь кабинки на ржавых петлях.       — Я... Ведь тоже не знал, что делаю, — наконец обронил Хината. Оба одновременно оторвали взгляды от носков собственной обуви и посмотрели друг другу в глаза. По-настоящему, утопая в них добровольно и без напуганных криков. Ловя каждый нюанс, каждый фрагмент узора на радужке, каждый перелив оттенка и каждый блик. И, когда взор Хинаты невольно упал на румянец чужих щёк, он решился.       — Сделай то, что хочешь, — и ребёнок вмешался: — Пожалуйста.       И это детское «пожалуйста» пронзило Кагеяму насквозь, поэтому он, пошатнувшись, упал в объятия другого, дорого ему человека, зная, что Хината поделится ими. Смял пальцами рубашку на спине парня. Потянул, прижимая к себе, и наклонился, прижимаясь изо всех оставшихся сил самому. Зарылся носом в растрёпанные волосы, пряча лицо в их пламени, вдохнул глубоко и шумно, не боясь уже отравиться угарным газом – и застыл.       — Я просто хочу так постоять, — признался Кагеяма, касаясь губами затылка Шоё. И, будто заразившись шаловливым детством, невольно прибавил: — Можно?       — Да, — облегчённо и трепетно, не тратя больше лишних слов.       И Кагеяма не улыбается, нет. Он не хочет улыбаться.       Кагеяма не улыбается, но он счастлив.