banlieue

– Ты не думал вернуться в университет? – мы занимались абсолютно ничем. – Зачем? – я почти спал. – Не знаю, чем ты сейчас будешь заниматься? – Луи звучал как-то тоскливо. – Тобой, – я улыбнулся, надеясь, что он заметит это, услышит, я надеялся, что он уберет шляпу с моего лица и поцелует меня. – Боже, – он усмехнулся и встал с покрывала, встряхнул на меня песок и неоправданные надежды. – Луи, перестань, – я сел, поправил шляпу, протер глаза. Здесь было слишком жарко. – Вот серьезно, чем нам заняться теперь? – я поднял голову и сильно прищурился из-за солнца. – Я не знаю, дорогой, но не думаю, что меня ждут в университете. Меня не было там так долго, я даже не разговаривал ни с кем. – А ты хочешь? – я пожал плечами, опустил голову. – Почему ты спрашиваешь? Луи развернулся и ушел, оставив меня без ответа. Я накинул рубашку на плечи и смотрел на него, пока он медленно погружался в воду. Я думал наконец-то прожить свою любовь, если честно, думал быть с ним каждую секунду своей жизни. Я не хотел разочаровывать его, потому что по нему видно, что он разочарован буквально во всем, что происходит и что его окружает. Я хотел, чтобы он отдохнул, но он думал о стольких вещах и не мог замолкнуть, он постоянно говорил. Я не был против, но он явно говорил не о том. – Почему бы тебе не придумать программу? – стрекот кузнечиков прорывался в наш домик. Белый шум успокаивал меня и заполнял паузы диалога. – Она не возьмет ее, ей нужно шоу, не просто какие-то танцульки, – я усмехнулся. – Может сядешь рядом? – я упал на диван в гостиной, когда мы вернулись, а Луи, почему-то, сел на кресло. – Не-а, мне очень жарко, – он улыбнулся, прислонил к губам горлышко стеклянной бутылки, смотрел в мои глаза. Я выдохнул, отвернувшись, сделал глоток. Жидкость в бутылке нагрелась до неприятной температуры. – Сходим куда-нибудь поесть? – Луи мотнул головой. – Я пойду спать. – Уже? – я встряхнул руку с часами, посмотрел на них. – Десять часов только. – Я устал, Гарольд, – мы посмотрели друг на друга, а затем он встал. – Мы еще долго здесь будем? – Сколько ты захочешь, – он закатил глаза, вздохнул и исчез за дверью в спальню. Я просидел в одиночестве еще долго. Я думал о Риче, о Луи, о клубе, об университете, о будущем. Чем действительно нам заняться? Я бы хотел поездить по Азии, я думал предложить Луи это следующим утром за завтраком. Или когда мы пойдем на пляж. Я избирательно ступал на дощечки деревянного пола, который скрипел громче навязчивых кузнечиков, стараясь не разбудить мальчика. Когда я лег рядом и очень осторожно прижался к нему, все мое охватило приятное ощущение тепла, которое он источал. – Знаешь, твоя мама сказала мне, что они планировали тебя, – я пытался подбодрить его. – Ты ведь все равно был сыном Николаса, несмотря ни на что. – Я знаю, – в самолете было как-то тесно. – Ты когда-нибудь думал о том, что было бы, если бы он не умер? – Да, вообще-то, я думал об этом. – И? – Я думаю, он бы развелся с мамой в итоге, – Луи вздохнул, – ну.. ты понял, они бы просто разошлись. – Ты бы остался с ним? – Да, – мальчик усмехнулся и посмотрел на меня. – Но у нас не было бы возможности быть семьей, ведь он мне не кровный родственник. – Ты когда-нибудь оставишь меня? Этот разговор стал слишком личным для такого маленького самолета и людей рядом, пара из которых точно слушали нас уж очень внимательно. Думаю, что последние три дня нашего отдыха были лишними и за это время мы снова успели устать и нагнать эту тягучую тоску по воспоминаниям. Я так и не поговорил с Луи об Азии, но, видимо, он бы отказался. Ранним октябрем Луи вернулся в балет, у Фадеевой было что-то очень интересное для него и остальных. Мальчик светился от счастья после каждой своей репетиции, он не мог перестать говорить, он был неомраченным сверкающим ангелочком, которого вы могли бы приобрести в какой-нибудь старой лавке антикварных игрушек. Я вернулся в клуб, Рич имел какие-то идеи по поводу его преображения, он желал, чтобы люди вновь хотели попасть к нам, как когда-то давно, чтобы от нас веяло престижем и чтобы товарищество в нашем клубе приравнивалось к дружбе с президентом. – Добрый день, – я не ждал телефонного звонка в первый четверг ноября. – Добрый, – женский голос не был мне знаком. – Я могу чем-то помочь? – Это Фелисите Ривера, помните меня? – конечно я помнил. И боялся. – Я отправляла письмо, но оно мне вернулось, не знаю почему… – я тяжело выдыхал прямо в микрофон. – Я устраиваю свою первую выставку и хотела пригласить тебя. – Фелис… – я протер глаза, зажмурился. – Зачем? – Не знаю, я просто… – она стала говорить тише. – Это может разрушить мою жизнь, – прошептал я. – Но это было так давно, я просто хотела поблагодарить тебя. – Всегда пожалуйста, мисс Ривера. Я повесил трубку. Я просто не выдержал. Я думал, что может это все продолжение плана Мур. Этот инцидент стал въевшимся пятном на белой простыне моих воспоминаний. Спустя столько лет будоражить меня вновь, серьезно? Видимо, она так и не повзрослела. Даже если бы я хотел, а я не горел желанием, я бы не пошел. Мне интересно, но это слишком. Мы ведь не станем друзьями. Я не мог доверять ей, себе, даже людям вокруг. Надо было сменить домашний номер. Я слушал речь Рича, что он подготовил для студентов университета Леонардо да Винчи, с которыми мы собирались сотрудничать. «Всякая молодость резвости полна», – произнес гордо он, как тут же в импровизированном зале захлопали все пять человек, что пришли сегодня. Я помню, как моя мама привела меня сюда за руку, когда я окончил университет и не знал, что делать. Я думал, что я буду сидеть в нашем поместье и порисовывать портреты семьи и друзей семьи. И друзей друзей семьи по их рекомендации. Меня даже не сразу взяли, а потом за мной пришел отец Рича (он тоже был художником и основал клуб для своего сына) и сказал, что я славный малый. С тех пор я жил в Нью-Йорке. – Боже мой, зачем нам спонсоры, если у нас есть мы сами, – он потягивал мягко спиртное из стакана, что всегда таскал с собой. – Рич, да ты на грани банкротства, ты ведь ничем никогда не занимался. – У меня остались деньги с выставки, да и вообще, у меня есть деньги. – Расписки, между прочим, все еще приходят на мой адрес, ты задолжал нескольким арендодателям, ты ведь в курсе? – Банк отобрал мою чековую книжку, – я тяжело вздохнул, усмехнулся, засунув руки в карманы пальто. – Вот только давай без этого. – Рич, у тебя молодая невеста, ребенок, нет постоянного дохода, а еще ты лезешь в долги и пьешь кофе с водкой на завтрак. – Я справлюсь, у меня все под контролем, – он упал на кресло в холле. – Я умею выживать, Гарри, я ведь не сынок могущественных магнатов, которому с детства все подносили на блюдечке. – Я уж было хотел предложить тебе оплатить аренду, – я улыбнулся ему. – Позвонишь, если Матильде и Пи-Джею негде будет жить. – Да пошел ты. – Уже ухожу. Он такой упрямый, но вместе с этим и амбициозный. Я понимаю, почему он держится за клуб. Его отец был хорошим человеком. «Желтая волна» – это первая проданная картина Рича. Я не хотел бы бросать его тоже. Но шансов не было. Студентам не нужны чужие клубы с чужими взглядами. Они основывают свои и держатся вместе. Я, в принципе, принимаю это, когда-то мы все тоже были молоды. Но Рич, боже.. Наши старые друзья, наша верхушка клуба, даже не отвечали на звонки. Я знаю, что некоторые уехали, обзавелись женами, уже даже детьми. После моего откровения мы все сдвинули клуб на второй план. Многие уже даже не помогали Ричу с выставкой. – Может ты поговоришь с Матильдой? – Луи пытался утешить меня. – Он ее не послушает, – мы лежали на нашей кровати, смотрели какой-то очередной фильм. – Почему? – мальчик поглаживал мою руку. – Рич никого не слушает. – Мне жаль, – он поцеловал мой подбородок и прилег на грудь. Я обнял его чуть крепче, тяжело выдохнул. – А как у тебя дела с балетом? – Все хорошо, мы готовимся к приезду королевы Англии. – Когда она приедет? – Вроде в конце июля. – Так скоро. – Розалина уверена, что мы успеем. – А мне можно будет прийти? – я почувствовал, как он улыбнулся. – Если тебя пригласит президент или первая леди. Мы мягко посмеялись, я поцеловал его голову. Я предложил ему уехать на пару недель в Париж, отметить его день рождения и новый год там, но он отказался. Сказал, что не хочет отвлекаться от балета. Я не возражал, я не горел желанием уезжать, просто хотел развеяться. Луи купил билеты на выставку Фелисите. Он не знал и хотел сделать мне подарок в виде свидания. Это была выставка фотографий, и я тоже об этом не знал. Не догадался. Она ведь рисовала и художественную школу должна была окончить, хотя, наверное, я сломал ей жизнь, и она больше не смогла рисовать. Мне пришлось пойти, чтобы все это не казалось мальчику подозрительным. Мы сходим, посмотрим, я буду делать вид, что не знаю ее. Я слегка паниковал, ведь она не должна была возвращаться, она вообще не должна была существовать для меня. – Красиво, правда? – людей было немного. – Да, – Луи был очарован, он рассматривал каждый из снимков минутами. Я не заметил Фелис среди гостей, и это, наверное, к лучшему. Я хотел увидеть ее, но только чтобы посмотреть, в кого она выросла, сохранились ли ее выдающиеся черты лица и загорятся ли ее глаза, если она увидит меня. Но все мои маленькие желания так и остались желаниями, что действительно было к лучшему. Двумя днями позже она позвонила, в последний четверг ноября. Меня тогда не было дома, трубку поднял Луи, и Фелисите оставила свой номер. Два дня спустя я смотрел на мятый клочок бумаги в три ночи и думал, как бы с ней попрощаться. – Гарри? – Привет, – я снял телефон с гвоздя и сел на пол. – У тебя все хорошо? – Ты останешься в Нью-Йорке? – я аккуратно подтянул провод телефона. – Да, наверное, – она зевнула, я этому улыбнулся. – Но ведь тебе нельзя было. – Неправда, ты ведь не контролируешь мою жизнь, – она прокашлялась, ее голос стал четче. – Прошло уже столько лет… – Почему ты звонила? – Что? – Ты звонила два дня назад. – Я просто хотела поблагодарить тебя за то, что ты пришел, – я томно выдохнул. – Ты была там. – Да, но я увидела мальчика и не решилась подойти. Я не думала, что у тебя есть сын, – я посмеялся. – Что? – Ты что, не читаешь газеты? – по тишине по ту сторону я понял, что она их не читает. – Он не мой сын, но это уже не твое дело. – Он один из… как я? – Я хотел бы провести с ним всю свою жизнь. – Его родители рано или поздно узнают. – У него есть только я, Фелис, и у меня есть только он. И ему уже почти двадцать. – По нему и не скажешь. – Да, знаю, у него специфическая внешность. – Почему позвонил ты? – я выдержал паузу. – Я знаю, что ты бы не перезвонил, ведь ты не один, но сейчас начало четвертого утра и у тебя грустный голос. – Я хотел попрощаться и попросить тебя больше не появляться в моей жизни. – Ты любишь этого мальчика? – Ты должна пообещать мне. – Не разбивай ему сердце, иначе он будет всю жизнь помнить. – Я не виноват в том, что нас разлучили. – Прощай, Гарри. Она повесила трубку. Я хотел сказать ей, что они с Луи не похожи, но, видимо, ей это уже не было интересно. Конец нашего диалога сохранился в моей памяти в виде жвачки, ведь мы то и дело перебивали друг друга, не слушали и хотели оказаться правыми. Я так и не спросил ее, обрезала ли она волосы, носит ли она все еще льняные сарафаны, пьет ли кофе на завтрак. Я повесил телефон на место, и когда вернулся в спальню, уже и забыл, что звонил ей. Я не разбивал ей сердце и она должна была знать об этом, а не встревать в деликатный ход событий моей жизни. Я стараюсь слишком сильно, чтобы все наладить. – Ты попросил завести спонсора сам, Гарри! – в доме Рича стояла отвратительно едкая атмосфера, что впитывалась в обивку мебели вместе с испарениями алкоголя. – Но Брайант, Рич, ты серьезно? – он сомкнул зубы, отвернулся. – Да с ним хоть договориться можно! – Хватит кричать! – Матильда стояла в дверном проеме гостиной с Пи-Джеем на руках, чье личико покраснело от плача. – Это мой дом, Матильда, если ты вдруг забыла, – мы с ней посмотрели друг другу в глаза. – Рич, – наверное мне не стоило встревать. – А ты что, ты меня тоже бесишь, – он вышел, прошел мимо своей невесты, которой сам же отдал кольцо и признался в любви, прошел так, как будто никогда и не знал ее. – Почему ты все еще здесь, Матильда? – Я не могу вернуться к родителям с ребенком, мистер Стайлс, а жить одной… – Я могу помочь. – Он хороший человек, просто нервный. И у Пи-Джея должен быть отец, – я посмотрел на малыша, что жевал собственный палец, истекая слюной. Наверное Рич попытается быть отцом, если будет помнить о своем. – Но ты ведь не любишь его. – Не все в этом мире происходит по любви. Обрести на несчастье сразу три жизни… Я поражался таким людям. Я бы никогда так с собой не поступил. Смотреть на них, видеть эти лица, Рич бесился от всей этой ситуации в его жизни, а Матильда была вроде удовлетворена тем, что обрела «женское» счастье, мифами о котором ее кормили с детства. – Ты бы хотел когда-нибудь рассказать всем, что мы вместе? – я все еще надеюсь, что следующим утром не вступлю в тарелку, которую оставил возле кровати на полу. – Не знаю, может когда люди станут принимать такое, – блестки на коже Луи подлавливали лунный свет, в свой день рождения мальчик был щедро одарен вниманием. – Правда? – А ты? – он был сонный. – Я бы хотел оставить этот маленький секрет при себе. – Ну, так тоже можно. В любом случае, я сам еще не готов рассказать. – Я тебя ни к чему не обязываю, это был просто вопрос, – я поцеловал его висок и улыбнулся, когда он зевнул. – Пора спать, да? – Да. Он устал. Я вспоминал о Фелис. Она напоминала мне о том, что некоторым мечтам не суждено сбыться и это нормально. Она напомнила мне о том, как важно двигаться дальше и не просто откупаться от проблем. А Луи был просто счастлив. Волшебная атмосфера его собственного дня рождения обволакивала его волнения и грела их до состояния незначительных помех. То, как он вырос, господи… Каким прекрасным юношей стал Луи. Я так завидовал ему, его красоте, его ауре, всей его личности. Он был таким интересным, не серым, в нем «не выросло» все то, что так привлекает в детях. Искренность, охваченность чем-либо, простота. Я ценил все это в нем, пытался научиться. Даже то, как он спал сейчас. Все детские привычки остались при нем. Он видит свои лучшие сны в позе звезды, и при этом у него всегда есть местечко для меня. Мальчик дотрагивается до меня лишь только кончиками пальцев своей руки, он меня чувствует, хочет чувствовать, но и хочет личное пространство. Тем утром я вынес посуду из спальни до того, как успел про нее забыть. Луи мягко дышал. – Послушай, я обещал тебе приехать до полуночи, я приехал, – он был так пьян. – Надо было пойти со мной, чтобы контролировать, как ты любишь, – до нового года оставалось всего семь минут. – Не моя компания, ты же знаешь, – он улыбнулся, открыв дверь в ванную комнату. – Да и я сам неплохо провел время, – я усмехнулся в ответ. – Не сомневаюсь, – он захлопнул за собой дверь. Я стоял около нашей полуразобранной рождественской елки и трясся. Меня так трясло только на самом первом суде. Я крутил в руках кольцо матери, фамильное, с небольшим красным гранатом. Я помнил его. Она носила его камнем внутрь ладони, чтобы не привлекало много внимания, чтобы сочеталось с образами. Иногда поворачивала. Кольцо отца было с тяжелой, буквально вылепленной лепесток за лепестком розой, но все еще не слишком большой, сдержанной. Это кольцо сейчас лежало в моем кармане. Папа иногда тоже носил его розой внутрь, под стать матери. Они были у них вместо свадебных колец. Такие довольно старые, таинственные, как обозначение чего-то важного. Луи вышел из ванной буквально через минуту. – Ты куда? – мой голос вздрогнул. – Спать, – он зашел в спальню. – Нет, Луи, подойди ко мне. – Ну что еще? – он запрокинул голову назад, когда шел ко мне, тяжело вздыхал. – Я устал, Га-арольд. – У меня есть подарок, – я спрятал кольцо в руке, смотрел на мальчика. Луи вновь тяжело вздохнул, встал передо мной. – Только молчи, хорошо? Он кивнул. Я улыбнулся, раскрыл ладонь и поднял ее на уровне его груди. Луи приоткрыл рот, посмотрел на меня своими округленными глазами и тихо вымолвил: – Гарри, что.. – Попросил же молчать, – я усмехнулся, взял его руку в свою и передал ему кольцо. – Я не делаю тебе предложение, – я крепко сжимал его кулак в своем. – Мы ведь так и не начали встречаться, мы приподняли наши отношения на уровень родственных душ, а там ведь нет ступеней, нет этапов совместного проживания, женитьбы, детей, внуков, счастливой старости. Мы просто вместе и я не хотел бы это менять, – он смотрел на меня своими мокрыми глазами так, словно я спасал его жизнь. – Но я люблю тебя, Луи, и если ты захочешь называть меня своим женихом, то я только буду этому рад. Я очень сильно тебя люблю. Я знаю, что люди могут думать о нас, что они думают обо мне. Но то, что мы нашлись друг у друга, – я уже не говорил. Мое сердце мягко напевало ему эти слова, – это просто подарок вселенной. Ты научил меня верить во вселенную и судьбу. Мне кажется, что до встречи с тобой я ничего не понимал, вел праздную, бесцельную жизнь, находился в петле. Я жил от Марселя до Марселя, я грезил перед сном о своем отпуске, я по-настоящему был счастлив только во Франции. И когда я встретил тебя – я словно нашел воплощение всех своих грез в тебе. Ты как маленький городок со всеми его жителями, их домами, наполненный самыми теплыми историями. Такой же интересный, цветущий, такой же согревающий. Ты научил меня быть счастливым в любое время года, в любом месте. Ты стал моим личным Марселем, моим домом. Ты научил меня быть собой, не бояться, быть проще, любить людей, ты научил меня использовать свои таланты правильно. Я никогда так сильно не наслаждался рисованием, как в те моменты, когда писал твои портреты. Ты словно только сошел с райского конвейера по-ангельски красивых людей. Видеть, как ты растешь, – это словно наблюдать массивный звездопад. Я каждый день благодарю твою мать за то, что она выбрала меня твоим опекуном, – первая его слеза покатилась вниз по щеке. Я убрал ее с его лица. – Ты приземлил меня и вместе с этим вознес. Никто никогда так сильно меня любил, никто не обнимал меня ночью, никто не заглядывал в мои глаза так, как это делал ты. Ты просто, не знаю, господи, – я посмотрел в его глаза лишь на секунду дольше и потерялся, – вот, видишь, так ты действуешь на меня, – он усмехнулся и следующую свою слезу протер сам. – Я так сильно тебя люблю, обожаю, дорожу тобой. Я обожествляю тебя, ты мой маленький бог, моя религия, мой храм. Я так счастлив, что со мной кто-то такой. Ты придал моей жизни смысл, которого мне так не хватало. За последние восемь лет я сделал больше осознанных, правильных вещей, чем за те тридцать шесть лет жизни. Я замечаю изменения в себе, и они мне нравятся. И меняюсь я ради тебя, благодаря тебе. Я хочу, чтобы кольцо было у тебя. Я не знаю, почему не отдал его раньше, ведь я должен был. И он поцеловал меня. Я отпустил его руку, обнял за талию. Луи положил свой сжатый кулачок на мое плечо и почти откусил мой язык. В ту ночь у меня было все. Когда он надел кольцо и потом помог мне надеть мое, я почувствовал в голове, где-то в районе затылка тепло, расплывающееся вниз по шее. Луи не проговорил слова любви, он тогда вообще ничего не сказал, но я все видел. Каждая крапинка в его глазу была посвящена мне. Он был мой. А я был его.