На кладбИще ветер свищет

Во всем были виноваты пирожки. Обычные такие пирожки, поджаристые, с вишневым вареньем, без которых бабка отказывалась отпускать меня за порог. Наверное, ей представлялось, будто без ее пирожков я бесславно помру с голодухи – в долгом и трудном путешествии домой, занимающем аж сорок минут. Так или иначе, теперь пирожки в моем рюкзаке благоухали на полкладбища, а я опаздывал на последнюю электричку. Причем здесь кладбище? Говорю же, я опаздывал на электричку. Вот и решил срезать через заброшенный деревенский погост. Если честно, идея оказалась средней паршивости. С одной стороны, так действительно было ближе. С другой, шарахаться по вусмерть заросшему погосту в потемках – это сильно на любителя. Его бы фотку да в словарь фразеологизмов, к выражению «сам черт ногу сломит». Под ноги лезло буквально все! Полная луна, будто издеваясь, пряталась за тучи в самые ответственные моменты. Можно было, конечно, подсветить мобильником, но аккумулятор почти сел, а оставаться совсем без связи я сильно не любил. Поэтому, пару раз споткнувшись и едва не впечатавшись носом в покосившийся, заросший мхом крест, волей-неволей перешел с бодрой трусцы на медленный шаг. Похоже, успеть на электричку мне сегодня не грозило. Завтрашняя встреча накрывалась медным тазом. Еще и обратно переть… Расстроенный этой мыслью, я тем не менее упрямо продвигался вперед: на черепашьей скорости, мрачно пережевывая пирожок и глядя строго под ноги. Дул ветер, началась противная моросня – погода все больше портилась, а вместе с ней и настроение. Ветка, вырвавшись из руки, больно хлестнула по щеке, некстати разнылось поврежденное в детстве колено. И когда я опрометчиво подумал, что хуже уже некуда, кусты затрещали, выпуская что-то довольно большое, белое и подвывающее. От неожиданности я целиком проглотил остаток пирожка и… Нет, если вы сейчас подумали, что я заорал: «Привидение!» и рухнул в обморок, то это вы неправильно подумали. В привидений я не верю. Как и в чертей, вампиров, оборотней и прочий околокладбищенский фольклор. А вот в алкашей верю, и в торчков тоже. Поэтому я проглотил остаток пирожка и ловко сделал Белому подсечку. Белый с готовностью рухнул на землю, где и забарахтался, не переставая подвывать. Тут бы мне оставить его и идти себе дальше, но подсвеченные цифры на часах показали, что на станцию я успею лишь в том случае, если экстренно освою телепорт. Засада… От злости я отвесил Белому легкого пинка. – Куда спешишь, приятель? – Никуда, – вполне внятно проскулил тот. – Ты чего дерешься? – А ты чего на людей кидаешься? – парировал я. – Вставай давай. – Не могу… Запутался. Луна высунулась из-за очередной тучи, и я разглядел, что Белый вовсе не белый, а какой-то то ли зеленоватый, то ли голубоватый, да еще в цветочек. В смысле, одеяло на нем в цветочек, а самого в одеяле видно не было. – Ты что, лунатик? – фыркнул я, пытаясь сообразить, с какого конца начать спасательную операцию. На электричку опоздал, так хоть этого чудилу выручу: будем считать, не зря прогулялся. – Я не лунатик, – жалобно пропыхтел чудила, – я студент. Мы здесь на практике полевой… биологической… Я нащупал угол одеяла, зажал его в кулаке и принялся шарить в поиске второго. – Значит, вас здесь таких много? И все в одеялах по могилкам шатаются? – Я на спор… Заблудился, очки разбил. А в одеяле – потому что холодно… Ну, в этом он был прав, весна нынче выдалась неласковая. Того и гляди снег выпадет… С этими мыслями я крепче сжал оба угла и со всей дури дернул. Мои усилия были вознаграждены коротким воплем и смачным звуком падающего тела. – Жив, студент? – поинтересовался я, сворачивая одеяло в неаккуратный сверток. Студент был жив, но, похоже, ненадолго. В обращенных на меня глазах – красивых, больших, беззащитных глазах потомственного очкарика – стыл смертельный ужас. Подавив глупое желание обернуться, я нахмурился. – Ты чего? – Ы, – выдавил Студент и зачем-то ткнул себя пальцем в район рта. К слову, симпатичного такого рта, не хуже глаз. Кхем, простите, отвлекся. Так вот, от этих упражнений в жестовой речи я пришел в еще большее недоумение. – Что «Ы»? – Ы-ы. Студент продолжал указывать на свой рот и пялиться на меня с видом угодившей в когти льва антилопы. Окончательно перестав понимать, что происходит, я машинально потер подбородок и… Воззрился на перепачканную липким и темным руку. Тьфу ты, долбаные пирожки! Без особых угрызений совести я утер физиономию краешком трофейного одеяла, потом бросил на Студента укоризненный взгляд. – Теперь чисто? Так бы и сказал, что у меня рожа в варенье. А то мычишь, как паралитик… Красивые беззащитные глаза моргнули. – В-варенье? – Ну да, вишневое. Бабка пирожков напекла в дорогу. Пока возилась, я на станцию опоздал. Думал, через кладбище срежу, но все равно не успел. Хочешь пирожок? – Нет, с-спасибо. Студент сел. Потом осторожно, словно не доверяя ногам, поднялся и вздохнул. – Так ты на станцию? – Куда уже? – скривился я. – Что я там буду делать? Ночевать на лавке? Обратно потопаю. – Обратно, – повторил Студент. – Слушай, можно с тобой? Ты из Виничево? У нас там база недалеко, я доберусь. Он смотрел на меня этими своими умоляющими оленьими глазами, а я смотрел в ответ и напоминал себе, что зарекся западать на придурков. У тебя практика, вот и собирай цветочки, режь лягушек и наблюдай за птичками, или чем там биологи занимаются. И спи по ночам, а не шастай по кладбищам. Поспорил он! Я думал, так только десятилетки развлекаются… – Я бы позвонил, – болтал Студент, кутаясь в малость подпорченное одеяло. – А тут зарядка села. Только успел селфи с памятником сделать, ну знаешь, для доказательства… Вспышка последнюю зарядку сожрала. И я ходил, ходил, искал выход… Я мрачно угукал в ответ. Колено меня убивало. Дождь усиливался, и трава промочила штаны аж до колен. Терпеть не могу мокрые носки… – У тебя бабка в Виничево? И часто ты к ней ездишь? А сам ты откуда? А этому кладбищу сколько лет? Я не отвечал, но Студента это не смущало. Он продолжал щебетать. По-моему, здорово трусил, несмотря на компанию. – А правда… – его голос дрогнул. – Пацаны рассказывали, будто здесь отрубленную башку нашли. На оградку насаженную. С выклеванными глазами. А во рту черви. Я выразительно закатил глаза, но промолчал. Еще не хватало всякие глупости обсуждать: я такое еще после летнего лагеря в третьем классе перерос. – А еще я слышал, будто однажды две школьницы сюда на лето приехали, – говорил Студент страшным шепотом. – Пошли ягоды собирать, заблудились и вышли уже ночью, вот как раз на это кладбище. Слышат – ребенок плачет. Пошли на звук, а там младенец прямо под крестом лежит, в белом кружевном одеяльце. Одна наклонилась его взять, а он глазами красными сверкнул, из одеяльца выпрыгнул – и как ей в шею вцепится! Наутро отправились их искать, этих девочек, и только трупы нашли, сухие, как мумии. «Ну тупо-о-о-ой!» – сказал я про себя голосом Задорнова. Ну подумай ты своей красивой башкой! Даже если бы этот младенец с вампирскими замашками и правда существовал – что само по себе полная фигня. Если он сожрал обеих девчонок, и нашли только трупы, то кто потом об этом рассказал? Мимо пролетавшая ворона? Пусть даже какой-нибудь бомж из-под кустика наблюдал, как он мог в темноте рассмотреть, что у младенца красные глаза? Или они у него, как фары, горели? – А еще говорили, что один мужик пошел бухать, сел на могилку и провалился, – с придыханием сказал Студент, не подозревающий о моих нелестных мыслях. – Только бутылка осталась и дырка в земле. И будто по ночам он ходит там, под землей, и воет. Не успел он договорить, как раздался печальный протяжный вой. Студент, смешно пискнув, прижался ко мне, и я немного завис, решая, чего больше хочет моя рука: приобнять бедного придурка за плечи или изобразить фейспалм. – Это собака, – В итоге я занял так и не определившуюся руку убиранием мокрых волос с лица. – Шавка деревенская. Биолог, блин… Собачий вой от человеческого отличить не может… Последние два предложения я, сжалившись, произнес про себя. – А, – сказал Студент, и воцарилась блаженная тишина. Увы, ненадолго. – А ты знаешь страшные истории? – спросил он заговорщицким тоном. Я, мысленно застонав, вглядывался в темноту, где вот-вот должно было замаячить мое спасение в виде кладбищенских ворот. Этот парень сводил меня с ума. Мне попеременно хотелось затащить его в кусты и придушить и… затащить в кусты и сделать кое-что другое. Впрочем, бояться Студенту было нечего: эти желания сменяли друг друга слишком быстро для каких-либо решительных действий с моей стороны, да вдобавок даже распоследний маньяк не полезет в кусты в такую поганую погоду и с отваливающимся коленом. – Нет, – очень спокойно ответил я. – Не знаю. Большинство моих знакомых, услышав такой тон, быстренько оторвали бы себе языки и спрятали бы их в сейф для сохранности. Но Студент меня не знал, поэтому язык себе не только не оторвал, но и продолжал им молоть. Вывалив еще порцию идиотских страшилок, он принялся пытать меня не менее идиотскими вопросами. Я отделывался односложными ответами, надеясь, что до него рано или поздно дойдет, что собеседник малость не в настроении. Однако до него не доходило. И последний вопрос стал последней же каплей. – А почему ты все время молчишь? До сих пор не знаю, почему я просто ему не врезал. Ну ладно, за дурость морду бить как-то не того. Но я мог его послать. В конце концов, словами через рот объяснить, что светская беседа у нас с ним сейчас не получится. Рассказать про накрывшуюся встречу, больное колено и дрянную погоду. Но я зачем-то сделал по-другому. Я остановился. Я взял его за прикрытые одеялом плечи. Я посмотрел ему в глаза. Я улыбнулся. И сказал: – А я и при жизни болтать не любил. Через полсекунды у меня в руках осталось лишь печально обвисшее одеяло. Еще секунду я прислушивался к громкому треску кустов. А потом все-таки выматерился и, забыв про колено, ломанулся следом. – Стой, дурак, я пошутил! – орал я на бегу. – Стой, ноги ведь в темноте переломаешь! Знаете, лучше бы я молчал. Не было ни крика, ни звука падения, я просто вылетел на относительно открытое место и увидел Студента. Он сидел на могилке, прислонившись к кресту, и держался за ногу, белый, как то кружевное одеяльце малютки-упыря. – Я пошутил, – выдохнул я, переводя дух и нащупывая мобильник. – Придурок… Студент в кои-то веки помалкивал. Наверное, боялся, что если откроет рот, то сблюет. Переговорив с местным фельдшером, я сунул телефон в карман и склонился над погрустневшим Студентом. – Хватайся за шею. – Зачем? – вяло спросил он, но послушался и ойкнул. – Ты чего? – За ворота тебя вынесу, чего… – прокряхтел я. – Как нас, по-твоему, здесь искать станут? Будем инструкции раздавать в духе «От могилки Алисии Петровны двадцать шагов на север?» Или поорем, как твой вампирский младенец? Студент молчал, и мне сделалось совестно. Все-таки страдает человек, пусть и идиот, а я издеваюсь. – Не дрейфь, Студент, – сказал я, кривясь от натуги и фальшивой жизнерадостности. – Это не смертельно. До свадьбы заживет. – Я гей, – буркнул он. – Если сильно захочется, поедешь к америкосам и выйдешь замуж, – не смутился я, старательно игнорируя странное теплое ощущение где-то между ребрами. – Кстати, я тоже. – Тоже выйдешь замуж? – Нет, я тоже гей. Студент, кажется, не впечатлился. Одно хорошо – колено так офигело от свалившейся на него нагрузки, что больше меня не беспокоило. *** Мы чинно, как две институтки, прогуливались по больничному дворику. Время от времени я церемонно ловил Студента под локоток: он все никак не мог привыкнуть к костылям и норовил с них сверзиться. А я все не мог привыкнуть к его имени, продолжая называть его прежним прозвищем. – Ты не представляешь, как надо мной покатывались однопалатники, – вдруг признался Студент. – Ну, когда я рассказал, как… – он кивнул на свою многострадальную конечность. – К нам аж Надька примчалась. Надька была одной из сестричек. Студент знал их всех по именам и, кажется, по именам их детей, и чуть ли не по кличкам их кошек и собак… Перелом щиколотки оказался не простой, а хитровывернутый, ему в ногу зафигачили не то спицу, не то пластину, потом было еще какое-то осложнение… Короче, бедняга Студент торчал в больничке пятую неделю. Но – надо отдать ему должное – не унывал. – А ты, дурак, так сразу и выложил, – хмыкнул я. – Сказал бы, что с лестницы упал, и дело с концом. – На меня так обезболка действует, я не говорил? – вздохнул он. – Много болтать начинаю. Ну, минут пятнадцать, а потом ничего. Я внутренне содрогнулся. Попытался было вообразить, как Студент болтает еще больше обычного, но воображалка угрожающе заискрила. А вообще, к парнишке просто надо было привыкнуть. Оказалось, что мы живем не только в одном городе, но и в одном районе, в больничку его положили тут же, и я ходил к нему, как на работу. Сперва Студент дичился: то ли винил за покалеченную ногу, то ли не до конца поверил, что я не оживший труп. Но время и презенты в виде домашней жрачки его смягчили, и парень стал смотреть на меня вполне благосклонно. Настолько благосклонно, что порой я смел надеяться, что у нас с ним что-то вытанцовывается. Впрочем, торопить события не было смысла – что-что, а танцевать с его костяной ногой мы сможем нескоро. Кстати, насчет костяных ног… – А прикинь, – сказал я таинственным голосом, – что кто-то был тогда поблизости и видел, как мы с фельдшером грузим тебя в машину. И по деревне будет ходить новая страшилка о призрачной «буханочке», которая в полночь появляется на погосте, оттуда вылезают призрачные врачи и утаскивают в ад всех, кто не успел вовремя убраться с кладбища. Остается только одеяло, перепачканное вареньем. – Призрачные врачи так не матерятся, – заметил Студент с неоправданной на мой взгляд уверенностью. – Они утаскивают в ад все живое, – не смутился я, – смолкают крики, и снова становится тихо. Молчат птицы, молчат звери, молчат мертвяки в своих могилках. Все молчат, только ветер свищет… – На кладбИще, – закончили мы хором и засмеялись.