Лучшее в моей жизни

Он и Микаэль тогда уже год учились в Эльвебаккене. Эвену было не по себе от необходимости менять школу — в глубине души он опасался, что Микки может найти себе более клёвых и интересных друзей. Так и вышло. Буквально через неделю Юсеф Акар и трое других стали в столовке махать им руками, чтобы подсаживались. Точнее, они хотели видеть Букхала, потому что тоже все были из мусульман. Эвен прилагался к нему, как салфетки к купленному в киоске кебабу — совершенно бесплатно. На самом деле, он имел ничего против — Юсеф, Адам, Элиас и Мутта были просто отличными ребятами. С чувством юмора, хорошо подвешенным языком. К осенним каникулам Эвен привык и стал сам откалывать такие шуточки, что они грохали от хохота на весь школьный двор. Но, сколько бы усилий он не прикладывал, чтобы влиться в новую компанию, их было недостаточно. Микаэль, словно прекрасный лебедь из сказки Андерсена, наконец, нашёл своих — ребят, на которых он был похож. А вот этнический норвежец Эвен Бэк Нэсхайм выделялся на них фоне, мозолил всем глаза. В шестнадцать, со своей белой ровной чёлкой, он выглядел мальчиком из фотоархива Гитлерюгенд. Зато Микки чувствовал себя, наконец, понятым и принятым целиком. Теперь он время от времени тоже колоритно выражался на арабском. Парни могли даже разговаривать на этом языке, невольно изолируя Эвена, который не понимал ничего. Они жили в Осткантен и по другому произносили окончания, даже метро называли другим словом. Их матери и сёстры носили хиджабы, а вместо скромного свёртка с матпаккé им давали с собой совсем другую еду — обильную, острую, пряную. Эвену приходилось стоически терпеть постоянное ощущение своей инаковости, неуместности. Но, если подумать — разве не так чувствовали себя иммигранты в Осло? Даже те, кому дали гражданство. Отсутствие расизма в столице пафосно декларировалось, но подразумевало лишь то, что он был менее явным. *** Сана, младшая сестра Элиаса, могла прийти из школы зарёванной. Потому что одноклассницы опять наговорили ей гадостей, подзуживая друг друга, с каждым разом всё больше борзея от безнаказанности. Сане было только тринадцать, и выдерживать систематическую травлю для девочки-подростка казалось делом немыслимым. Однако, Эвен знал, что она каждый день заставляла себя идти в ненавистную школу, и зубрила уроки до полуночи, пока глаза не начинали слипаться. И не мог не уважать за это — мелкая, небольшого росточка, Сана противостояла целой толпе безмозглых дылд (которым, видно, нечем больше было заняться). Наверное, через полгода рядом с ними Эвен понял, что всё это время ошибался. Никто не собирался отнимать у него Микки. Парни не относились к нему плохо и не стремились от него избавиться. Эвену мешала только собственная ограниченность и предубеждения — о своей культуре и обычаях, непонятных ему, каждый из них готов был рассказывать взахлёб. Юсеф был турком, Элиас — марроканцем, а Адам и Мутасим — наполовину сирийцами. И все вместе они стали казаться Эвену неисчерпаемым источником нового, с чем он раньше не имел шанса соприкоснуться. Такая дружба была... освежающей, открывала новые горизонты для разума. К весне они называли себя «Baloon squad». Когда с шарами в руках шли поздравлять Сану с днём рождения, это выкрикивали незнакомые старшеклассницы. Звучало прикольно — так почему нет? В компании редко говорили о девчонках. Считалось, что у Элиаса была куча, и он в этом профи. Юсеф помалкивал и посылал заинтересованные взгляды хмурой Сане (считая, что не палится). Адам и Мутта не выступали, потому что оба прискорбно были девственниками. Эвен помалкивал, потому что не хотел лишний раз упоминать о Соне при Микаэле. Микки опускал длинные ресницы и застенчиво улыбался, как бы говоря: не-е, чуваки, вы что, мне такое ещё рано! Однако, все они ходили в зал «качать бицу», наполовину оккупируя собой зону со свободными весами. Толку от их занятий было чуть — никто не намеревался следовать плану тренировок или хотя б денёк не жрать пиццу «Grandiosa». Эвену было забить на свою спортивную форму. Он мог полчаса тупо просидеть на тренажёре для грудных мышц, не давая возмущённым девицам заниматься. Микки, лёжа на скамейке, выжимал гриф, и смуглый плоский живот напрягался на выдохе. Эвен сглатывал сухим горлом: эта футболка явно стала Микаэлю мала и всё время задиралась. Его расставленные ноги можно было видеть до середины бёдер — гладкие, с чётко очерченными икрами. Зачем нужно что-то менять в этом совершенстве, Эвен не мог даже представить. *** Микаэль рос в семье, где культуры его родителей непрерывно смешивались в причудливых пропорциях. Папу Микки звали Акер, что звучало, как норвежский топоним. Но на деле было именем египетского божества, покровителя умерших, объединяющего восток и запад. Микаэль был прямым результатом такого объединения. Микки посещал пятничные молитвы в близлежащей мечети и умел читать коран монотонно, нараспев. А ещё с такой лихостью гонял по склонам, заросшим ёлками, что Эвен просто диву давался. Мик, как и все нормальные люди, хотел на новый сезон куртку и штаны из свежей коллекции Norrøna. И в то же время, мог смотреть с папой концерт Амра Диаба, сидя перед мигающей плазмой, в темноте. Его мама Фрёйдис, в девичестве Эдегор, приняла веру мужа. Но это не мешало Микки проводить выходные в хютте, принадлежащей её семье уже несколько поколений. Эвен сам неоднократно гостил в этом доме с облезшей бордовой краской на фасаде и скрипучими половицами. На чердаке можно было обнаружить внушительную стопку засаленных «Alle kvinners» (начиная с тридцать седьмого года). Ночью на каждом квадратном сантиметре спала пара родственников (а их у Фрёйдис было чудовищно много). Утром помятые взрослые мыли посуду в холодной воде, пока они собирали бруснику и чернику при помощи пластиковых чесалок. Ягоды с ванильным кремом были божественно вкусны. Эвеновы мама и папа имели обустроенный загородный дом с водопроводом, электричеством и вайфаем, потому как на меньшее Ула была не согласна. Национальные стандарты могли идти к чёрту — в крайнем случае, Эвен бы приобщился к природе у кого-то из друзей. Мать вообще отличалась нонконформизмом. В её жизни не было столь привычного для многих понятия tidsklemma — вечной суматохи, замешанной на гиперответственности. Может, потому, что Ула родила ровно столько детей, сколько была в состоянии воспитать. *** Он ведь просил не упоминать при матери про случай на крыше! Но Соня всё испортила и рассказала, прямо при нём — и Эвен не мог ничего поделать. Он хотел только поправить её, потому что Соня совершенно забыла про Лассе. Но лишь всё усугубил — теперь Эвена собирались тащить к психологу, а папа говорил вполголоса за закрытыми дверями: «Милая, он не спрыгнул, но МОГ спрыгнуть! И ты видела: он двигается, как на спидах, это же ненормально.» Эвена раздражало сразу так много вещей. Но больше всего — то, что Соня продолжала приходить. Эвен ведь честно сказал ей всё, что думал: он никчёмный, никому не интересный урод, у него нет будущего, и такой девушке, как Соня, рядом с ним делать нечего. Когда звонили ребята, трубку он тоже не брал — не хотел обременять их собой. Его не выпускали на улицу, и Эвен занимал себя сам. Дел было много. Ему было срочно нужно систематизировать все иконки на десктопе своего ноута, почистить диск от лишних файлов. Но через десять минут Эвен отвлекался, потому что отец собирался на работу с грязью на ботинке. Его обязанность была перечистить все три ряда на обувной этажерке. Также ему необходимо было посмотреть побольше мокпан-видео на ютьюбе, чтобы записать отвратительно жрущего себя. К приходу родителей кухня была завалена пакетами с продуктами для его мокпан-проекта. Но Эвену было уже не до этого. Он учил арабский в наушниках, повторяя за девушкой с мелодичным голосом: «Киф халак? Киф ассаха?» Когда родители разговаривали за ужином, это было до того скучно, что Эвен вскакивал и просил перестать. Лампочки над головой горели слишком ярко. В зубной пасте было чересчур много мяты. *** Семейный врач даже не выслушал Эвена толком. Они провели там три минуты, а тот уже успел переадресовать их к профильному специалисту. Не очень-то вежливо — Эвен, не сдержавшись, так ему и высказал. Ула оттаскивала от кабинета за рукав, как маленького. Кабинет психолога не отличался от интерьера в его собственном доме: всё вокруг было бежевым, серым и белым. Тоже много комнатных растений. Эвен нисколько не переживал, хотя мама его трижды об этом спросила. Анн-Кристин имела спокойный, прохладный голос, синие, как лёд, глаза и холодные руки. Эвен терпеливо ответил на все её вопросы про смерть деда, поставил галочки на листках опросника. Хотя беспрестанно крутился на месте и трижды уронил ручку на пол. И всё это для того, чтобы в конце их визита услышать: «я порекомендую вас коллеге, она очень хороший психиатр.» Эвен был раздосадован, что дурацкий инцидент на крыше требует посещения трёх врачей за одну неделю. Ему был не нужен психиатр. Вот Соне — возможно, да. Ведь это она прорыдала всю дорогу до Осло, уверяя, что нет никакого Лассе Нюкяйнена. *** У биполярников с первым типом болезнь чаще всего манифестировала манией. Но Эвену «повезло» столкнуться с ядерной смесью дисфории и мании. В дальнейшем пять пунктов шкалы Альтмана для самооценки мании он уже знал, как свои пять пальцев. Но тогда Эвен не прошёл этот простой тест с нужным результатом — ведь первые два пункта подразумевали повышенное настроение и зашкаливающую уверенность в себе. Он же считал себя ничтожеством, недостойным даже отбрасывать тень на асфальт. Ему поставили шизофрению под вопросом и назначили визит через полторы недели. Но запись можно было и отменить, само собой. Подростки ведь такие ранимые — кто знает, может, это в самом деле всего лишь реакция на смерть деда? Ула очень настаивала на этой версии. И оглядываясь назад, Эвен не мог её винить. *** Семнадцатого мая Осло ликовал: в этот день исполнялось ровно двести лет со дня утверждения конституции. Эвену разрешили пойти на праздничные гуляния под ответственность Сони — родителям было жалко лишать его веселья в такой день. Ясное дело, Эвен парился в бюнаде, характерном для фюльке Эуст-Агдер. Но поскольку все вокруг ходили в вышитых гольфах с помпонами, с часами на цепочке, с поясными ножами и В ШЛЯПАХ... Это ощущалось чуть менее ужасно. Девушкам было полегче — сверху у них была лишь сорочка и лиф, и оно проветривалось гораздо лучше. Эвен с Соней чинно стояли в километровой очереди за мороженым у входа во Фрогнер-парк. Плюс девятнадцать в тени и два слоя плотной шерсти очень к этому располагали. Норвежские граждане не теснились и не толкались, стоя друг от друга на расстоянии минимум в полметра — такой уж у них был менталитет. Эвен случайно повернул голову и вдруг увидел Микки. Тот никогда раньше не выходил на улицу в бюнаде, сколько Фрёйдис его не уговаривала. Но сегодня, как видно, Микаэль уступил матери, и потому Эвен мог беспрепятственно находиться на грани инфаркта от его красоты. *** Болотно-зелёный жилет с ярко-красной отделкой — Эвен определённо узнавал сочетание. Это был Согне-бюнад, потому что предки Фрёйдис некогда жили на берегу самого крупного в Норвегии фьорда. Эвен пересмотрел все каталоги вместе с Соней. Новый прикид для каждого из них стоил больше двадцати штук. К счастью, родители обоих могли это себе позволить — в их благословенной стране уровень жизни был заслуженно высоким. (Хотя, датчане бы с ним, поди, не согласились — но для них норвежцы вообще были рыбаками и козопасами, которые захапали ИХ ЗАКОННУЮ НЕФТЬ!) Эвен давно взмок от пота, и банкнота со светлым ликом Асбьёрнсена приклеилась к его ладони. А Микаэль стоял там, прекрасный, как мираж. Широкие рукава его белой блузы надувались от ветра, каштановые кудри развевались, улыбка играла на устах. Эвен жадно оглядел его фигуру — от серебряных пряжек на башмаках до серебряных застёжек, скреплявших ворот-стойку. А затем к Микаэлю приблизилась она. Дама лет пятидесяти (а может, семидесяти), высокая, сухопарая, оранжевая от загарного спрея. В длинном золотистом парике, сплетённом во французскую косу. На её локте болталась сумочка от Braccialini, расшитая птицами. Они оба стояли боком к Эвену и он, хоть и не мог их слышать, отлично мог видеть. Дама что-то сказала, и улыбка сразу сбежала с лица Микки. Ещё немного — и он натуральным образом посерел, панически запустив обе руки в волосы. Он отшатывался, отходил назад, а дама агрессивно наступала. Эвен бросился бежать к ним через клумбу, вмазываясь каблуками туфель в жирную мягкую почву. Чуть не упал, споткнувшись об ограду. А когда оказался рядом, запыхавшийся, то услышал: «...позорите НАШУ НОРВЕЖСКУЮ национальную культуру! Почему бы тебе было не одеться в костюм своей страны — откуда ты там приехал, мальчик? В любом случае, не советую задерживаться надолго. Это наши ресурсы, и не вам ими пользоваться.» - Что, блять? Что ты сказала, старая сморщенная пизда? - вступил в диалог Эвен. Та стояла, открыв рот — возможно, не привыкла к таким терминам. Вблизи было понятно, что ей скорее семьдесят — всё же, человеческое тело не суконный жилет, чтобы столько раз его перекраивать. Микаэль дёрнулся, тоже увидев его. - Не надо, Эвен! - Надо, Микки, - возразил он, снова переведя взгляд на даму. - Так о чём это я? Я понимаю, правда, у тебя везде стоят импланты. Даже вот тут, - Эвен постучал себя пальцем по тулье шляпы. - Но Микаэль, мой лучший друг... он такой же норвежец, как и мы. И если ты не сядешь в машину и не уберёшься тотчас в свой Хольменколлен... или Бюгдёй, или где ты там изволишь проживать — я за себя не ручаюсь. Эвен снял жакет, скинув его с пыль. По одной расстегнул манжеты и до локтей засучил рукава. Он очень хотел ей врезать. Так, чтобы её лицо вмялось внутрь, как у мягкой куклы. «Ненормальные... сколько психов кругом!» - пробормотала старуха и засеменила прочь, осторожно переставляя туфли на платформе. Когда она, не глядя под ноги, запнулась о кабель Теслы и упала наземь, Эвен демонически захохотал. - Знаешь что, а пошли отсюда? - дрожащим голосом сказал Микаэль. - Куда? - с готовностью спросил Эвен. - Ну... хоть ко мне домой. - Пойдём, конечно, - закивал он. О существовании Сони Эвен забыл, совсем. Как будто никакой Софии Якобсен и в помине не было, а Микаэля просто отпустили с ним в лагерь прошлым летом. *** Они занавесили окна плотными шторами, чтобы не мешало солнце, и лежали на пушистом ковре перед телевизором. Без штанов — в них было жарко. Оказывается, Микки достал для него две свежие, только вышедшие серии датского «1864» про войну за Шлезвиг-Гольштейн. Эвен растрогался чуть ли не до слёз. Кто, как ни Микки, знал, что он до смерти обожает исторические фильмы. Что для погружения в прошлое ему не нужен Делориен — воображение Эвена было способно отсылать его на целые века назад. Когда твой мозг под завязку набит вычитанными фактами, это легче, чем кажется. Микки извинялся перед ним вот так, в своей манере. Прося своих английских приятелей прислать запись — в Норвегии сериал должны были показать только через несколько месяцев. Он сказал, что тоже по нему скучал, и что не пришёл на похороны деда, потому что не хотел там разреветься. Микки даже не увидел Улафа в последний раз... Эвену очень хотелось двигаться, зуд под кожей был почти невыносим. Но он лежал тихо, потому что Микаэль обнимал за шею и прижимался к нему боком. На экране двое братьев, Лауст и Петер, обнимали свою любовь, Инге. Не зная, что делать — ведь как ты поделишь одну девицу пополам? Они прощались и уходили на войну, но не могли придумать достойного выхода. Лауст сказал брату, чтобы тот шёл домой, а он вернётся за ножом, оброненным в траве. Эвен сказал себе, что больше ни одной минуты не будет терпеть эту неопределённость. Он любил Микки, и должен был ему сказать, сейчас. Лауст трахал свою обманом добытую девушку прямо на лугу, и они оба были так возбуждены, что от каждого движения стонали. Эвен зажмурился и решился. Он перевернулся к Микки лицом, придвинулся ближе. Микки смотрел большими удивлёнными глазами, медленно моргая. Эвен, не дыша, немного задрал подол его белой сорочки, положил руку на горячий вздрагивающий бок. И сказал те три слова, которые говорят вслух нечасто. Может, пару раз в жизни. Jeg elsker deg. Губы Микки были безумно близки. Эвен облизнулся, шевельнул бёдрами, вжимаясь в такое желанное тело. И приник ко рту Микаэля нежнейшим из поцелуев, чувствуя бедром твёрдый, полностью вставший член. *** Микки его ударил. Без замаха, но ладонь тяжело впечаталась в лицо — так, что кожа загорелась. - Что ещё за нахуй?! Ты... ты совсем ненормальный, что ли? - крикнул он, вскакивая на ноги. Эвен поднял глаза — его уже дважды за сегодня так назвали, и оба раза совершенно незаслуженно. - Соня ведь говорила, что ты крышей съехал. А я ещё ей не верил! - ходил взад-вперёд Микаэль. Эвен тоже встал. Он не мог ничего сказать — настолько онемел от обиды. Потянулся было к Микки — взять за руку. Но тот отпихнул его от себя с такой силой, что Эвен больно ударился о стену затылком. - Не трогай меня, никогда больше, понятно тебе? Чокнутый извращенец. Ничего общего с тобой иметь не хочу. Пошёл... пошёл вон отсюда!! Эвен не уходил. Он все ещё надеялся, что вот сейчас Микки одумается, извинится. И может быть, они обсудят то, что между ними. Но Микаэль заперся в ванной и позвонил Юсефу. Даже не стараясь говорить потише — Эвен прекрасно всё слышал. Он рассказывал о том, что только что произошло, снова произнося эти слова: чокнутый, ненормальный. И Эвен понемногу начал догадываться: возможно, это правда... про него. Ведь Соня, отец, старуха из парка и Микаэль никак не могли заранее сговориться. Он взял штаны, свисающие со спинки дивана. Одел их, всунул ноги в жмущие новые туфли и захлопнул за собой дверь квартиры Микки. *** Повторный визит к психиатру мама не отменила. Тем погожим майским днём Эвен узнал, что хронически болен (на голову), и это никогда не пройдёт, и будет ещё намного, НАМНОГО хуже. Облако незнакомых терминов всё ширилось, на ходу перестраиваясь и упорядочиваясь перед его мысленным взором. Эвен честно пытался всё осмыслить и принять. Ула с тревогой заглядывала ему в лицо, держа за руку. Эвен глубоко дышал и улыбался. Ведь Микки и тут был прав, сам того не зная. Он часто был прав, его лучший друг. *** - Эвен, присядь. Нужно поговорить, - попросила мама. Она вообще его не трогала, не расспрашивала и не цепляла. Эвен был страшно благодарен и потому согласился. - Вот, взгляни, - Ула подвинула к нему на столе шведскую газету, где ярко-зелёным маркером был выделен заголовок «Мать девятерых удушила новорождённую дочь». - Мам, а ты к чему это? - помотал головой он, не понимая. - Женщина из лестадианской общины в Аризоне, Эвен. Он кивнул — это многое объясняло. Лестадиане, чья вера была основана на буквальном следовании Евангелию, были очень своеобразными чуваками. Отвергали контрацепцию, позволяли пасторам безнаказанно насиловать своих дочерей. Поголовно все были трезвенниками, но при этом очень положительно относились к табаку. Их полностью закрытые общины были распределены по территории Норвегии, Финляндии... Ну и Швеции, само собой — ведь оттуда происходил тот самый Лестадиус, гениальный мотивационный спикер уровня Ника Вуйчича. В Штатах лестадиане жили тоже: самые большие общины располагались в Аризоне и Миннесоте. - Эвен, она была биполярной, эта Нина Коистинен. Как ты. - Но... таким же, наверное, вообще нельзя детей, - ужаснулся он. - У неё первый тип, как у тебя, с очень тяжёлым течением. Ей было нельзя. Она едва справлялась со своей собственной жизнью. А тут полный дом детей мал мала меньше. - Никакого режима, - припомнил Эвен то, что говорил доктор. - Нам нельзя без режима... как она вообще так жила? - Её жизнь, наверное, была даже похуже лестадианского ада, где плач и скрежет зубовный. Ей было некуда деваться в этой общине — она рожала и рожала, пока не наступил срыв. - Она могла уйти, - пожал плечами Эвен. - Просто свалить из этой своей секты. - Ну, сыночек. Это не так просто, когда весь твой мир с детства сосредоточен в общине. Я думаю, Нина была сильной и терпела... сколько могла вынести. Эвен молча рассматривал разноцветные пятна на ковре из ИКЕА, думая о той женщине. Судя по подписи возле фотографии, она удушила свою шестидневную дочь, Майю. А её муж уверял судью, что супруга всегда была хорошей матерью их детям. Каким же подвигом для Нины было просто прожить ещё один день? - Я обещаю, что никогда не буду направлять тебя, - тихо сказала Ула. - Чем бы ты ни захотел заниматься, с кем бы ни решил быть — я поддержу. Твоя жизнь не будет «долиной слёз». Эвен хотел сказать «спасибо», но вместо этого выдул из носа огромный сопливый пузырь. *** Лаувенг писала, что она многое не помнила из своего бесконечного скитания по психиатрическим отделениям больниц. Память Эвена была и того избирательней: он не помнил, как излюбленной, самой часто повторяемой фразой у него сделалось «спасибо и прости». Или как с обвившей шею петлёй выпинывал из-под ног табурет МАРИУС. Как его, дёргающего ногами, нашла на полу мама. Эвен знал об этом только из её рассказов, но склонен был верить на слово. В самый первый раз его госпитализировали в психиатрическое отделение Гаустада. Там лежали и депрессивные, и шизофреники, и биполярники, как он. Девочки с пищевыми расстройствами вели свою нескончаемую, упорную борьбу с медсёстрами — за каждое выблеванное яблоко, за каждый подход упражнений на пресс. Если бы Эвен имел такую силу воли, он был бы супергероем. *** Его депрессия, последовавшая сразу за смешанной фазой, длилась пять долгих месяцев. Но однажды, в конце зимы, Эвен ощутил непередаваемое чувство: с груди вдруг стали поднимать многотонную плиту. Ему становилось лучше день ото дня. Обыденные вещи вроде звона тележек, катящихся по коридорам в обеденное время, или прогулок в огороженном дворике вдруг стали приносить неожиданно много удовольствия. Эвен стал улыбаться — серыми губами, которые почти разучились это делать. Глубокие, просто вулканические подкожники, из-за которых он раньше не мог прикоснуться лицом к подушке, начали заживать. Туриль и Осе подружились с ним и приобщали к своей субкультуре. Они показали ему гимн анорексиков, клип «4st7» от Manic Street Preachers. Эвен уже всё знал про пищевые расстройства и на глубинном уровне понимал отчаяние, звучавшее в этой песне. Им больше не могли помочь родственники — именно потому он и девчонки содержались в закрытом учреждении. Многие пациенты Гаустада, к сожалению, были «too far gone». Они так глубоко опустились в свою океаническую впадину, что их уже не мог достичь никакой свет. Коммуникация требовала чересчур много ресурсов. Маниакальных больных или буйствующих шизофреников порой привязывали к койке жёсткими ремнями, не позволяя даже шевельнуться. В свой первый раз в дурдоме Эвен счастливо избежал этой участи (но потом, увы, нет.) В Гаустаде Эвен узнал, что у биполярников и людей с пищевыми расстройствами самый высокий процент смертности из всех психических. У таких, как Туриль и Осе, переставало биться сердце. Булимички, как сёстры Лене и Сёльви, имели шанс быть найденными в собственных рвотных массах, разорвав желудок едой. У полярников, как Эвен, доминировали навязчивые идеи, почему-то часто связанные с самовыпилом. Причем как девочки, так и Эвен совершенно не хотели умирать. *** К марту Эвена выписали. Полгода нахождения в психбольнице изменили его — он отвык от своей комнаты и не знал толком, о чём говорить с родителями. Эвен даже заикаться не хотел о том опыте и знаниях, что приобрёл в стенах Гаустада — слишком ясно понимая, что для нормальных людей это звучало бы дико. Он попросил Улу свозить его на чтения SEPREP в Хедмарк. Там, согласно найденной в сети информации, выступала с докладом и экс-шизофреничка Арнхильд Лаувенг. Для Эвена она была кем-то вроде выжившей узницы концлагеря. Ула выбрала не тот маршрут, что проходил вдоль берега Гломмы — никто не хотел вспоминать о том, как раньше ездили к деду. Второй путь был длиннее, но они выехали заранее. Эвен с мамой сидели в заполненном до отказа зале. И все люди там с огромным вниманием служали рыжеволосую женщину средних лет с ничем не примечательной внешностью. Эвен попросил Улу купить её книги, написанные почти десять лет назад. Для него материал был более чем актуален. *** Седьмого марта (Эвен запомнил) мама сделала ему сюрприз и отвела на концерт церковной музыки в Гамле Акер Кирхе. Она ведь сама с детства прививала ему любовь к фольклору. Ула играла на хардингфеле, изящной скрипке с выведенными чернильными узорами на корпусе и перламутровой инкрустацией. И для гостей запросто могла исполнить что-нибудь из репертуара «Bukkene bruse». Эвен был пламенным фанатом шведской клавишной скрипки, никельхарпы. Говорили, что на никельхарпах играют ангелы. Резонирующее певучее звучание никельхарп задевало самые глубокие струны души. На сцене в огнях синей подсветки выступало шведское трио «Nordic». Обступившие музыкантов кольцом зрители соблюдали абсолютную тишину, как в церкви — ведь именно в церкви они и находились. Шведов сменил норвежский коллектив «Gjermund Larsen Trio». Тогда, смаргивая слёзы восторга, Эвен осознал: он всё ещё жив и готов побороться за своё будущее. Пусть прогресс и будет идти медленно, как круизный лайнер на Sakte-TV в передаче «Minute by minute». Эвену ещё не полагались никакие социальные контакты — разве что в минимальной дозировке. Мама отвела его в своё любимое кафе «Фуглен», до которого было десять минут пешком. Эвен брал зеленоватые устричные раковины с блюда и выпивал по одной, чувствуя себя воскресшим и весьма голодным Лазарем. Notes: Матпаккé — национальный вариант ланча, состоящих из двух бутербродов на зерновом хлебе с маслом, проложенных квадратной бумажкой. Кусочек с паштетом из печени трески, кусочек с сыром брюнуст (есть вариации с обычным сыром, салями и т. п.) Tidsklemma — то же, что цейтнот. «Alle kvinners» — старый норвежский еженедельник «Журнал для каждой женщины». Киф халак? Киф ассаха? — Как твои дела? Как здоровье? SEPREP — аббревиатура от «Центр психотерапии и психосоциальной реабилитации для психически больных». «Bukkene bruse» — фолк-трио, чьё название («Ворчливые козлы») является отсылкой к названию сказки Асбьёрнсена и Му «Три козла Графф». В ней речь идёт о трёх братьях-козлах, перехитривших тролля. Sakte -TV — «медленное телевидение» релаксирующего характера, трансилирующее в реальном времени вещи типа круизного лайнера, плывущего от Бергена к Киркенесу. Или поезда, едущего по живописным местам от Тронхейма до Будё. Никельхарпа: http://www.umgasmagazine.com/wp-content/uploads/Didier_franc%CC%A7ois-1-1038x519-1494436917.jpg Треки к главе: Kari, Ola & Lars Bremnes — September Nordic — Döden Gjermund larsen trio — Reiseslatt Manic Street Preachers — 4st7 https://www.youtube.com/watch?v=gXrzttSPlc0&list=RDMMgXrzttSPlc0