Море скорби

Марк Латимер уже три года как мертв. Физически — может, и нет: он дышит, ест, пьет, ходит, все его анализы — в порядке, а бессонницу списывают на нервное потрясение и выдают бесполезные лекарства. Марку плевать. Он не чувствует вкуса еды, не пьянеет, сколько бы пинт пива в себя не вливал. Ему плевать на секс, на футбол, на все, что раньше доставляло хоть какую-то радость. Конечно, у него есть девочки, у него есть жена — и дыра в груди, которую ничем не заделать, не зашить с того самого мига, как к нему в дом зашел детектив Харди и сообщил, что на пляже нашли тело Дэнни. Марк просыпается с мыслями о Дэнни и вопросом «Почему он?», засыпает в сопровождении горького «Почему не я?». Это несправедливо, это чудовищно, противоестественно: дети не должны уходить раньше родителей. Но Дэнни, его храбрый умный мальчик, лежит в земле уже почти три года, а пустая бесполезная оболочка, которую все зовут Марком Латимером, эту самую землю почему-то все еще топчет. — Ты должен отпустить его, папа, — говорит Хлоя, обнимая Марка. Тот прижимает дочь к себе и обещает взять себя в руки. Он изо всех сил пытается — ради нее и малышки Лиззи. Разумеется, в этом, как и во всем остальном, его ждет провал. — Ты должен бороться, Марк, — говорит Бет, забирая у него Лиззи. — Если я могу, значит, и ты сможешь. Марк не может. Марк как на автопилоте пытается быть хорошим мужем и отцом, чтобы все исправить, чтобы «больше никогда». Только все его усилия кажутся ложью, лицемерием по отношению к Бет, к девочкам, к Дэнни и к нему самому. — Вы не виноваты в том, что произошло, — говорит ему врач, протягивая рецепт на антидепрессанты. То же самое Марк слышит буквально со всех сторон: от Найджа и от Элли, и от Пола, и от прочих знакомых. И он хочет спросить их: да что они знают?! Как они смеют такое говорить ему — ему, который был в двух шагах — буквально! — от того, чтобы защитить сына, ему, который должен был, по сути своей обязан был — и не смог, потому что был слишком занят собой. Марку противно от самого себя. Бумажка со списком лекарств летит в мешок, к прочему прописанному ему мусору, и Марк проводит ночи и дни в воспоминаниях, в мыслях «А что если бы…», в расчетах. Как бы выглядел Дэнни в четырнадцать, за какую команду болел бы, сколько девчонок у него могло бы быть, в какой колледж он хотел бы пойти… И тысячи, миллионы возможностей того, что могло бы быть. Марк засыпает и видит сына рядом, как живого. Ему все чаще кажется, что настоящая жизнь там, во сне, а пробуждение отправляет его в бесконечный кошмар. Чем дальше, тем чаще мысли Марка переключаются от сына к Джо Миллеру. Марку иногда снится, как он избивает до смерти старого приятеля, как его руки смыкаются вокруг шеи Джо… Он просыпается, и ему больно, физически больно от того, что Миллер где-то там живет себе спокойно, наверное, уже позабыв о том, как он разрушил жизнь Дэнни — и самого Марка. Он в бешенстве от тупых присяжных и судьи, которые позволяют Джо ускользнуть, хотя все –все! — знали и знают, что тот виноват. Он в бешенстве от самой мысли, что Джо спокойно ходит по своим делам безнаказанный, свободный. Когда он говорит об этом вслух, в бешенство приходит Бет. «Зачем ты снова об этом? Разве нам было мало? Даже если бы Миллера приговорили к пожизненному, к смерти — ты думаешь, это вернуло бы нам Дэнни? Что бы ты не задумал, Марк, оставь это!» Марк не может. Марк тонет в своей скорби, как в море, утопает в тоске по сыну и в злости — на себя и на Миллера. Марк съезжает, оставляя дом жене и дочерям, работает кое-как, пытается жить через силу. Марк смотрит ночами в потолок съемной квартиры и представляет, как вонзает нож в шею Джо Миллеру. И приходит в ужас, когда понимает, что, сколько не представляй, окажись Джо в его руках, он просто не сможет этого сделать. — Прости меня, сынок, — шепчет он, сидя на могиле Дэнни. Марку невыносимо. Он ищет лазейки в приговоре, в законодательстве, способные привлечь Джо к ответственности — но Бет против. Тогда он решает взять все в свои руки, единолично. Достать сведения о местонахождении Джо нелегко, но и не невозможно. Марк едет на склад, где работает Джо, готовя диктофон под запись. Марк думает, что вынудит Джо признаться и сдаться полиции. А если не выйдет — убьет его, и сдастся полиции сам. Разумеется, его и там ждал провал. Джо выглядит еще более жалким, чем сам Марк — от этого еще хуже. Если бы Джо торжествовал, если бы радовался в открытую тому, что смог вывернуться и избежать обвинения, Марк бы точно его убил. Или нет. Так или иначе, у Марка даже рука на него не поднимается. Они вдвоем сидят на досках, смотрят вдаль, и Джо несет какую-то чушь о том, как ему плохо без своей семьи, о том какую ошибку он совершил, о том, как он сожалеет о смерти Дэнни. — Тогда почему же ты не сдался? — спрашивает его Марк. Миллер затравленно смотрит в глаза и что-то мямлит о том, что ему нельзя, что с ним сделают и прочее. Миллер — трус, Марк — ничуть не лучше. Марк вертит в руках нож и просит Джо рассказать о том, как это было. Как умер его сын. Марк слушает — и видит десятки упущенных возможностей спасти сына. Особенно больно от слов Джо о том, что тот проходил вместе с Дэнни мимо Марка в ту самую ночь. — Он был уже мертв, ты ничего не смог бы сделать, — говорит Джо, старательно отводя взгляд. — Прости, Марк, мне так жаль, — говорит Джо. Марк уезжает, оставив на складе нож, отвертку и живого Джо Миллера, который на самом деле тоже пустая оболочка от себя прежнего, как и Марк. «Я ничего не сделал», — думает Марк, заводя мотор лодки, отправляясь в свое последнее плавание. «Я был плохим отцом», — думает Марк, набирая номер дочери. Что за отец, который не видит, что его сын попал в беду? Что за отец, который не может спасти сына, будучи в двух шагах от него? Что за отец, который не может отнять жизнь у убийцы своего ребенка? Девочкам будет гораздо лучше без него. Хлоя спрашивает, что с ним, и осторожно зовет зайти. Марк врет, что все в порядке, говорит, что любит ее, маму и Лиззи. Марк заглушает мотор, спускается в воду, оставляя лодку дрейфовать. Ему почти не холодно, пусть дыхание сбилось и по коже пошли мурашки. Он долго смотрит в звездное небо над головой, омываемый волнами, пока в какой-то момент ему не становится тепло и темно. Дэнни протягивает к нему руки, обнимает за шею и шепчет на ухо: — Я люблю тебя, папа. И Марк наконец-то находит покой.