***
Ровно шесть месяцев назад в Подземном городе начала пропадать и без того редко заглядывавшая туда военная полиция. Ничего необычного — жажда лишний раз заработать толкает людей и не на такие преступления. Оглушить, раздеть до гола, самое главное — украсть оружие, потому что на рынке оно высоко ценится, но оставить в живых. Главное — чтобы человек был жив. Сейчас, когда каждая человеческая жизнь на счету, любой важен; даже отпетый мошенник может послужить хорошую службу. Но солдат находили мертвыми. Сначала — мертвыми, раздетыми, без всяких вещей и ценностей, если те могли быть. Первая и единственно правильная мысль — убийство с целью ограбления. Быстро нашли виновных, подписали бумаги, провели суд и отправили за решетку. Однако, когда похожие трупы начали появляться в более изощренных местах, закрытых, спрятанных, неожиданных, — они были одеты, обуты, и оружие всегда было на своем месте. Его явно не трогали, даже не смотрели на него. Появились версии — у первых задержанных есть сообщники, последователи, кто-то продолжает их дело. Но потом это стало не актуально, а чуть позже все вообще поняли, что убийца до сих пор гуляет на свободе. В первых случаях трупы просто обкрадывали до того момента, как их находила полиция, а потом такая возможность исчезла. Казалось, теперь преступника можно было найти легче легкого, но ситуация завертелась с бешеной скоростью — убийца оказался непредсказуем, неуправляем, и совершенно бесстрашен. Его не интересовали деньги, оружие, ценности. Он просто убивал. Никакой логики, последовательности, он не просчитывал свои действия, от чего становился совершенно неуловим. Складывалось ощущение, будто он хватал первого попавшегося на улице человека в форме военной полиции и убивал — день, ночь, утро, свидетели или без, его будто бы ничто не волновало. — Итак, — Ривай скептично вздергивает бровь, отодвигает бумаги, залпом допивает чай и решительно начинает, — ты предлагаешь мне гоняться по Подземному городу за непонятным чучелом, которому благодаря тупости военной полиции удается прятаться по норам вот уже как полгода? — Девяносто два человека, Ривай. — констатирует Смит, кивая на бумаги. — Все равно нет. Даже если нужен кто-то не из военной полиции, и я даже понимаю, почему, то я — далеко не последний человек. — Это приказ сверху, — Эрвин определенно не хотел говорить, но приходится, — потому что полиция не справляется. Мы иногда даже в вылазках не теряем столько людей, это ненормально. Чуть позже, после недолгого разговора, Эрвин ломается окончательно: — Правительство в панике, — главнокомандующий сцепляет руки в замок, и, несмотря на всю тяжесть разговора, упрямо смотрит вперед, — потому что никто не знает, что с этим делать. Народ прознал и волнуется, волнуются даже люди наверху — все привыкли к титанам и они уже не пугают людей в той степени, в какой их пугает неизвестный убийца, способный добраться до тебя в любой момент. И никого не волнует, — видя попытку старого товарища возразить, продолжает Смит, — что убивают только в подземелье и только военную полицию. Никто не обращает внимание на факты, зато произошедшее поросло слухами. Люди устраивают забастовки. — Из-за одного преступника в подземелье? — Ханджи охает с дивана, и Эрвин посылает ей слабую вымученную улыбку. — А я о чем. Это перешло все границы, еще немного, и титаны станут второстепенной опасностью. Видно, как Леви думает — напряженно, сомкнув губы в тонкую полоску, словно проволоку, мужчина смотрит в одну точку и не моргает. Задает еще какие-то вопросы. — Здесь — все, что мы смогли узнать, — Эрвин в очередной раз указывает на бумаги, — примерное описание и показания свидетелей, заключения о смерти солдат. Их убивают обычным ножом, не приводами, и делают это очень быстро и профессионально. С этим надо разобраться. Ривай, на самом деле, согласен — разбираться надо, но почему именно он тут действующее лицо — непонятно. — И тебе надо его просто поймать. В одиночку ты сделаешь это гораздо быстрее, нежели отряд солдат. Леви знает — конечно, он будет быстрее и лучше, даже не смотря простреливающую резью время от времени руку. Выталкивая товарищей за дверь, капрал соображает, судорожно, немного нетрезво, но соображает. Не берут приводы, вещи, значит, выгоды тут никакой — убийство чисто ради убийства. И дальше только два варианта: у человека определенная цель или он просто поехавший головой. Во втором случае все было бы предельно просто и ясно, но чутье, звериное, сильное, выработанное годами, подсказывает Риваю, что дело тут гораздо серьезней и копать надо глубже. По описанию убийца — мальчишка лет восемнадцати, низкий, хлипкий, самого обычного телосложения. Внешность описать сложно — он почему-то всегда кутается в непонятный красный шарф и закрывает лицо, прячется и двигается быстро, из-за чего даже те люди, которые его видели, ничего не могут сказать точно. Что-то здесь не так.***
Подземелье встречает его как родное, а ему неприятно это родство видеть. Так встречает мать своего ребенка, ребенка, которого она вырастила в этой тьме и грязи, в этом зловонии, которое некогда послужило утробой — запах помоев впитывается в кожу, и кажется, что никогда от него не отмыться. Под ногами чавкают лужи, отвратительно вонючие, грязные, валяются полудохлые крысы, но Ривай не ведет и бровью. Сегодня он — обычный человек. Рубашка, брюки, ботинки, уставший взгляд, мешки под глазами — и ни намека на то, что он выше, что он командует сотнями, что бывает за стенами, что спасает людей. Никаких крыльев, нашивок, никакого оружия и тяжелых армейских сапог — мужчина и не помнит, когда в последний раз выбирался куда-то в простой одежде. Встречают его тоже как родного — грузные женщины с детьми, мужчины, веселые, пьяные, после рабочего дня, зовут с собой выпить, а он и рад. Не ищейка, но прощупывает почву, собирает слухи, потому что простой народ всегда знает несколько больше. Оказывается — да. Мальчик. Говорят, большеглазый, и взгляд такой честный, будто за правое дело борется. Достаточно низкий и не примечательный, в толпе будет трудно вычислить, а вот в красный шарф свой кутается как в спасательный жилет. И не издает даже звука. Ривай строит в своей голове определенный портрет — мальчуган определенно что-то решил и яро сражается за это. Судя по тому, что может убить несколько людей за ночь, он очень вынослив, даже силен, и совершенно не чурается убивать. Никогда не продумывает убийства, иначе бы у его деяний не было бы свидетелей. Хотя, у капрала нет времени и желания копаться в чужой голове — поймать, постараться не забить до смерти и упечь за решетку. Других планов и быть не может.***
Приходится трудится больше положенного, требовать форму военной полиции и ломать голову над тем, как привлечь внимание. Не бегать же по улицам и не орать, вот, мол, я здесь, приди и убей… ответ приходит сам собой — а ничего делать и не надо. Формы будет достаточно, народ сам разнесет новость о том, что здесь снова появилась полиция, убийца не заставит себя ждать. Возможно, если он не столь глуп, то не накинется сразу, но в конечном итоге точно заметит, а там, может, и Ривай сможет сделать свой ход. Остается тупо бродить по улицам, но это не лучшая идея, мужчина вспоминает свою старую жизнь, какие-то части безумно ценного, но так давно позабытого прошлого, и ностальгия эта ему не нравится — она отдает горечью. Несмотря на всю чистоплотность, отвратительный запах гнили и нечистот отдается не отвращением, а былой терпимостью, он заставляет мыслить, а не страдать. Понимаешь, насколько же сильно ты привык. И это ужасно, действовать, когда у тебя нет точного плана, когда ты не знаешь, как выглядит тот, кто тебе нужен, и чего от него можно ждать. Спустя неделю пустых и бесполезных блужданий по темным и смрадным улицам приходит некое озарение — в определенный момент, завернув в переулок, Ривай чувствует меж лопаток тяжелый каменный взгляд, и замечает, как следом за ним в проулок змеей скользит черная тень. Резкий рывок со спины, убийца не собирается ждать, но капрал быстрее, он поворачивается и бьет наотмашь здоровой рукой, потому что грубая сила еще никогда не подводила — преступник валится на землю и сдавленно охает, хватаясь за голову, перевязанную тем самым красным шарфом. Ривай скалится. Мальчишка тут же поднимается на ноги, подскакивает, не кидается с кулаками, а обходит со спины, как в танце, пытаясь попасть в слепую зону. Попадает — мужчине прилетает в плечо, удар точный, но не сильный, точечный укус комара. Сравнение с насекомым предает еще больше уверенности, будто у тебя есть незримое, известное только тебе преимущество. Драка в темноте и грязи, пыли, — во время схватки они опрокидывают два мешка мусора и несколько пустых коробок, в определенный момент Ривай чувствует, как с губы на рубашку капает кровь, и рот тут же заполняется кровавой слюной, которую он сплевывает на землю, не останавливаясь. Противник умен, вынослив, но слаб, ему не хватает. упорства, что ли? Пацаненок явно решает все свои проблемы быстро, и длинная, затянутая драка, не иначе как валяние в грязи и непонятный мордобой, для него в новинку. Даже с больной рукой капрал крепче, он совершенно не обращает внимание на боль, только изредка удивляется — мало на этом свете людей, которые могли бы его действительно ранить, заставить кровь собираться солью на языке, так что таких противников можно ценить на вес золота — Риваю нет равных, но этот малыш определенно близко. Наотмашь, в очередной раз промахиваясь, мальчишка валится лицом прямо в лужу и шипит от боли, потому что правая нога уже распухла и посинела. Риваю не нужно добивать, стараться, бороться больше положенного — он ставит ногу на чужой живот, окончательно прибивая к земле всем своим весом, и, еще совсем толком не отдышавшись, наклоняется вниз, чтобы стянуть, наконец, раздражающую красную тряпку. Она как для быка, только хуже, раздражает глаза своим цветом, и мужчина тянет с силой, срывает, дабы заглянуть в глаза противника. Противник смотрит в ответ. Под ним, в луже, лежит девочка — он не может сказать по-другому, не может охарактеризовать это детское лицо с огромными серыми глазами иначе. Он не двигается, не убирает ногу, наоборот, когда видит, что она группируется для удара, только сильнее давит под животом, в определенное болезненное место так, что она взрывается стоном боли, а на глазах проступают злые слезы. Впервые за долгое время он открывает рот: — Кто ты? Она шипит, смотрит на него, будто он пустое место, и пытается ударить снова, в этот раз сапогом задевает больную руку, но Ривай, скривившись, как котенка хватает ее за шкирятник, вздергивает, ставя на ноги, и больно сдавливает горло, прибивая к стенке. Больше не разговаривает, эта девчонка явно говорить не собирается, а они не на утреннике, чтобы вести беседы. Она напала на него, она была в красном шарфе, и, самое главное, она хотела его убить — этого достаточно, чтобы эти серые глазки сверкали злобой за решеткой где-нибудь за пределами Шины, в тюрьме для особо опасных. А когти и правда как у кошки, она скребет ими по его запястью, давит с силой, оставляет полосы, хрипит что-то непонятное, видимо, явно не хочет оставаться в таком положении, и каким-то образом заезжает ему коленкой под дых — мужчина закашливается, но вряд ли бы он был сильнейшим, если бы такая мелочь могла заставить его разжать пальцы. Не задушить бы ее только ненароком, как котенка. Заняв себя одним, не замечаешь другого, точнее, Леви слышит шаги позади себя, но уже слишком поздно — в затылок прилетает нечто тяжелое, словно кусок камня, и капрал без всяких чувств падает на колени, в злосчастную лужу, словно возвращается обратно. Дальше его накрывает тьма.***
Микаса говорит ему: — Свяжи покрепче. Дает три тугих веревки и кусок старой простыни, чтобы заткнуть рот, а сама, морщась от боли, поднимается на второй этаж. Наскоро споласкивается ледяной водой, обтирается, ищет свежую одежду, а затем, задрав ногу, пытается смазать непонятной мазью распухшую лодыжку и место под коленкой. Болеть будет долго и нудно, она знает, но так хотя бы побыстрее заживет. Стоило бы позвать на помощь Эрена, но тот возится внизу с капралом, пытается привязать этого зверя к стулу веревками, и стоило бы молиться, что они его хоть немного сдержат. Микаса уже набросала в своей голове план предстоящего разговора, самые важные темы, расставила по полочкам все, что, как ей казалось, требовало незамедлительного внимания, и должно хватить десяти минут, дабы рассказать все это. Она неспешно одевается, накидывает на плечи теплую кофту брата, а потом, держась за стенку, прихрамывая, спускается на первый этаж, но делает это быстрее, чем любой человек со здоровой ногой — Эрен вздрагивает, услышав шаги, и всем телом поворачивается к Микасе. — Я связал его, посмотри, — и кивает на тугие, хорошие, крепкие узлы, — должно хватить, он, конечно, силен, но, но не титан, чтобы выбраться. И смеется негромко, однако, Микасе не смешно — она отгоняет сводного брата, говорит не маячить перед глазами, дабы капрал совсем не озверел, и просит принести тазик с теплой водой, пока за подбородок приподнимает чужое лицо и вертит под слабое освещение лампы туда-сюда. У мужчины рассечена бровь, разбита губа, но крови столько, будто оторвали как минимум руку — весь ворот рубашки, лицо, и даже рукава, которыми он, видимо, пытался эту кровь утереть, заляпаны алым. Это не дело, конечно, поэтому Микаса благодарит за воду и тряпки, а потом гонит Эрена прочь и принимается за дело — не то чтобы ей были важны чужие раны, но вряд ли он сможет нормально говорить, захлебываясь кровью. Она аккуратно ставит рядом низкий деревянный стул, мочит руки и тряпицу в воде, а потом ведет ею по лицу мужчины, от брови до подбородка, и так несколько раз, пока кровь, уже засохшая, не начинает оттираться. Вода в тазике становится мутно-красной, в воздухе отчетливо пахнет солью, от такого запаха затошнило бы, но Микаса никогда не помнила за собой такого — она слишком привыкла к крови. Она засматривается на ссадину на лбу и не сразу понимает, что на нее смотрят в ответ — ледяные глаза с немым вопросом упираются в неё.