Мой монсеньор

На Олларию медленно опускается ночь. Поганый, на редкость поганый день. Повешенных все больше, все больше тех, кто выкрикивает обидное «та-Ракан», прячась по темным углам, боясь повиснуть на ближайшем суку милостью цивильного коменданта. Карваль не опустится до расправы над обиженными горожанами – он не Айнсмеллер, но на душе все равно тревожно. Маленький капитан как будто и не спит вовсе – он вечно в заботах, берет на себя слишком много и, что самое удивительное, всегда со всем справляется. А Робер с каждым днем чувствует все большую беспомощность. Он, Первый маршал, ничем не может помочь умирающей стране. Первый маршал Талига смог бы, но Первый маршал Талигойи абсолютно бесполезен. Его снова скосила болезнь. Старые раны дали о себе знать, запястье, где был гоганский браслет, ноет, голова раскалывается, и все чаще посещает странное чувство, что умереть – не так уж и плохо. По крайней мере, не будет больше повешенных, ужаса, царящего на улицах и в домах горожан, молодого идиота на троне, который возомнил себя Создателем… Лэйе Астрапэ! Ведет себя как последний трус. Будут и повешенные, и ужас, и идиот… А вот его не будет. И кому от этого легче станет? Робер тряхнул головой и тут же схватился за виски. Он намеренно не шел в спальню, до последнего сидя в кресле в гостиной. Карваля лучше встречать так. Не стоит давать ему повода для лишних переживаний. — Капитан Карваль, монсеньор! – кто это произнес? Лэйе Астрапэ, почему все плывет перед глазами? Соберись, Иноходец, не хватало только потерять сознание в собственном доме, сидя в кресле. Маленький капитан, серьезный как всегда, брови сошлись практически в одну линию – обеспокоен. Интересно, чем именно? Происходящим в Олларии или самочувствием монсеньора? — Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты! – с чувством продекламировал Эпинэ, понимая, что окончательно сошел с ума. — Простите, монсеньор? – вежливо интересуется капитан, но по его лицу уже видно, что он готов звать лекаря. — Я говорю, что рад вас видеть, Никола, садитесь, — взмахнуть рукой, указав на соседнее кресло. Карваль немного сомневается, он не привык рассиживаться по креслам монсеньора, но все же опускается, не желая спорить с больным человеком. — Спешу доложить… — Опять повешенные? Горожане негодуют? Альдо – дурак? Я знаю, Никола, знаю… — Робер проводит пальцами по глазам. Спасибо, Ворон, за этот жест. Он снимает боль. — Вам надо отдохнуть, — замечает Карваль. — Нет, Никола, я абсолютно здоров, — Робер пытается слабо улыбнуться, чтобы вызвать ответную улыбку у своего капитана, но тот по-прежнему серьезен. Наверное, Эпинэ никогда не сможет рассмешить Никола. Слишком уж серьезен и вдумчив этот маленький человечек, борец за свободную Эпинэ. – Так что вы говорили? — Забудьте, монсеньор, вы абсолютно правы. Все дело в повешенных. Нельзя, чтобы цивильный комендант перебил целый город из-за пары оскорблений. Это не поможет укрепиться во власти…вашему другу. — Я понимаю, — Лэйе Астрапэ, как же он не любит Альдо! – я займусь этим утром. — Вам надо выздоравливать, монсеньор, — Карваль непреклонен, — я все сделаю сам. — Никола, я, между прочим, Первый маршал. — А я – ваш капитан, монсеньор. Доверьтесь мне. Довериться? Робер беззвучно смеется. Он только этим и занимается в последнее время. Конечно, продолжать сидеть дома, выслушивая вечерами доклады о результатах работы Карваля, — заманчивая мысль, но совесть и чувство долга… Леворукий, если начнется бунт, то Карваль и не подумает спасать Альдо – просто не сочтет нужным. Значит, необходимо самому выполнять обязанности Первого маршала и не допускать волнений. Хотя, волнения уже давно стали нормой и изменить сейчас что-то никто не в силах. — Никола, а вы сами когда-нибудь спите? — Разумеется, монсеньор, все когда-нибудь спят, — голубые глаза смотрят серьезно. — Капитан, сейчас вы чем будете заниматься? — Еще раз объеду город, проверю патрули, все как обычно. — А вы не думали, что вам стоит как следует отдохнуть? — Я отдыхаю, монсеньор. — Ну что же, тогда… — Робер, сам не понимая, зачем делает это, рывком поднялся с кресла. Перед глазами все сначала поплыло, а затем потемнело. Ну и дурак же ты, Иноходец! Тебе, чтобы в кресле сидеть ровно, приходилось прикладывать неимоверные усилия, а ты еще и встать возжелал! — Монсеньор! – глухой голос прорывается сквозь туман. Хочется ответить, сказать, что все хорошо, что сейчас он встанет, но язык как будто не свой, а глаза… глаза не хотят открываться, такая навязчивая темнота. Кто-то трясет его, вежливо, но сильно хлещет по щекам, топот ног… Лэйе Астрапэ! Почему его нельзя оставить в покое? Сейчас…он сейчас уже… Темнота рассеивается, Робер видит нахмуренное и обеспокоенное лицо Никола и лекаря, который в последние дни практически живет в доме Иноходца Эпинэ. — Я сейчас встану, все хорошо… — хриплый голос звучит не слишком уверенно, но он просто не может лежать! Эти отвратительные кошмары, они приходят стоит ему только отдаться снам: прекрасная Лауренсия, которая смеется, раскинувшись по кровати, усыпанной цветами, а потом она исчезает, а на ее месте уродливая маленькая девочка, улыбающаяся щербатым ртом и тянущая свои ручонки к нему… — Монсеньор, лежите! – Кто-то настойчиво не дает ему подняться с…с постели? Все-таки отволокли мерзавцы. Робер раздраженно дергает головой: лежите… А может, ему еще отпуск взять и уехать к кошкам из Олларии? Лекарь уходит, что-то негромко говоря Карвалю на прощание. Иноходец хочет сказать, чтобы врачеватель прихватил с собой и капитана, опоив того снотворным, но почему-то не получается. Губы не хотят открываться, накатывает ужасная усталость. Прикрывает глаза. Теперь темнота становится спасительной. На лоб ложится чья-то теплая и сухая ладонь. Становится как-то легче, хотя Робер никогда не любил, когда его кто-то трогал в то время как он был болен. Хотя, разве можно назвать то, что с ним творилось сейчас, болезнью? Вовсе нет, это что-то другое, но от этого не менее отвратительное. Поднять свою отяжелевшую руку, накрыть своей ладонью чужую, не понимая, что творит, поднести к пересохшим губам… — Монсеньор? – тихий шепот. Но руку не убирает, хотя мог бы. — Останьтесь, Никола, — такая простая просьба, но такая важная в этот миг. Кровать негромко скрипит, принимая на самый край еще одного человека. Эпинэ чувствует, как вторая рука маленького капитана осторожно проводит по его волосам, пальцы едва касаются его седой пряди в челке – Иноходец физически не ощущает этого, но подсознательно знает это. — Я останусь…монсеньор. Мысленно Иноходец улыбается, улавливая заминку перед словом «монсеньор». Ничего, он уже знает, что скоро Никола будет смеяться вместе с ним, скоро Никола научится называть его Робером. А ночь на Олларию уже давным-давно опустилась, патрули, удивленные отсутствием капитана Карваля, несут свою службу, мирно спит в своей постели Альдо Ракан, видя во сне скипетр и меч Раканов, а в спальне одного дома сидит молодой мужчина, который держит за руку своего монсеньора. Своего. Только своего.