Frozen

      1996 год, январь       — Ну же, детка… Еще немного!       Высокий красивый мужчина лет тридцати на корточках сидел около больничной койки. На нем был медицинский халат, из-под которого выглядывал темно-синий, туго затянутый на белой рубашке галстук. Глаза мужчины горели, на лбу выступили капельки пота. Он часто, взволнованно дышал, а обе его руки крепко сжимали маленькую ладошку жены.       — Давай, Сонечка, у тебя почти получилось! — подбадривал он, заглядывая девушке в глаза. Соня смотрела на него невидящим взглядом. Вторая ее рука, свободная от хватки мужа, судорожно сжимала простыню. Грудь девушки часто вздымалась, а сердце колотилось так сильно, как, кажется, не могло биться ни одно человеческое сердце. Серебристо-светлые длинные волосы Сони спутались, мокрая челка прилипла ко лбу. Лицо девушки раскраснелось, на щеках и подбородке появились пятна. Она совершенно точно не хотела бы видеть себя такой — приказала убрать из палаты все зеркала и другие отражающие поверхности. «Это снижает мою самооценку», — сказала она неделю назад, когда ее только положили в больницу с осложнениями. А Евгению она никогда не казалась прекрасней, чем сейчас.       — Жень, я больше не могу… — прохрипела девушка, обессиленно откидываясь на спинку койки.       — Потерпи, родная. Уже скоро. Уже почти все, — Женя промокнул ее лоб смоченным в холодной воде полотенцем. — Да ведь? — он посмотрел на врача акушера и медсестер. Те сидели в ногах у Сони — тоже взмокшие и взволнованные.       — Да, да! — почти что крикнула одна из медсестер. — Соня, давайте! Последний раз!       Девушка зажмурила глаза и сильнее сдавила руку мужа. Через несколько секунд раздался крик.       — Поздравляю, — улыбаясь, сказал акушер, смахивая со лба капельку пота. — У вас мальчик.              1996 год, март              — Что значит ты уходишь? — Женя оторвался от газеты и медленно снял очки. Соня стояла перед ним в джинсах, вязаном свитере и с дорожной сумкой в руках.       — Прости, Жень. Я не могу. Все получилось не так, как я думала… — она заправила светлые волосы за ухо. — Я не могу воспитывать его. Не могу, понимаешь?!       — Все так говорят. Прошло всего два месяца, Сонь. У тебя послеродовая депрессия, — Женя подошел к жене, но та от него отстранилась, сжимая в руках ручки сумки и переминаясь с ноги на ногу. — Я помогу, чем смогу. Мы справимся.       — У тебя ведь даже нет работы. Что нам делать? Все твои средства пропали вместе с твоим деловым партнером, — девушка фыркнула. — На что нам жить, а?       — Все наладится. Я найду работу. Заново открою бизнес. Проблемы бывают у всех.       — Ты слишком оптимистичен.       — Именно поэтому ты меня и полюбила, правда? — Женя ухмыльнулся и, обняв Соню за талию, притянул к себе. — Пойдем спать. Завтра у меня собеседование. Если все будет удачно, куплю твои любимые эклеры. Идет?       Девушка неопределенно кивнула. Оставив сумку в коридоре, Соня ушла в спальню. Мужчина мрачно посмотрел ей вслед и вернулся к газете.       Ночью, когда Женя спал, Соня ушла навсегда.              1996 год, сентябрь              — Да, хорошо, Игорь Николаевич. Я все сделаю, — Женя ходил по комнате, прижимая ухом телефон к плечу и качая на руках сына, который никак не хотел засыпать, и потому заходился плачем. На часах было три ночи. — Утром готовый проект будет у вас на столе.       Как только в трубке послышались гудки, Женя бросил телефон на диван и посмотрел на сына.       — Ну что, что ты орешь? — он заглянул ребенку в глаза, будто пытаясь прочитать мысли. — Уже почти утро. Кирилл, Боже, когда же ты наконец уснешь?!       В ответ на это ребенок заплакал еще громче. Женя вздохнул и прикрыл глаза. Он не спал две прошлые ночи — в квартире было душно, и маленький Кирилл не мог заснуть. Завтра был последний день сдачи проекта — первого собственного проекта Жени на новом рабочем месте. И он хотел сделать его идеально.       Мужчина открыл глаза и вновь посмотрел на сына. Тот плакал навзрыд, как плакал несколько последних ночей. Его маленькое тельце было липким от пота, на щеках и животе выступили красные пятна — аллергия на молочную смесь. Кирилл отказывался есть, и теперь весил чуть ли не меньше, чем при рождении. Внезапно мальчик замолчал, открыл глаза и посмотрел на отца. У него были прозрачно-серые маленькие глаза — точь-в-точь его — и пучок светлых волос на голове. Таких же, как у его матери.       Женя вздрогнул и положил ребенка в кровать, не в силах больше держать его возле себя. Осознание неотвратимого прошибло его до костей. Женя понял, что ненавидит своего сына.       1999 год, март              — Папа, смотри, что мы сегодня делали в саду! — светловолосый мальчик забрался с ногами на диван и с неприкрытой радостью посмотрел на отца, вертя в руках синего бумажного журавлика.       — Здорово, — не отрываясь от бумаг, бросил Евгений.       — Но ты не посмотрел, — мальчик обиженно закусил губу и нахмурил светлые брови. — Вот, взгляни, — он покрутил журавликом перед глазами отца. — Это я сам сделал. Ну, почти сам. Няня только помогла мне ровно вырезать, а еще я немного неправильно сложил, и она…       — Кирилл, — Евгений строго посмотрел на сына, отстраняя его руку. — У меня завтра важное совещание. Иди поиграй в своей комнате.       — Но я же…       — Иди. К. Себе.              2000 год, июнь              — Папа, смотри, няня научила меня писать букву «А»! Пока что только прописную, но завтра обещала и строчную показать. Красиво у меня получилось?       — Да, молодец, — Евгений отхлебнул виски из стакана. — Зачем тебе учиться писать так рано? Пойдешь в школу, там научишься.       — Я хочу написать письмо маме.       Евгений поперхнулся и постучал себе по груди.       — Кому? — сурово спросил он, сужая глаза.       — Маме. Она приедет скоро, и я покажу ей, как красиво умею писать!       — Кто тебе сказал, что она приедет?       — Няня. Я спросил, почему нет мамы, и она сказала, что та уехала путешествовать в другую страну, и что скоро она вернется и привезет мне кучу подарков, а я…       — Никто не приедет. У тебя нет мамы.       — Как же нет? — Кирилл удивленно вскинул брови и опустил плечи, явно расстроившись.       — Вот так. Мамы нет. Она умерла, — отрезал Евгений. — А теперь иди спать, уже поздно. Завтра я найду другую няню.              2002 год, сентябрь              — Папа, смотри! — Кирилл встал в проходе спальни, широко расставив ноги и уперев руки в бока. На нем красовался новенький черный костюм; на белой рубашке, обхваченной в районе шеи красным галстуком-бабочкой, не было ни единой складочки.       — И куда ты так вырядился на ночь глядя? — поинтересовался Евгений, мельком скользнув взглядом по худенькой фигуре сына.       — Завтра я иду в школу!       — Ну наконец-то… — пробормотал мужчина, не отрываясь от экрана ноутбука.       — Ты ведь отведешь меня, да? — с надеждой в голосе спросил Кирилл.       — У меня завтра утром совещание. Няня тебя отведет.       — Не хочу, чтобы няня, — обиженно проскулил мальчик. Рукава пиджака были явно ему длинноваты, и ему приходилось все время их закатывать. — Хочу, чтобы ты.       — Я не могу. К твоему сведению, я работаю.       — Ты все время работаешь!       — Да, сынок. Я все время работаю, — Евгений посмотрел на Кирилла. В его глазах не было ни капли нежности. — А знаешь, почему?       Мальчик помотал светлой головой. Его взгляд смотрел в пол.       — Я работаю, чтобы ты мог играть с няней. Чтобы мог носить такие костюмы. Чтобы по субботам мог смотреть свои любимые мультики. Так что завтра тебя отведет няня, — Кирилл поднял голову и взглянул на отца. Тот едва не поморщился, увидев его выражение. — И не смей ныть, ты же мужчина.              2006 год, декабрь              — Можно? — Кирилл заглянул в кабинет отца, предварительно постучав. Евгений бросил на него взгляд и едва заметно кивнул.       — Что тебе? — спросил он, быстрыми движениями набирая на клавиатуре текст.       — У нас… — голос мальчика дрогнул. — У нас в школе завтра новогодний вечер. Сказали приходить с родителями. И я подумал, что, может…       — Я завтра улетаю в командировку, — отрезал отец.       — Ясно, — Кирилл поковырял носком ботинка паркет. — Надолго?       — Две недели.       — То есть, ты не вернешься к Новому году?       — Нет. Ты поедешь к двоюродной тете. У нее два сына твоего возраста, так что скучать не будешь.       — Они мне не нравятся, — захныкал Кирилл. — Они все время играют в свои машинки.       — И ты поиграй.       — Я не люблю. Не хочу ехать к тете. Можно я поеду с тобой?       Евгений на секунду перестал печатать и покачал головой.       — Даже не думай. Ты будешь мне только мешать.       — Но, папа…       — Все, я сказал. Иди делай уроки.       — Я уже сделал.       — Тогда займись чем-нибудь полезным вместо того, чтобы отвлекать меня.       — Хорошо, папа.              2009 год, февраль              — Проходи, Кирилл, — Алевтина Эдуардовна рукой указала на стул с мягкой красной обивкой около ее стола. Сама женщина прошла к большому кожаному креслу и медленно опустилась на него, положив руки на стол и сцепив их в замок. Кирилл, шаркая ногами и сгорбившись, поплелся за ней и сел, куда ему сказали. У директора он был далеко не первый раз и уже почти наизусть выучил, где что находится.       Он сидит на стуле, красная бархатная обивка которого была протерта по бокам и немного отходила сзади, около спинки. Прямо напротив него — директриса в своем широком кресле. На ее столе всегда идеальный порядок: ручки, карандаши и прочие канцелярские принадлежности не разбросаны по всей поверхности, а ровной кучкой стоят в органайзере. Рядом с ним — темно-синий ежедневник с надписью «2007». Однажды Кириллу удалось туда заглянуть: вопреки ожиданиям, там не было ничего интересного. Расписание, встречи, телефонные номера. В календаре красной ручкой в каждом месяце были выделены какие-то дни. За любопытство Кирилл был наказан «двойкой» за поведение в дневнике.       — И давно ты куришь? — поинтересовалась директриса, внимательно всматриваясь в лицо своего ученика.       — Полгода, — без стеснения ответил Кирилл, чувствуя, как начинает раздражаться от ее пристального взгляда. Не делай вид, что знаешь меня.       — Ты ведь понимаешь, что курить в твоем возрасте — само по себе преступление, а делать это на территории школы… Это старшеклассники тебя подговорили?       — Нет, я сам.       — Откуда же ты берешь сигареты?       — Это не Ваше дело.       — Кирилл, — женщина придвинулась ближе к столу и вкрадчиво посмотрела на него. — Я хочу помочь тебе. Что у тебя случилось? Раньше был таким хорошим мальчиком…       — Это было раньше, — отрезал Кирилл. Он терпеть не мог эти попытки взрослых разобраться в причинах его поведения.       — Вижу, на дружеский разговор ты не настроен, — Алевтина Эдуардовна откинулась на спинку и скрестила руки. — Тогда у меня не остается выбора — я должна сообщить твоему отцу.       Кирилл не то усмехнулся, не то фыркнул.       — Валяйте. Не думаю, что это его заинтересует.       — Почему ты так говоришь?       — Потому что отцу на меня пофиг.       2011 год, август              — Евгений Александрович, Ваш сын задержан за совершение деяния, предусмотренного статьей 116 Уголовного кодекса, ему грозит уголовная ответственность.       — Начальник, давайте не будем доводить это дело до суда. Парень молодой, в голове ветер, выпил, подрался — ну, с кем не бывает? Давайте решим это дело более… оперативно, — Евгений достал бумажник из внутреннего кармана серого в полоску пиджака. Не глядя, вынул несколько купюр и положил на стол. Сержант полиции Новиков нервно облизал губы. Затем, зачем-то оглянувшись по сторонам, хотя в кабинете кроме них никого не было, накрыл пачку купюр журналом и придвинул к себе.       — Думаю, обвинения могут быть сняты, если потерпевший не возражает.       — С потерпевшим мы договоримся, — Евгений поднялся со стула и кивнул мужчине. — Всего доброго, сержант.              Кирилл сидел в камере, широко расставив ноги и упершись локтями в колени. Светлые волосы закрывали опущенное лицо. Услышав шаги, парень поднял голову. Перед ним стоял отец.       — Пошли, сынок, — бросил он, пожалуй, слишком доброжелательно. Развернувшись на каблуках, отец пошел к выходу из участка. Кирилл поплелся за ним.       Они молча шли до машины. Отец кивнул водителю и сел на заднее сидение. Кирилл сел рядом с ним. Машина бесшумно тронулась, и они поехали по пустому шоссе. Кирилл смотрел в окно, видя в отражении последствия сегодняшней драки: огромный синяк в пол-лица, рассеченная бровь и царапина на носу. Помимо этого — разбитые костяшки и уязвленное самолюбие оттого, что его застукали.       — Ты уже большой мальчик, можешь делать, что угодно, — сказал вдруг отец, не поворачивая головы. — Но постарайся, чтобы это не касалось меня. В следующий раз и пальцем не пошевелю и оставлю тебя за решеткой. Понял?       — Понял, — повторил Кирилл, подумав, что это единственный их разговор за эту неделю.              2012 год, май              Яркое весеннее солнце светило в окна, окрашивая комнату в золотисто-желтый цвет. Легкие полупрозрачные шторы трепал врывающийся в открытые окна теплый ветер. Было тихо, за исключением мерного скрипа кровати и периодических женских стонов.       Кирилл, в последний раз толкнувшись в девушку, откинулся на подушки и глубоко вздохнул, шаря на полке в поисках сигарет. Он был безумно доволен собой. Отец уехал в очередную командировку, и целую неделю Кирилл находил утешение в объятьях порочных и не очень девиц.       Рыжеволосая девушка, лежащая рядом с ним, повернулась на бок и посмотрела на парня.       — Все было чудесно, — мечтательно протянула она, отбирая у него сигарету и затягиваясь.       — Я рад.       — Хочешь, сделаю тебе завтрак? — промурлыкала девушка Кириллу на ухо. Тот в недоумении покосился на нее.       — Какой еще завтрак?       — Ну, блинчики там, омлет… — рыжая явно растерялась. — Что ты любишь? Я много что могу приготовить.       — Нет, детка, так не пойдет, — Кирилл отцепил от себя ее руки и сел, шаря рукой по полу в поисках штанов. — Можешь принять душ, а потом уходи. У меня сегодня еще дела.       — Ты… Ты что, выгоняешь меня?!       — А кто виноват, что ты сама не догадалась об этом? Другие были посообразительней.       Девушка возмущенно вспыхнула, и, тряхнув рыжими волосами, вскочила с кровати как ошпаренная, тут же принявшись одеваться.       — Какой же ты ублюдок, Кирилл Морозов, — прошипела она напоследок и захлопнула за собой дверь.              2013 год, ноябрь              На улице мела метель, да так, что из окна не было видно ничего, кроме белой пелены. Кирилл сидел на диване и тупо пялился в мигающий экран телевизора, то и дело щелкая каналы. Отец снова был в командировке, а значит, парень мог, наконец, появиться дома. В присутствии Евгения он этого избегал — выдерживать на себе безразличный холодный взгляд отца Кирилл не мог, и предпочитал вместо этого шататься по барам или борделям, а домой приходил только поздней ночью. Сейчас же он мог растянуться на диване, пить виски из запасов отца и наслаждаться своим бездельем.       Услышав звонок в дверь, парень нахмурился. К ним никогда никто не приходил, и уж вряд ли гости решили бы нагрянуть в такую погоду. Кирилл бесшумно подошел к двери и посмотрел в глазок. У порога стояла женщина в черной шубе (которая из-за снега казалась почти белоснежной) и меховой шапке. Странно. Он, вроде, проститутку не вызывал…       Кирилл открыл дверь. Женщина была ниже его ростом, из-под шапки выглядывали серебристые волосы, а смотрела она на него так, будто бы знала всю жизнь.       — Здравствуй, Кирилл, — тихо сказала она, и на губах ее заиграла улыбка.       — Мы знакомы?       — Разве что совсем чуть-чуть, — усмехнулась незнакомка. — Я — твоя мама.              Кирилл сидел на диване и смотрел на женщину, которая назвалась его мамой, как на привидение. «Мама» пила чай на другом конце дивана и, ловя на себе взгляд парня, улыбалась ему. Согревшись, женщина отставила кружку на журнальный столик, разгладила длинную шерстяную юбку и сложила руки на коленях. Ей было чуть за сорок, но выглядела она очень хорошо: тонкие черты лица благородно подчеркивала бледность, закрывающая лоб светлая челка забирала года, а хрупкий стан делал ее и вовсе похожей на девочку-подростка.       — Спасибо за чай, — поблагодарила женщина. У нее был уставший, будто надломленный голос. — Теперь мы можем поговорить?       Кирилл молча пялился в пространство, не в силах ответить. Да и что он мог сказать женщине, которую считал мертвой почти всю жизнь? Он вообще не был уверен, что все это происходит на самом деле.       — Ладно… — не дождавшись ответа, сказала женщина. — Тогда я тебе сама все расскажу. Меня зовут София Андреевна, и мы с твоим папой… — женщина поерзала. Было видно, как тяжело ей давалось каждое слово. — В общем, мы любили друг друга. И это была настоящая любовь. Мы встречались несколько лет, потом поженились, а потом родился ты, и…       — Я думал, что ты умерла, — перебил ее Кирилл, заставив себя, наконец, посмотреть матери в глаза. Лицо Софии дрогнуло.       — Это… он тебе так сказал? — тихо спросила женщина.       — Тебя не было восемнадцать лет, — проигнорировав ее вопрос, спокойно сказал Кирилл. — Восемнадцать. Лет.       — Сынок, я…       — Ты — что? — парень вскочил с дивана и начал мерить комнату шагами, то и дело проводя рукой по волосам. Его тонкие пальцы едва заметно дрожали. — Я не знаю, что там у вас с отцом случилось. Но ты могла прийти раньше. Хоть раз. Хоть один гребанный раз сделать хоть что-нибудь, чтобы я думал, что ты жива. Вместо этого от тебя ни слова. А теперь ты приходишь, называешь меня сыном и хочешь, чтобы я тут же кинулся тебе в объятья? А, мама?       Кирилл вновь посмотрел на сжавшуюся в углу дивана женщину. Теперь, при близком рассмотрении, она не казалась ему уже такой привлекательной. Светлые волосы были заметно подернуты сединой; вокруг глаз и на лбу собрались морщинки; сложенные на коленях руки были красными и потрескавшимися от холода. София смотрела на сына влажными глазами, ее губы дрожали.       — Кирилл, я могу объяснить… — начала было женщина, привставая с места и протягивая к нему руки. Кирилл отстранился, как от огня, и скрестил руки на груди.       — Объяснить? По-твоему, этому еще могут быть объяснения? — отчаянно воскликнул он. — Тебя не было, когда ты была мне так нужна! Я рос один. Один, понимаешь?!       — Я уверена, папа хорошо о тебе заботился…       — Он меня ненавидит! — вскричал Кирилл, саданув кулаком по деревянному гарнитуру, совсем не чувствуя боли. — Ненавидит, — повторил он уже более спокойно. — И знаешь, я думаю, это из-за тебя. Ведь это ты его бросила. Нас бросила.       — Кирилл, мне жаль… — тихо сказала София. На ресницах у нее блестели капельки слез.       — Мне тоже жаль, мама. Жаль, что тебя не было, когда мне нужна была помощь. Жаль, что ты не объяснила мне, как надо жить. Жаль, что я не умею чувствовать. Жаль, что вместо сердца у меня кусок льда. Ты знаешь, каково это? Когда тебе все равно. Когда ты… Не чувствуешь. Ни боли, ни любви, ни радости — ничего. Знаешь? Когда все равно. И цвета — только черный и белый. И мне жаль, мама, что на то, чтобы понять это, у тебя ушло восемнадцать лет.       Кровь стучала в висках так сильно, что Кирилл ничего не слышал. Не слышал, как в двери поворачивается ключ. Не слышал звука расстегивающейся молнии. Услышал только спокойный голос отца, когда тот зашел в комнату в своем идеальном коричневом в мелкую клетку костюме и бледно-розовой рубашке.       — Что здесь происходит? — спросил Евгений, с подозрением смотря на сына. Тот молча сглотнул и перевел взгляд на мать. Евгений проследил его движение и, увидев сидящую на диване Софию, которая широко распахнутыми глазами смотрела на бывшего мужа, изменился в лице. Бывалого спокойствия как ни бывало.       — Что ты здесь делаешь? — спросил он, обращаясь к женщине.       — Женя… — София медленно встала с дивана, но подойти не рискнула. — Я не думала, что увижу тебя сегодня.       — А я надеялся, что не увижу тебя никогда. Какого черта ты тут забыла?       — Я пришла увидеть сына, — голос женщины дрогнул, но на лице была написана жесткая уверенность.       Евгений несколько секунд смотрел на нее, затем перевел глаза на Кирилла. Затем он сделал то, чего не делал, кажется, никогда: запрокинув голову и прикрыв глаза, мужчина громко засмеялся.       — Сына? — успокоившись, спросил он женщину. — Ты считаешь, что это твой сын? После того, что ты сделала, ты еще смеешь называть его сыном?       — Женя, послушай, — София попыталась подойти к мужу, но тот отстранился, в точности как Кирилл, не позволяя ей до себя докоснуться. — Да, я совершила большую ошибку, но я раскаиваюсь и готова исправиться. И я пришла, чтобы попросить прощение у Кирилла… У вас обоих.       — Прощение, — повторил за ней Евгений. — Ты извиняешься. Что ж, ладно. Тогда один вопрос: твой сын знает, почему ты его бросила? Ты ему рассказала? — мужчина посмотрел на Кирилла. — Знаешь, сынок, почему мамочка тебя бросила, а?       Лицо Кирилла не выражало ничего. Он смотрел то на отца, то на мать, и единственное, чего он сейчас хотел — чтобы эти двое убрались к чертовой матери.       — Женя, не нужно… — начала было София, но мужчина ее не слушал.       — Мы с ней встретились, когда я был богат, — сказал он, обращаясь к сыну. — Когда мы женились, на моем счету были миллионы. Когда она забеременела, я владел сетью отелей. А потом кое-что произошло, и я потерял все. Остался буквально без гроша в кармане. Ты родился, и у нас не было денег даже на еду. И она ушла, Кирилл. Твоя мать ушла, потому что не знала, как так жить. А через полгода вышла замуж за очередного толстосума, который возил ее отдыхать на острова каждые три месяца. Она продала тебя, сынок. И ни разу о тебе не вспомнила. Если ты ее простишь — твое дело. Но в своем доме я ее не потерплю.       Евгений, бросив последний взгляд на женщину, которую когда-то любил, и поморщившись, развернулся и ушел в свой кабинет, громко хлопнув дверью.       Кирилл вновь остался наедине с матерью. Та жалобно смотрела на него, как побитый щенок, и казалась такой маленькой и беззащитной. Только вот он не испытывал к ней жалости. Но впервые Кирилл почувствовал себя живым. По телу его разливалось что-то теплое и настолько сильное, что хотелось выть. То было отвращение и ненависть.       — Уходи, — тихо сказал он, смотря в материнские наполненные слезами глаза. — Уходи, и чтобы я тебя больше не видел. Ты для меня умерла в тот день, когда бросила.       Женщина хотела что-то возразить, но, столкнувшись с ледяным взглядом прозрачно-серых, таких отцовских, глаз, молча развернулась и стремительно вышла из комнаты, опустив плечи. Дверь за матерью захлопнулась, а Кирилл так и остался стоять, кожей чувствуя, как в крови клокочет ненависть и злость.       Он вздрогнул, когда почувствовал, как на его плечо опустилась рука отца.       — Ты все сделал правильно, — сказал тот своим спокойным властным голосом. — Ей тут не место.       — Да, — ответил ему Кирилл.       — Думаю, она еще будет пытаться найти тебя. Так что будет лучше, если последний семестр ты поучишься в частной школе.       — Как скажешь, — Кирилл безучастно пожал плечами. Ему снова стало все равно.       Мать ушла, и он снова с головой нырнул в пучину безразличия. Но одно Кирилл Морозов осознавал совершенно ясно: он ненавидит женщин.