Точка бифуркации

Это просто физиология, твердил себе Штейн. Они слишком много времени проводили вдвоем. А он всё-таки здоровый мужчина. В смысле, его психическое состояние находится чрезвычайно далеко от любого определения нормы, но физически… Ему достались не самые плохие гены, потому что физически он был здоров, несмотря на курение и отсутствие нормального распорядка дня. Возможно, что постоянные тренировки так же несколько нивелировали негативные последствия подобного образа жизни. Так что странно, что этого не случилось раньше. Хотя, нет. Не странно. На задании они с Мари были слишком заняты другими вещами, слишком погружены в себя. Он старался вернуть свой разум к состоянию до Кишина, до Медузы, раз уж на большее нельзя рассчитывать. Мари была поглощена обжигающе холодной яростью к убийце Джо. Они кочевали, ловили малейшие следы Джастина, высчитывали, планировали, делили жилье, не обращая внимания ни на что, кроме конечной цели. Так что Мари не врала, яростно отвергая намеки сэмпая. Между ними ничего не было. Наверное, это даже было ожидаемо. Там, в своем путешествии, они невольно оказались в изоляции от всего мира – скрывались от плохо ищущих друзей, от ведьм, от возможных союзников Кишина. Но вернувшись назад, они всё равно остались как будто в изоляции. Для Штейна такое состояние было привычно и понятно. Но Мари оказалась втянута и заперта в небольшом мире Штейна, втиснута между безумием и исследованиями. Так что это случилось позже. И даже не в ту ночь, когда Мари, наконец-то, оплакала Джо. В ту ночь Штейн держался максимально далеко от неё, здраво рассуждая, что его социальных навыков не хватит для утешения. У него нет даже искусственной нежности и заботы. Как оказалось, для соития и не нужна нежность. Это и правда почти чистая физиология. Утром, одеваясь, невольно бросая взгляды на одеяло на полу, смятые подушки и сбитые простыни, Штейн задавался вопросом, что же будет теперь. Он задавал этот вопрос ещё несколько раз и по-прежнему не знал ответа на него. Каждый раз, утром, он тщательно инспектировал душевное состояние Мари и не находил отличий. Чистое ровное сияние, мощное дыхание души, незамутненное никакими сомнениями или страхами. И никаких восторгов, никакого изменения в поведении или в силе воспитательной затрещины. И Штейн начал медленно, но верно загонять себя в работу даже сверх своих собственных лимитов. Он хотел отвлечься от вопроса «Что дальше?». И от других – более глупых. Например, был ли он неж… Вернее так, не был ли он груб или жесток? Почему вообще они продолжают делить постель? Как они там оказываются? А главное – почему его так бесит, сводит с ума, заставляет вздрагивать звук закрывающейся двери в комнату Мари? Штейн тщетно пытался вспомнить, был ли этот хлопок таким громким, таким… окончательным. Как будто Мари говорила ему «Я в домике». «Не трогай меня». «Оставь меня в покое». Штейн позволял себе лишь на короткие, физиологически необходимые промежутки времени выныривать из исследования хаоса в мире. Ему хватало несколько часов на сон, быстрый перекус и прочие нужды организма. И он говорил себе, что неспециально подгадывает время так, чтобы не встретиться случайно с Мари. Но спустя несколько недель подобной жизни напарница подкараулила его у дверей кабинета, хотя профессор был уверен, что слышал тот чертов хлопок двери. — Ты имитируешь пожар? – поинтересовалась Мари, вглядываясь в прокуренную и задымленную комнату. Вычислить компьютер она смогла лишь по слабому мерцанию экрана. — Заработался, — пожал плечами Штейн, сдерживая кашель. В горле уже давно саднило от выкуренных сигарет. — Как и все три недели до, — буднично заметила Мари, проходя дальше и открывая окна. В конце концов никто не смог бы назвать профессора трусом. — Что дальше? – ровно, пусть и чуть хрипло, спросил Штейн. Мари Мьелнир тоже не знала чувства страха. — Кто знает, — легко пожала она плечами. Штейн склонил голову к плечу, с интересом рассматривая напарницу. Ему всегда казалось, что он хорошо изучил её (не прибегая к радикальным методам), но она всё же удивила его. — Брось, Франкен, я тоже тебя знаю, — махнула рукой Мари. – Конечно, я бы не стала вешаться тебе на шею. Я не буду требовать от тебя ничего невозможного. Несмотря на дым в комнате, Штейну вдруг стало легче дышать. Ведь такое бывает, когда не знаешь, как и куда пойдет эксперимент. Точка бифуркации. Может да, а может и нет. — Меня злит, что ты закрываешь дверь, — с усмешкой признался профессор. — Значит, больше не буду, — покладисто отозвалась напарница, пытаясь незаметно вытурить Штейна в коридор и, видимо, далее – на кухню. – Но поклянись, что постучишься, если захочешь войти! Не то, чтобы я там чем-то странным занималась, но мне так будет комфортней. — И моя голова целей, — проницательно заметил Штейн, покладисто не замечая маневров Мари и подчиняясь. — А твоя голова необходима всей Академии. Меня Шинигами-сама не простит никогда. Они продолжали шуточный диалог до самой кухни, где профессор также покладисто уселся за стол и съел свой то ли завтрак, то ли ужин. Ответа на вопрос он так и не нашел, естественно, но теперь Штейн знал, что возможность – эта открытая дверь – у него есть.