---
Он всё ещё очень хорошо помнит драконье пламя. Он помнит, во что оно превращает людские тела. Ни один костёр, которым угрожал ему Артур, не сравнится с мощью этого огня. Он обугливает плоть в считанные секунды, делает её хрупкой, и та рассыпается в прах. Леон видел это своими глазами; он единственный избежал этой кары, и тогда не счёл это провидением или знаком свыше — просто большой удачей. Можно ли считать удачей то, что товарищи остались пылью на его перчатках и гарью на его сапогах? Много ночей после жар несуществующего огня не давал ему заснуть, и только один благодетель спас его. Гаюс помог ему сохранить тайну. Боже, благослови Гаюса и его снотворные средства. Может быть, они и не помогали Моргане, но Леону пришлись в самый раз. Хорошо, что он нашёл в себе силы обратиться за помощью, и жаль, что для этого потребовалась почти неделя. Но ведь одно дело — прекрасная дама, и совсем другое — королевский рыцарь. Последние не имеют права видеть кошмары.---
Когда Леону чуть не сносят голову на королевском турнире, он почти не обращает внимания на эту обыденность. И только когда Артур выталкивает его из седла ударом копья в грудь, только когда он зарывается носом в песок, чудом не запутавшись в стременах, — только тогда он ловит себя на мимолётной мысли о том, что едва не сломал шею. Мысль быстро забывается в пылу дальнейшей битвы, и только иногда — очень редко и всего лишь на мгновение — возвращается, когда чей-то топор или меч оставляет прорехи в его плаще. Каждая подобная мысль сковывает его тело, замедляет движения и лишь увеличивает риск быть убитым, и это порочный круг, который так тяжело разорвать.---
Схватки на границах королевства становятся день ото дня ожесточённее, и всё больше раненых и убитых насчитывается в каждом из патрулей, и Леон раз за разом просит разрешения помочь. Он всегда отбывает в новом составе, потому что из предыдущих не остаётся почти никого. В конце концов он перестаёт запоминать их имена. Вернее, они перестают запоминаться сами, сколько бы Леон ни бился. Так становится ещё тяжелее, потому что нет ничего хуже, чем пытаться вспомнить имя погибшего, закрывая ему глаза. Впрочем, обычно времени на прощание у них всё равно нет. Многие отмечают его везение, но никто не удивляется по-настоящему: Леон опытный рыцарь, каждый житель Камелота наслышан про его заслуги. Леону под силу спастись от драконьего пламени, и уж конечно, ему под силу вернуться живым из схватки с обычными людьми, пусть и очень жестокими. Однажды наступает день, когда схватки с простыми смертными становятся роскошью — так выразился Артур, ставший уже королём. «Простые смертные», — отзывается в голове у Леона. Смертные. Все они таковы. Конечно, он понимает, что имеет в виду Артур: теперь против них ополчилась и магия тоже, и противостояние становится всё менее честным, потому что от драконов не спасают деревянные щиты — это Леон уже хорошо усвоил. Чего он так и не узнал до сих пор — что же спасло его тогда. Магия убивает быстрее и без разбора; ни сила, ни опыт Леона не имеют никакого значения перед ней, и всё-таки он остаётся жив — снова. Когда он уходит с поля боя, он спотыкается о руки лежащих тел, словно погибшие хотят схватить его, удержать, отомстить за живучесть, за несправедливость, за какой-то ужасный обман. Эти руки всё-таки хватают его за щиколотки, валят на землю, добираются до шеи и душат — пусть не наяву, а во сне, но так ещё хуже, потому что во сне Леон почему-то не может сопротивляться, даже наоборот, выдыхает из лёгких последний воздух, чтобы уйти быстрее. Вот когда снотворное Гаюса впервые пришлось некстати. Вот когда Леон впервые подумал, что был бы не против умереть. Однажды, пусть не сейчас. Просто чтобы узнать, что он на это способен.---
Когда смерть наконец настигает его, он принимает её зов. На этот раз никто из их отряда не выживет — на свете не найдётся другого человека, которому подобная последняя мысль может подарить покой. Леон помнит край чаши у своих губ, и это очень странное предсмертное видение. Жидкость, одновременно холодная и горячая, струится по его горлу, следом — словно по всему телу и распутывает затянувшиеся было узлы, чтобы выпустить его на свободу. Он слишком долго медлил с последним вздохом, и друиды успели спасти его. «Они благородные люди, они сохранили мне жизнь, ничего не прося взамен», — чуть позже говорит он Артуру, искренний в каждом своём слове, но ни капельки не благодарный за этот шанс. Даже жаль, что в каком-то смысле благородные намерения друидов пропали впустую. Они что, не могли отыскать другого выжившего? Неужели среди всех только один Леон продолжал дышать? Но… почему? Почему всегда именно он? На этот раз ему не снятся никакие кошмары. Ему вообще не снятся сны; только какое-то серое марево засасывает его в себя каждый вечер и выплёвывает наружу с рассветом. Утром Леон собирается на тренировку, днём охраняет замок и короля, вечером молчаливо слушает разговоры приятелей в какой-нибудь таверне — из раза в раз, из раза в раз. — На тебе лица нет уже очень давно, — без вступления и без предупреждения Гвейн застаёт его врасплох. — Не хотел лезть тебе в душу, но больше не могу терпеть. Если что-то не в порядке… ты можешь рассказать. Гвейна стоило остерегаться — за его рассеянной улыбкой всегда скрывалась проницательность. Остерегаться — какое ужасное слово по отношению к другу. — Если это вина выжившего, лучше сразу отбрось эти мысли и радуйся, что ещё не гниёшь в земле. Гвейн бьёт в самое сердце — если бы все его враги были настолько метки! Конечно, это вина выжившего, но теперь уже больше, гораздо больше; Леона поглотили глупые, но мучительные страхи, и одновременно — поразительное равнодушие к тому, чего на самом деле стоит опасаться. Конечно, Леон не лезет на рожон, но уже не раз и не два он ловил себя на мысли о том, что будет, если его движение немного замедлится, если он решит не наносить противнику смертельный удар, если он выйдет один против троих, четверых, целого десятка. Если он уцелел в стольких ужасных сражениях, может ли его жизнь оборваться из-за одной ничтожной ошибки? Когда никто не смотрит, Леон разглядывает свои ладони, словно в них зашифрован ответ. Не обратиться ли ему к хироманту? Кто знает, что тот найдёт в его линии жизни? А может быть, ему не нужен никакой знахарь, потому что Леон и сам — маг? Что, если Артур был прав? Можно ли не знать о магии, живя с ней? Может ли магия сохранить жизнь, вечно ли живут колдуны, что говорят легенды? Какая только ерунда порой не приходит в голову.---
Когда их покидает Ланселот (а потом покидает снова), Леон стоически провожает его в последний путь — прощания грустны, но неудивительны, для Леона и вовсе привычны — по крайней мере, он убеждает себя, что в конце концов привык. Привык настолько, что даже имён больше не нужно забывать, да и не забудешь это имя. Но главное — Ланселоту всё-таки удалось уйти и снова вернуться, не умереть до конца, таинственным образом уцелеть — и всё-таки он погиб, и это вселяло надежду, а ведь слова о надежде и смерти вообще не должны встречаться рядом. Как пугающи порой человеческие мысли. Когда погибает Элиан, Леон слушает чужие прощальные речи на похоронах, мимоходом роняет и свою — короткую и полную банальностей, ничуть, впрочем, не лживых, и думает о том, что оба они — и Ланселот, и Элиан — встретили смерть героев, принесли себя в жертву. А значит, именно они заслуживали умереть меньше всех прочих. Леону не хочется думать, что он заслуживает умереть, но, наверное, так было бы честнее. Ему и без того иногда кажется, что он прожил слишком много лишних жизней.---
— Король мёртв, — объявляет он притихшему залу. Как только его рот открылся, как только язык повернулся сказать такие слова? Артур, в шутку обещавший сжечь его на костре, мёртв. Артур, способный вернуться живым из самой опасной западни, погиб молодым. Ему хочется добавить, что мёртв не только Артур, что Гвейн тоже умер сегодня, и кроме них — ещё многие, но все и так чувствуют, что смерть витает над их головами. Леон тихо уходит из зала и бредёт прочь медленно, потом уходит быстрее, потом бежит вниз по винтовой лестнице, туда, где никто не сможет увидеть слёз на его лице. Он не помнит, чтобы раньше плакал от скорби — раздражался, спорил с собой, мучился кошмарами, но не плакал. Он размазывает слёзы по щекам и смотрит на мокрые пальцы; смерть витает вокруг, но он такой отвратительно живой, и совсем не заколдованный — просто отвратительно везучий. Все его друзья умерли за достойную цель. Узнать, что ты способен умереть — цель мелочная, глупая, недостойная того, кто зовётся рыцарем. Ему нужно жить как можно дольше, чтобы защищать королеву. Леон надеется, что судьба не сыграет с ним злую шутку, отправив в могилу на следующий день после того, как он решил любой ценой оставаться в живых.