Do you agree?

Эмир только что уложил Дениз, выслушав многочисленные капризы маленькой принцессы. Но он терпеливо поиграл с ней, чтобы детская энергия наконец-то приблизила долгожданный сон младенцев. Потом он с гордостью смотрел, как она, чуть улыбаясь, идёт к нему, на ходу произнося столь дорогое его сердцу слово. Папа. Эмир старался не замечать боли, которая пронзила его при этом обращении. Он всегда же понимал, что он не является им. Слова Зейнеп когда-то в детской этой малышки затронула тайную струну его души. Он тогда осознал, что у него будет ребёнок, который в будущем называл бы его так. Он тайно лелеял эти мечты, где его мальчик, их Пойраз, шёл бы к нему так же, как сейчас Дениз, по-детски бормоча это сочетание звуков. Папа. Он мог бы быть настоящим отцом, который вот также учил бы своего ребёнка ходить. Но Судьбе было угодно лишить его такой возможности, и вот он, как вор, прячется от всего мира, надеясь, что жизнь продлит эти мгновения счастья. И вот малышка заснула, по привычке обхватив его палец ручкой. Эмир подождал немного и уже потом, убедившись, что она точно заснула, осторожно освободил себя из её цепких ручек. Он погасил свет и вышел из детской. Он спустился вниз по винтовой лестнице, стараясь отгонять от себя мысль, что он мог бы держать вскоре своего сына. Обнимать его. Шептать нежности, пока никто не слышит. Его Пойраза отняли, закинув его в свой собственный ад, где он день за днем мучается от чувства вины. Он же понимал, что в этом есть и его вина. Он увидел макушку Зейнеп, которая стояла к нему спиной. Она смотрела в окно с того момента, когда проснулась. Она не желала с ним разговаривать, аргументируя это тем, что она тут пленница, а им не дано права говорить. Она отстранилась от него, будто спряталась где-то внутри себя, оставив ему лишь оболочку. Как он не пытался, она не выходила наружу, сохраняя холодное равнодушие между ними. Чего только он не испробовал! Поначалу он пытался вытащить её наружу, рассуждая, зачем он забрал. Он так правдоподобно рассказывал ей, что в своё время заменит её на свою дорогую женушку, а сам искал хоть какие-то эмоции во взгляде. А она лишь молча кивала, будто соглашалась с тем, что она не может быть нужна для чего-то большего, кроме его счастливой жизни с Нихан. Затем он пытался расшевелить её, поглаживая её то по руке, то по щеке, стараясь вызвать знакомую реакцию на свои прикосновения. Н и ч е г о. Она была все так же безучастна к его действиям, будто в это время она была в другом измерении. И даже его поцелуи не воспламеняли её плоть, хотя раньше это всегда помогало разрядить напряженность в их отношениях. На шум его шагов Зейнеп даже не обернулась, но он заметил чуть заметную дрожь. Он на миг подумал, что, наверное, в доме стало чуть прохладнее. Он машинально взял плед, лежащий на диване, и молча накинул на её плечи, окутывая её теплом. Раз уж он не мог этого сделать, то пусть мягкая ткань это сделает. - Зачем? – тихо спросила она, когда он уже отошёл на неё на пару шагов. Эмир пожал плечами, не желая разговаривать на эту тему. Да, это была возможность завязать диалог впервые за эти дни, но он не хотел разговаривать о причинах и следствиях. Они просто имели сейчас то, что имели. – Что стало с нами, Эмир? Она проживает день за днем в своём мире, отдалившись от него так, будто никогда не шептала ему слов любви, нежась с ним после очередных любовных игр. Будто это не та Зейнеп, которая на пике удовольствия кричала лишь одно слово. Любимый… А потом молча отворачивалась от него, не в силах выносить его усмешки, которая как будто причиняла ей почти физическую боль. Но уже когда они жили в его доме, как муж и жена, лежа в одной постели как порядочная семейная пара, она откидывала его руку, которая обнимала её за талию. Душевная боль разрушила границы её желания близости, пусть и такой невинной. Она отстранялась от него так постепенно, что он и не замечал. Списывался на гормоны беременной женщины, не замечая первые признаки этой болезни. Равнодушия. И лишь смерть Пойраза окончательно раскрыла это. Она больна, но уже не той иступленной любовью, что питала её день за днем. Нет, её болезнь хуже. Она так погрузилась в бездну апатии, что стала бледной тенью себя прежней. В её глазах больше не горел тот вызов, который он читал при каждой их встречи. - Будешь чай? Зейнеп повернулась к нему, впервые разбивая маску своего равнодушия. Она так презрительно усмехнулась, будто перед ней не стоял человек, которому она клялась в любви. Эмир чувствовал, что теряет её день за днем, но просто не понимал, как можно с этим бороться. Нет, конечно, допускал, что грубое насилие вытащит его девочку наружу, но он не хотел осуществлять этот план. Просто не мог… - Единственное, что тебя волнует в твоей жизни, так это то, буду ли я чай? Правда? Не то, что я день за днем просыпаюсь с болью, ведь руки по привычки ложатся на живот, а там пусто? Не то, что я каждую ночь плачу, когда вспоминаю его приветственные пиночки? Тебя не волнует ничего, кроме того, буду ли я чай?! На последней фразе голос её приобрел какие-то металлические нотки, которых он так давно не слышал. Они воскрешали их тайные встречи под носом её бывшего мужа, где они проживали с удовольствием каждую секунду их противостояния. Их словесные дуэли заканчивались обычно либо постелью, где оба поддавались этому непонятному влечению друг к другу. Либо жесткими репликами, где каждый старался сломать оппонента словами. Зейнеп же, как и Эмир, в моменты величайшей ярости будто менялась. Черты лица становились чуть более острыми. Голос приобретал металлические оттенки, от которых по спине поднимались мурашки предвкушения её следующего хода. - Так ты будешь чай? – максимально безразлично повторил он вопрос, вспоминая, как его сын делился радостью со своим отцом. Эмир чувствовал любовь своего сына, когда прикасался к животу жены. Он ощущал это так остро, будто малыш уже тянул к нему свои пухлые ручки. Эмир старался не замечать боли, что кровавыми иглами впивалась в его сердце. Он не хотел, чтобы воспоминания так часто воскресали в его памяти. Он так старался отвлечься от этой тупой боли, от которой не было спасения. Он сразу же переключился на планы мести, стараясь отметать любые отголоски разума, твердившие, что в этом есть и его вина. И лишь после криков, доносившиеся из палаты его жены, его тела сковала судорога боли, от которой не было лекарства. …У б и й ц а… Это слово доносилось и сейчас до него, когда он смотрел в эти глаза, заполненные чистейшей ненавистью. И он чувствовал, как начала болеть нога, охваченная огнем внутренней боли. Будто по инерции боль от сердца начала переходить через все тело к его колену. Он подавил первую судорогу силой воли, стараясь отвлечься от неприятных мыслей. Отчаянно захотелось напиться, просто провалиться в забытье, где не было этого кошмара наяву. *** Эмир понимал, что только вспышки ненависти воскрешают его малышку, давая на мгновение стать самой собой. Он играл с огнем, пытаясь пробудить её ото сна. Но это было, к сожалению, необходимо. Он выводил её на эмоции, порой бросая слова, которые касались их общей утраты. Он сознательно пытался то ли дело разговаривать о дочери её брата, будто сам с собой рассуждая, как же хорошо быть отцом. Какое это счастье ощущать безграничную любовь, которая рождается просто так. Однажды Зейнеп просто не выдержала, бросив кружку с недопитым чаем в стену. Её сердце вновь проснулось ради этой жестокой игры на возрождение самой себя. - Ты убил нашего сына и смеешь сидеть и рассуждать о том, как прекрасно быть родителем? – спросила она, замахиваясь, но удерживая руку в воздухе, постепенно опуская. Это было горько осознавать, что только эта тема может как-то поднять истинную сущность её малышки из недр бесконечного отчаяния. У него просто не было выбора. – Ты смеешь говорить, что ты отец?! Ты ей никто. Ты как был никем, так и остался. Как для твоей дражайшей жены, так и для её дочери. Жучок. Маленький жучок, который не несет никого смысла для этого мира… Истина била в глаза ничуть не хуже яркого света, что внезапно озарял полнейшую тьму. Он просто проглотил все это, сосредотачиваясь лишь на своей цели. Ему нужно было выдернуть её из этой полудремой между сном и реальностью. Он добился своей цели, а иглы боли можно и игнорировать. - Жучок или нет, но я имею все, а у тебя нет ничего. Весь твой мир – иллюзия, моя малышка, - насмешливо произносил он, проговаривая про себя, что так нужно. Так правильно. Он сможет потом перенаправить поток её ненависти вновь в нужном направлении. Он вернет её к заводским настройкам, переключит режим, вновь станет тем, кем она его считала всегда. Любимым. Он сможет, нужно просто немного потерпеть. Уничтожить в себе эту волну горечи, которая набирала обороты у него внутри, грозясь затопить его с головой. Он видел цель, а уж то, что он чувствует при этом, должно отойти на второй план. - Как и твой. Мы с тобой живем в своём мирке, где каждый думает, что будет лучше. А на самом деле и ты, и я – просто жалки в своих надеждах. Моя надежда умерла, а вот твоя спит наверху. Очередной способ вернуть любимую женщину в свою жизнь… - Ты наконец поняла, что ты ничего не значила для меня? Ты, действительно, непроходимо тупа. Она потупила взор, невольно опуская глаза. Как бы она не пыталась, у неё не получается равнодушно слушать вот такие слова. Она не может стойко продолжать бросать ему вызов за вызовом, показывая своё равнодушие к его персоне. Он ощутил укол стыда за то, что в очередной раз бьёт в её ахиллесову пяту. Он знал её лучше, чем её родители, братья, окружающие. Он будто сам чувствовал, как растекается кислота правды по её жилам, заставляя внезапно работать сердце более усердно, будто перед последним вздохом. Укол стыда. Укол совести. Учащенное сердцебиение. Расширенные зрачки. Он будто видел себя со стороны, видя свои дрожащие руки, которые сжимаются постепенно в кулаки. Или эту стойку, которая сигнализировала лишь о том, что он готов уничтожить её мир до конца с помощью самого острого оружия – слова. Ярость ушла. Ненависть выветрилась из её тела, оставляя лишь беспомощность. Зейнеп не могла ничего сказать против той истины, которую он сам упорно вбивал в её голову день за днем, находя в этом своеобразное удовольствие. Раз за разом она все равно говорила о своей любви, будто его слова и не касались её сердца. Но вот в такие моменты он понимал, что каждое его слово всегда попало в цель, но его девочка была слишком гордой, чтобы это показать. А сейчас не перед кем держать маску. - Я так ненавижу тебя, Эмир. - Я уже говорил тебе, малышка. Даже если ты очень захочешь, у тебя не получится меня ненавидеть. Он поднялся, слыша неприятный скрежет трения ножки стула о каменный пол. Этот звук был так мимолетен, но он заметил его, как заметил бы писк комара, что парил бы около него. Его органы чувств были максимально напряжены, выдавая состояние хозяина. Эмир обхватил её лицо, заглядывая в эти потухшие глаза. Как же горько, что он вынужден показывать свою худшую сторону… А ведь он никогда не хотел быть для неё плохим человеком. - Не сопротивляйся мне, - прошептал он, заметив слезу, что покатилась по её щеке. Он стер её большим пальцем, даря мимолетную ласку. Она хотела отвернуться, не видеть его. Но он крепче схватил за лицо, пытаясь все же быть максимально нежный в данной ситуации. – Ты же знаешь, что всё равно проиграешь в этой борьбе? Она безнадежно выдохнула, будто он напомнил ей о том, что она старалась забыть. Она молча убрала его руки со своего лица и просто ушла, оставив его в гнетущей тишине. *** Он нашёл Зейнеп в её комнате, где та завернулась в одеяло как в кокон, шепча при этом какие-то слова, которые он разобрал лишь тогда, когда подошёл чуть ближе. - Аллах, за что ты так со мной? Это ударило так ощутимо, будто кто-то невидимый совершил хук слева, попав при этом в солнечное сплетение. Он чувствовал её боль так, будто они были вновь едины. Он пропускал через себя каждую эмоцию, что рождало её сердце. Ничем не прикрытую боль души, которая наполнилась уже не тьмой, а пустотой. Она была заполнена безразличием, которое спасало её. А он, как и всегда впрочем, разрушил эту защитную стену, воскресая её. Но он не учёл просто того, что его план на этот раз несовершенен. Он не включил в столь простую схему того, что вместе с воскрешением её из бездны безразличия наружу выйдет вся затаенная боль, которую она прятала где-то внутри себя после смерти сына. Он не учел этого. Не подумал. Он мог бы уйти сейчас, позволяя ей утонуть в омуте собственной боли. Все же те, кто считает боль чем-то плохим, никогда на самом деле её не испытывали. Она помогает человеку ощутить себя живым. Если ты чувствуешь её огненные стрелы, что по одной пронзают твоё и так израненное тело, то в тебе ещё есть стимул продолжать борьбу с самой судьбой. Если же ты не морщишься от града ударов жизни, то ты духовно мертв. Зейнеп же до сих пор показывала ему, что воскресить её не только возможно, но и необходимо. Ему нужна была его малышка, а не та пустая тень, которая молча бродила по его временному жилищу. - Аллах, почему ты проклял меня?! Очередная стрела, невольно пущенная Зейнеп, застряла где-то слева. Застряла так глубоко, что заныло сердце. Тело охватило огнём, и он ощущал, как языки этого пламени пожирало его заживо. Его глаза пусты, но внутри пламя охватывает все новые участки, отдавая в ногу. Эмир поморщился, сдерживая стон боли. Но та все нарастала, не давая возможности оправиться. Что-то заныло, но он так и не понял что именно: боль была слева, но где конкретно он не мог определить. Все тело превратилось в один сплошной нерв, а он потерялся внутри этой обжигающей боли, притупляя все остальные чувства. Он не мог справиться с тем, особенно когда глазами натолкнулся на зеркало. Он не узнавал себя. Он будто надел маску, становясь тем чертом, которым его все считали. Черты искажены внутренней борьбой, губы изогнулись в столь зловещем оскале, что никто бы не сказал, что он сейчас пережил одни из самых мучительных минут в своей жизни. - Аллах, забери меня, прошу… Это невыносимо! Этого он уже не мог стерпеть. Это был порыв, который он даже не собирался анализировать. Он потерял надежду, но она должна хоть в что-то верить. Пусть ненавидит, пусть проклинает, но не просит высшие силы забрать её душу. Он подошёл к её кровати, безмолвно закрывая дверь за собой. Оборот ключа, который он сделал машинально. Он шёл будто в трансе, перебарывая боль в ноге. Он шёл всему вопреки, сосредотачиваясь лишь на ней. Она нуждалась в этом. … Будь ч е л о в е к о м, Эмир!... Прямо в обуви он лег с ней, обнимая её. Она замолкла, замерев. Эмир ощутил новый укол слева, ведь осознавал, что она опять пытается быть сильной при нем. Опять старается показать ему, что она не сломлена. Но для чего играть? Она проиграла самой себе. Он проиграл ей. Для чего скрывать? Он прижал её к себе, но даже сквозь слой одеяла он ощутил эту её дрожь. Подавляемые рыдания, которые она могла бы скрыть от кого угодно, но не от него. Он знал её как никого в этой жизни. Даже Нихан, с кем он рос с самого детства, не была столь изучена как Зейнеп. Он знал её тело, рождая в ней то наслаждение, то волны страданий. Её душу, которая была пуста до сегодняшнего вечера. Он возродил душу, вытаскивая её из какого-то призрачного мира, где та застряла. Её душа где-то парила, оставив тело тлеть на этом свете. Он видел её сердце даже сейчас, в полной тьме. Видел, как оно медленно стучало, пульсировало, но так слабо. И даже его близость никак не влияло на неё. Её кровь не меняло более направления. Она жила на автомате, а теперь автоматизм перестал быть таковым. Она жила, мучаясь с каждым вздохом. Каждое движение пронзало тело, а в ней не было даже сил застонать от этой боли. - Ты самая сильная женщина, какую я только знал, Зейнеп, - повторил он свои слова, что говорил ей после этой трагедии, что унесла три жизни. Пойраз мертв, а его родители – живые трупы, которых оставили на этой земле в наказание за все их грехи. Он понимал количество своих грехов, и, возможно, ему нет прощения. Возможно, он заслужил этой ненависти небес, которые устали видеть его кровавые следы на этой земле. Но в чем грех Зейнеп? Чем она прогневала Аллаха? – Ты восхищала меня тем, как не переставала бороться. Ты сопротивлялась судьбе, которая по кирпичику вынимала твой фундамент. Честь. Семья. Гордость. Все то, чем ты дорожила, у тебя отняли, но ты же не сдавалась, моя малышка. Так не радуй врагов, сдаваясь… На этой фразе она наконец вышла наружу, освобождаясь от пут одеяла. Она сбросила его руку, присаживаясь на постель. Она повернулась к нему, посмотрев на него в упор. Он видел эту тлеющую ненависть, которая спустя мгновение окончательно потухла. - Кто ты мне, Эмир? Ты мой друг? Или же ты и есть тот враг, кого я не должна радовать своим поражением? - Мы сами себе злейшие враги, Зейнеп. Никто не может причинить нам вреда, если мы только не позволяем себе этого. Мы с тобой утопаем в этой мерзкой жалости к самим себе, спасаясь хотя бы так. У нас нет слов, чтобы выразить наш ад, но есть гордость, чтобы мучиться в одиночестве. Ты же понимаешь это, моя малышка? Ты никогда не спасешься от самой себя. Ты та, кто ты есть. Я тот, кем был всегда. Мы – те, кто мы есть. - Я не хочу быть такой… - … жалкой? – закончил за неё Эмир, погладив по щеке. Они захлебнулись в этом чувстве, не желая признавать этого. Они просто молчали, переживая каждый по-своему. Он нашёл своё спасение в очередных планах мести. И никому он не признается, что пил сутки после того мерзкого утра, когда его жена кричала ему вслед, что он убийца их сына. Он пил, пытаясь утолить эту пустоту. И только тогда он спросил, а нужно ли ему это? Мстить за утраченное счастье? Мог бы он хотя бы сейчас остановиться? И только выпив последний бокал, опустошив бутылку виски до конца, он осознал, что не смог бы. Это его толчок к жизни. Только так он смог бы спать спокойно, зная, что его сын отомщен. Что его смерть не была простой строчкой на холодной плите, что закрывала его будто одеялом, охраняя его вечный сон. - Я любила его, Эмир. С ним я потеряла смысл жизни. Скажи мне, для чего я живу? Ответь мне, прошу. - Ты живешь всему вопреки, Зейнеп. Как и я. Мы же так похожи, помнишь? И лишь слеза, что скатилась к его руке, была безмолвным ответом. Я тоже, малышка. Я тоже убит. *** Эмир проснулся сегодня раньше, чем обычно. Вчера он не закончил одно дело, которое требовало скорейшего завершения. Он медленно освободился от её объятий, выдергивая себя из сладкого кокона взаимного понимания. Он вытолкнул сам себя в эту жестокую реальность, где он спланировал раз и навсегда уничтожить маленькую проблему, что мешала ему спокойно продолжать жить. Он вошел в свой кабинет, ставя таймер на телефоне. Потом зажег несколько свечей, разных по своей длине. Секунды шли, а он все следил за пламенем свечи, что возрождала в нем опустошение. Вновь…Он вновь сделает это. Вновь. …Ты станешь моим концом, Эмир… - Прости меня, малышка. Я должен это сделать, - прошептал он, когда первая свеча догорела дотла. *** Он понимал, что последствия могут быть ужасными. Он понимал, что элементарно может не найтись повода для такого рода действия. Он хотел найти причину для того, чтобы его план закончился именно так, как он того хотел. Он ждал, и, кажется, все же ему улыбнулась Фортуна. У него резко начались боли тогда, когда Зейнеп держала на руках Дениз. И впервые за долгое время это последствие встречи с её братом принесло ему пользу. Он просто, между делом, попросил дать ему таблетки. Пока она шла к комоду, он в уме просчитывал, как скоро она сделает выбор. Даст ли ему таблетки или же предпочтет в очередной раз помочь своему дражайшему брату. Это было её испытание, которое, впрочем, она предсказуемо провалила, сбежав от него. А он, корчась от боли, все же сам как-то дошёл до ящика, открывая его сквозь скрип зубов. Больно…Как же больно! Заглатывая сразу две таблетки, он постепенно ощутил блаженное облегчение. Он вновь поборол этот недуг, и при этом проверил то, что хотел. Он получил причину, а Зейнеп получит самый лучший урок от своего любимого учителя. *** Она вернулась сама через какое-то время после того, как таблетки начали действовать. Она открыла дверь, заходя с Дениз так, будто каждый шаг давался ей с невероятным трудом. Груз вины перед братом давил ей на плечи, но она гордо вошла в их дом, показывая, скорее всего, самой себе, что это неверный путь. Пусть он не прав, но она всё так же не могла уйти от него, как это бывало и прежде. Он живет у неё внутри, несмотря ни на какую боль, что он причинял ей. Раз за разом сценарий повторялся, напоминая чертов день сурка, где они играли главную роль. Она не могла быть с ним после всего, что они пережили, но не могла быть и с ним, зная, что где-то её брат сходит с ума от беспокойства за жизнь своей дочери и своей сестры. - Ну и что ты тут делаешь, моя малышка? – спросил он, мгновенно вспоминая их многочисленные встречи, которые начинались именно так. Правда, спрашивала всегда она, пытаясь понять, почему он раз за разом ищет этих встреч. Он так искусно создал веретено логических рассуждений, которые исключали из её головы любые мысли о том, что он мог бы прийти просто так. Она постепенно уверилась в своей незначимости. Как была никем, так и осталась. И он не знал, к добру ли такая безусловная вера в его слова или же он переиграл в этом сам себя. - Вернулась к заводским настройкам. Я войду? – спросила она, бросая ему очередной вызов, но при этом прижимая малышку в своих руках ближе к сердцу. Зейнеп, которая смело смотрела ему в глаза, в глубине своей заснувшей души почувствовала первую волну страха. Но не за свою жизнь, а за жизнь невинной малышки. Она знала, что он ничего не сделал бы Дениз, но она так запуталась, что просто перестала понимать его. Жаль… - Ну входи, Зейнеп. Мой сладкий апельсин, иди ко мне, - проговорил он, забирая из её рук свою дочь, стараясь не заострять внимание на поджатые губы своей жены. Ты должна доверять мне, моя малышка. Всему вопреки. *** Она сама уложила Дениз, а он не смог удержать самого себя, следуя за ней фактически попятам. Он наблюдал, как она обращалась ребёнком, вспоминая её отношение к малышке, когда считала, что это действительно его дочь. Как она тогда протянула ему Дениз в полутемном помещении, которое освещалось лишь чуть заметном свете Луны. Как она предлагала ему самому уложить её, а затем говорила, что из него выйдет очень хороший отец. Раз за разом говорила это, прикладывая руку к собственному животу, мягко улыбалась ему, видя его восторг от понимания. Его маленькое чудо, которое озарило на миг его жизнь. Но чудес, к сожалению, не бывает. Аллах отнял его шанс быть полноценным отцом. Вот и сейчас она баюкала Дениз, шепча ей ласковые слова как собственной дочери. Эмир облокотился на косяк, думая, как бы она была счастлива, если бы сейчас держала их Пойраза, радуясь любому проявлению чистой детской любви. Как бы она расцвела, если бы он впервые назвал её мамой. Игла боли кольнула чуть сильнее, раскрывая заново рану его сердца. Он не смог уберечь своё солнышко, которое озарило бы его кромешную тьму. Зейнеп уложила девочку, а потом повернулась к нему. Он знал, как он выглядит со стороны. Голые глаза, которые обнажали его боль. Его отчаяние. Его ненависть к самому себе, которую он не мог скрыть сейчас. Да и не хотел. Эта боль внутри него, разъедает внутренности не хуже кислоты. Он мог бы стать отцом. Она могла бы стать матерью. - Ты бы видел себя со стороны, Эмир, - прошептала она, подступая к нему. Она впервые за долгое время смотрела на него так, как это было раньше. Её любовь вновь пылала в глазах, возрождая надежду. У него всё ещё был шанс. Шанс начать с нуля. – Прости меня, прошу. Прости, - шептала она, приподнимая его лицо, чтобы установить зрительный контакт. Она знала его, как никто в этом мире. Знала, но сознательно причинила ему тогда боль, мстя за смерть их сына. Она не знала, на кого направить потоки собственной тьмы, что поглотила её тогда. – Прости меня, - шептала она, целуя его лицо. Искренность. Раскаяние. И сейчас перед ними встало самое большое испытание, которое было между ними. Испытание прощением. Она смогла простить его, а сможет ли он сделать нечто подобное? Сможет ли отогнать свою тьму, загнав её в самый дальний угол свой загнивший до основания души? *** Они шли, взявшись за руки, наверх. Она вновь доверилась ему, всему вопреки. Смогла простить за то, что он толкнул её в пучину собственного ада. Эмир знал, что так будет. Она вновь выбрала его. Откинула в сторону ненужные чувства, которые мешали ей быть с ним. Они зашли в её комнату, плотно закрывая двери, чтобы не разбудить только заснувшую малышку. Она вновь тянулась к нему, как это было всегда. Вновь безмолвно умоляла его излечить не только её раны, но и собственные. Она открывала ему сердце, понимая, что вновь он может разбить его, как это делал всегда. Она вновь раскрывала душу, хоть ещё пару дней назад уверяла, что её душа погибла вместе с сыном. Боль потери тогда не помогла им вновь стать едиными, разъединив как никогда прежде. И вот она, чуть смущенно улыбаясь, отходит на расстояние от него, протягивая ладонь. Она умоляла его, чтобы он отбросил эту свою маску, которую не хотела видеть на нём сейчас. Он сам поцеловал её, по привычку зарываясь рукой в её волосы. А она отвечала ему, но с какой-то безнадежностью. Отчаянием. Пониманием, что он всё равно не отступит. Он прочитал в ней, что она так пытается попрощаться с ним. Наконец закрыть эту страницу своей жизни, вновь отпуская его. Эмир окончательно понял, что нужно делать, чтобы раз и навсегда расставить все нужные акценты в этой истории. И эхом отдавали собственные слова, от которых он никогда бы не отказался. Только не от них. …Ты моя. П о к а не скажу обратного… *** От автора: Мы все взрослые люди и прекрасно понимаем, что достигнуть удовольствия от близкого общения друг с другом можно и не занимаясь непосредственно любовью. Надеюсь, автор будет понят, и мне не будут лететь гневные отзывы, что Зейнеп нельзя после выкидыша. Ну мы же поняли друг друга, верно? Она лежала на нем, касаясь губами то подбородка, постепенно поднимаясь, чертя свою дорожку поцелуями. Он же гладил её обнаженную спину, не прикрытую одеялом. И он чувствовал на кончике языка неприятную горечь, ведь он понимал, что собирается сделать. Он осознавал, на что идёт, но это было необходимо. Она принадлежит ему. Он не собирается делиться. Она только для него… *** Она оделась, а он всё смотрел на неё, окончательно решившись. И только этот её доверчивый взгляд мешал ему осуществить свой план. Он подавил свой порыв остановиться. Он должен это сделать. У него нет другого выбора. *** Он вышел из комнаты, поцеловав её в уголок губ напоследок. Затем вернулся уже с веревками, которые были необходимы для его плана. Она вопросительно посмотрела на него, невольно охватывая взглядывая новые атрибуты в его руках. Он усмехнулся, понимая, как ей тяжело сейчас принять этот факт. Что вновь он предает её, ставя под удар. Зейнеп как-то вымученно улыбнулась в ответ, в очередной раз слушая хруст своего разбитого сердца, которое уже было не склеить. Вновь переступить через себя, чтобы в очередной раз понять, что она ему не нужна. Ах, Зейнеп, какая же ты глупая! - Что ты хочешь сделать, Эмир? – всё же спросила она, не предпринимая никаких попыток вырваться, убежать, спрятаться от этой разрывающей грудь боли. - Ты должна верить мне, Зейнеп. Всему вопреки. Он сам понимал, что его слова звучат как издевка, но его план был совершенен. И тут не должно быть никаких ошибок. Никаких неточностей. Он должен раз и навсегда поставить точку в этой истории. Это отталкивало их от новой жизни. А Зейнеп, возможно, потом простит его. Возможно, нет. Но сейчас это не было так уж и важно. Он взял веревку, обвязал ею руки женщины, которая готовилась стать матерью его ребёнка. А Зейнеп будто сдалась окончательно, позволяя ему делать всё, что он хочет. Сломлена. Уничтожена. Повержена. Гордая девочка, которая не боялась бросать ему вызов, сейчас молча позволяла ему привязывать себя. Они всего лишь однажды практиковали такого рода игры, но тогда его желание мести не пылало так ярко, как это было сейчас. И сейчас на её губах не изгибалась понимающая улыбка, полная предвкушения. Она не смотрела на него, отворачивая голову от него. Потом ты поймешь, Зейнеп, почему я поступил так. И ты простишь меня, как это было всегда. И даже когда он разлил бензин она не кричала, не взывала к нему, надеясь задеть хотя бы одну струну его души. Она не пыталась спасти себя, поддаваясь Судьбе, что творила свою волю через его руки. Она просто лежала с закрытыми глазами, шепча чуть слышно слова молитвы. Она готовилась умирать! Какая же ты глупая, малышка. Он поставил свечу, зажигая её. Она не смотрела ни на разлитый бензин, что дорожкой шёл к ней. Она не хотела смотреть на то, как дорогой её сердцу человек убьет её окончательно. Не только духовно, но и физически. Ах, Зейнеп! Он позвонил своему любимому врагу, машинально отчитывая в уме секунды, не отрывая при этом взгляда от свечи. Он не слышал гудки за шумом собственного сердца. Он на автомате разговаривал с Кемалем, думая лишь о том, что времени хватит. Он знал, что делал. - Кемаль Сойдере, давай сыграем в игру? – тут он включил видеозвонок, наведя объектив на Зейнеп, которая все так же неподвижно лежала на кровати. – На кону стоят две жизни. Одна принадлежит твоей дочери. Другая же твоей любимой сестры. Выбирай, кто сегодня отправится к Аллаху. Минута три секунды. Пока Кемаль кричал ему, какой он мерзавец, что использует людей ради своих грязных игр, он лишь отмечал на грани сознания, что прошло ровно две минуты тридцать секунд. - Время тикает, господин Кемаль. Свеча когда-то догорит, решая за тебя. Каков твой ответ? Кто первая жертва? Внезапная тишина на том конце произвела на него схожий эффект, если бы где-то выстрелила пушка. Он был оглушен тем, что, возможно, все же Кемаль сделает неверный выбор. - Зейнеп, - тихо ответил его враг, который только что отправил свою сестру на верную смерть. В очередной раз он доказал, как же скуден уровень его интеллекта, чтобы не понять столь явной ловушки. Ничему жизнь не учит. Эмир включил громкую связь, попросив повторить свой ответ. И вновь услышал имя женщины, которая пару часов назад вновь называла его так же, как и прежде. Любимый. Зейнеп чуть заметно поморщилась, когда услышала ответ своего брата. - Правильный ответ, Кемаль Сойдере. Ничего не хочешь сказать сестре напоследок? - Прости меня, Зейнеп. У меня не было выбора… Эмир отключился, в душе ликуя. Его план завершился так, как он и планировал. Идеальный план. Идеальное завершение этой истории. Наконец-то он освободится от этого бремени, наслаждаясь каждой секундой своего триумфа. Избавление. Облегчение. Он даже поблагодарил Аллаха за то, что когда-то не наделил Кемаля Сойдере интеллектом. - Знаешь, Зейнеп, когда-то Ницше вывел теорию, что люди должны отодвинуть все чувства в дальний угол, ведь именно это мешает им достигнуть цели. Если же ты сосредоточен, холоден, то ты приближаешься к идеалу. Ты уничтожаешь слабости одну за одной, становясь на ступень выше. Так уж вышло, что моя слабость заключается в тебе. Ты раз за разом мешала мои карты, вмешиваясь в ход игры ради своего брата. Твоя дорогая семья, ради которой ты меня столько раз предавала. Но посмотри что мы имеем, Зейнеп, - говорил он, с каждым словом приближаясь к ней. Он осторожно обошёл свечу, понимая, что играет с огнем. Он приблизился к ней, присаживаясь на тумбочку у её изголовья. – Твой брат решил вновь пожертвовать близкими ради своей семьи. Он отправил тебя на верную смерть, от которой тебя отделяет всего лишь свеча, длинной около двадцати сантиметров. Как только она достигнет пяти сантиметров, она упадет, сжигая весь дом. Эта лачуга станет твоей могилой. Как думаешь, Зейнеп, наш сын стоил вот этого? Он был бы рад, если бы увидел тебя сейчас? - Просто уходи, Эмир. Я хочу встретить смерть в одиночестве. - Так вот, - продолжил он, будто не заметил её просьбы. – Ты моя главная слабость на данный момент. А я не люблю быть слабым, ты же это знаешь? На этих словах он нагнулся к ней, рукой опираясь на кровать. Он хотел видеть её глаза, которые горели бы столь нужной ему эмоцией. Но она все так же держала их закрытыми, чуть зажмуриваясь. Животный страх быть сожженной заживо диктовал ей свои условия, лишая надежды встретить завтрашний день. - А что делают со слабостями? Верно, моя малышка. Уничтожают. Так советовал великий немецкий философ, призывая встать на путь сверхчеловека. Вот только, Зейнеп, Ницше не учёл всего своеобразия человеческой жизни. Мы может отринуть многое, но не самих себя. Но все остальное не играет ключевой роли. Ты – моя слабость, а твоей главной слабостью была твоя семья. Сегодня я уничтожил твою слабость. Надеюсь, ты оценила, моя малышка. И перед тем, как затушить свечу, он проговорил скорее себе, чем ей: - Моя слабость станет моей силой. Аминь. *** Кемаль наконец нашёл дом, где прятался всё это время его злейший враг. Вот только его временное убежище полыхало, становясь огненной могилой его любимой сестры. Эмир Козджоглу смог забрать его сестренку, утощив его в гиену огненную. Он чувствовал, как слеза одна за одной скатывается по его лицу. …З е й н е п… Сегодня он стал убийцей своей сестры, и это никогда не простится ему. Не на этом свете, не на том. Зазвонил телефон, и он машинально ответил, разбирая только некоторые слова из общего потока речи своей дорогой жены. Он разобрал только несколько слов, которые не принесли ему желаемого облегчения. - ….Дениз…дома… Эмир Козджоглу выполнил обещание. Он забрал лишь одну душу, отдав ему дочь. И видя полыхающий дом он не ощутил ничего, кроме опустошения. *** Кемаль Сойдере каждый год в течение уже почти пяти лет ходит в определенный день на кладбище, пытаясь унять хотя бы так груз вины, что давил ему на плечи. Он не мог нормально жить в течение всего года после смерти его дорогой сестры, его души, смерть которой была невероятно жестокой. Семья Сойдере даже не смогла похоронить члена своей семьи, ведь огонь не оставил им даже останков. И Кемаль, стоя рядом с рыдающей матерью, не мог отделаться от ощущения, что он построил свою семью на костях близкого человека. Нихан как могла пыталась отвлечь его от этих мыслей, проговаривая, что в этом не было его вины. Что его заставил Эмир принять это роковое решение, а, значит, весь грех лежит только на душе этого поддонка. И Кемаль вполне мог бы послушать её вполне благоразумные доводы, если бы каждый раз он не слышал в такие моменты издевательские слова своего погибшего врага, который умер в тот же день, что и его Зейнеп. Автомобильная катастрофа, что заставила его испытать на собственной шкуре, что такое быть погребенным очищающем огнем Аллаха. …Правильный ответ, Кемаль Сойдере… Эти слова стали его ночным кошмаром. День за днем он слышал их, а потом уже ночью видел её корчившееся тело, которое не могло вырваться из языков пламени. Кемаль не чувствовал вкуса жизни, утонув в болоте навязанной вины. Он последовал бы за сестрой, если бы не любящая женщина, которая поддерживала его веру в свою невиновность. Он не был виноват, но сердцу этого не скажешь. Каждую ночь он видел в своем отражении убийцу своей сестры. Зейнеп похоронили рядом с мужем. Две пустые могилы, которые лишь напоминали о той великой любви, которую Зейнеп раз за разом доказывала не только своей семье, но и всему миру, борясь за своё право на счастье. Но так уж было угодно Аллаху забрать её к себе как мученицу. На всё воля Аллаха. Поговорив немного с надгробной плитой так, будто перед ним стояла его сестренка, живая, здоровая, освещающая что-то в его жизни. И как всегда он попрощался с ней, в очередной раз попросив прощение за свой выбор. Уходя, он не заметил две фигуры, что притаились под тенью деревьев чуть дальше могилы его сестры. Как только он покинул территорию кладбища, люди приблизились к надгробным плитам. - Как тебе представление, моя малышка? Мне кажется, так искренне страдать у вас в крови. Не считаешь? Женщина, возведя глаза к небу, оставила реплику своего мужа без ответа, грустно улыбнувшись открывшемуся зрелищу. Всё же неприятно было при жизни видеть собственную могилу. Это давила на неё, рождая в сердце порывы броситься к брату и сказать, что она жива и вполне счастлива. Да, она могла бы, но не хотела. Зейнеп Козджоглу умерла для всего мира, рождая другого человека. А имя Эмира Козджоглу, когда-то навевающий на людей почти благовейный страх, прекратилось в историю. - Ну он же так старался, Зейнеп! Я не мог не оценить его актерские данные! Вот где он бы достиг успеха, но амбиции завели его на деловую арену, где его, как гладиатора, уничтожили. - Ты можешь просто помолчать, Эмир? - Одна минута твоя, а потом уходим отсюда, моя малышка. Аллах, какой же безвкусный камень для надгробия выбрало твоё семейство! И тут ещё моё имя. Зейнеп, твой траур окончен? Я не могу более выносить эту атмосферу. Она на меня давит, а я натура нежная, могу не выдержать. Ах, Зейнеп! Ну поплачь, если тебе от этого станет легче, но сделай это по дороге в аэропорт. Самолет ждать не будет. Зейнеп, молча смахнув внезапно набежавшие слёзы, взяла Эмира за руку, сама потянув на выход. Ей было это необходимо – увидеть свидетельство того, что прошлая жизнь никогда не возродится из пепла. Она больше никогда не сможет вернуться к своей семье, ощутить их любовь. - Зейнеп, только не нужно сентиментальных воспоминаний о своей семье. Женщина усмехнулась, крепче сжав его руку. Сегодня они навсегда уезжают в Рим, где и будут жить всю оставшуюся жизнь. И стоя рядом с мужем на регистрационном пункте, она внезапно повернулась к нему, решаясь всё же задать этот вопрос, на который ей было необходимо получить ответ. Прямо. Сейчас. - Давай просто станем счастливы. Согласен? Его губы скривились в привычной усмешке, и она была готова выслушать сотни ядовитых слов в ответ на свой вопрос, ведь его глаза светились согласием. Они станут счастливы. Всему вопреки.