Алоис, с тобой не соскучишься

      Время было к ужину. Сиэль, не спеша, поставил перо обратно в чернильницу, подпер правой рукой подбородок, тоскливо вздохнул и устало отвёл взгляд на стрелки часов. Без пятнадцати шесть. Маятник совершенно размеренно и спокойно ходил из стороны в сторону. Узкие пласты уходящего за горизонт солнца исправно устилали паркет около окна. Белые кружевные занавески, старательно выглаженные и пахнувшие мылом, колышемые лёгким ветерком, чуть вздымались над полом. Казалось, ничто не способно было нарушить этот обыденный и непоколебимый будничный порядок вещей.       Как вдруг раздается телефонный звонок.       Через пару минут в комнату входит Себастьян. Наклонившись над письменным столом, дворецкий услужливо передает трубку главе поместья.       В трубке Сиэль слышит высокий и насмешливый, знакомый голос графа Транси.       Обычно Алоис посылал Сиэлю пригласительные на балы всех сортов и видов, закидывал под дверь главного входа поместья небольшие, коряво и не слишком грамотно написанные послания сомнительного содержания. Для таких записок у Сиэля имелся специальный миниатюрный ящичек в столе, запиравшийся от чересчур любопытных глаз на медный ключ. Сиэль по мере возможностей и своего строго расписанного графика приёмов, визитов, званых ужинов, уроков скрипки и латыни старался посылать ответные письма не позднее недели. Иногда к ответному письму, снабженному парой-тройкой изысканных колкостей, прилагались всякого рода приятные мелочи. Однажды Сиэль прислал Алоису на пробу и проверку качества свои новые дамские духи "Lily of the Valley". Этот небольшой пузатый флакончик с пышным черными бантом и сверкающей россыпью фианитов на шарообразной крышке и по сей день занимает почётное место на туалетном столике графа Транси. Алоис открывает флакон только для самых торжественных случаев, например, для вечерних прогулок по берегу Темзы в компании графа Фантомхайва.       Слышать голос Алоиса было редкой и поэтому такой приятной роскошью. Несмотря на все помехи телефонной связи, искажения голоса, это было потрясающим удовольствием. Хоть их беседа длилась не больше минуты, Сиэль был несказанно рад этому неожиданному разговору.       Алоис всегда появлялся в жизни Сиэля неожиданно, как как капель со старой черепичной крыши, как гром средь бела дня, но точно не случайно. Да и сами случайности далеко не случайны.       Дядя Арнольд очень кстати подарил своему горячо любимому племяннику два билета на "Женитьбу Фигаро". Алоис, недолго думая, в тот же вечер известил Сиэля, что буквально через две недели того ожидает поход в театр.       Безусловно, как и подобает светскому джентельмену, юный граф часто бывал в театре и раньше, и ещё много раз в детстве с родителями, потом больше с Лиззи, которая постоянно что-то тараторила про свои новые наряды, про какую-то популярную музыкальную группу из Америки, про то, как сильно она его обожала, что изрядно утомляло, учитывая, что театральная постановка всегда была продолжительностью от трёх часов.       Именно тогда, когда Лиззи поднимала на Сиэля свои огромные кукольные глаза обрамленные длинными, покрашенными дорогой тушью ресницами и начинала пересказывать очередную увлекательную и свежую сплетню, именно в этот самый момент Сиэль ощущал себя самым одиноким и всеми оставленным человеком не только в этом большом и напыщенно-шикарном зале с длинным бархатным занавесом кроваво-красного цвета, с высокими резными колоннами, величественно подпирающими полоток, с огромной, ослепительно переливающейся в лучах своего великолепия люстре, но в целом огромном мире. Все эти восклицания, восторги и замирания Лизиного сердца от одной мысли о том, что её заклятая противница сможет и правда получить по достижении совершеннолетия шикарный огромный особняк её почтенного отца, были так далеки от Сиэля, что юноша никогда не находился, что ответить, и в растерянности и некой сконфуженности опускал свою голову в программку, делая вид, что внимательно читает либретто. Или же граф чуть оглядывался вбок, искал поддержки и помощи у стен, у античных колонн, у великолепного занавеса, наконец, у этой волшебной люстры, которая всегда являлась изюминкой театра, но нигде не находил ответа.       Бывало, уже после окончания спектакля Сиэль долго не вставал со своего места, бывало, засиживался до прихода в зал обслуживающего персонала. То ли от излишней лености, то ли от нескончаемой скуки он решительно не желал вот так вот просто расставаться с театральными сценами. Обычно Лиззи и Сиэль покидали зрительный зал последними.       Уже по дороге домой, в карете, ему все слышались увертюры с прошедшего балета, в простом говоре ямщиков он слышал знаменитые арии из увиденных опер. Но увы, все это было лишь видением, имевшим мало общего с реальным положением вещей. Сиэль как-то признался своей дорогой кузине, что сам бы мечтал жить в театре, а не в своём мрачном и до скрежета зубов пустом поместье. Возможно, Сиэля так привлекала альтернатива жизни в театральный маске, вечно скрывающей истинное лицо, потому что для Элизабет он всегда был лишь этой маской, этим идеально-фантазийным образом сказочного принц, которого обязательно следует защищать ото всех бед и ненастий этого жестокого мира. Их отношения всегда отличались этой надуманной "театральностью": Сиэль всегда знал, как и когда ему следует подать руку и помочь ей сойти с последней ступеньки, а Элизабет прекрасно понимала, как и когда следует сделать реверанс, приветствуя своего будущего жениха, ведь все элементы их романтических взаимоотношений были давно разучены и отрепетированы, доведены до блеска их слугами и родителями. В этой точно выверенной "постановке" никогда не находилось и не найдётся места искренним разговорам, ясным взглядам и чистосердечным рукопожатиям, чем ни он, ни она не были расстроены или чрезвычайно обеспокоены. И если Лиззи видела в этой связи чудесную романтическую историю с счастливым концом, то Сиэль откровенно говоря интересовался этим маскарадам все меньше и меньше.       Рядом с Лиззи он взял самовольную привычку скучать и, скучая, наблюдал за игрой за карточными столиками на балах, скучающие слушал в пол-уха толки и споры в салонах, скучающим взглядом провожал лавки ремесленников на ярмарках, скучал на мягких кожаных креслах в магазинах, ожидая, когда уже Лиззи примерит двадцатку кружевных платьев всех фасонов и расцветок, услышав одобряющую похвалу Паулы, скучал в ресторанах, задумчиво ковыряя вилкой десерт с замысловатым названием, который Лиззи заказала для них двоих, наконец, скучал в театрах, устало переводя свой черный бинокль с одного актёра на другого. Словом, скучал Сиэль везде, куда обычно приходят развеять скуку. И это положение самому ему, холодному, высокомерному, скрытному, спокойному, размеренному Сиэлю показалось до ужаса тяжёлым и безвыходным. Скучал юный граф мастерски, годы практики и упорных тренировок все же давали о себе знать. Сиэль скучал, но и эта скука вскоре начала ему надоедать.       С графом Транси никогда не приходилось скучать. Никогда нельзя было знать, на этот раз выкинет чересчур раскрепощённый, невыносимый, невозможный блондин с озорной походкой и идеально уложенной чёлкой.       Теперь же, когда Сиэль оборачивается вправо, он каждый раз встречается своими глубокими темными глазами с чересчур оживленным и разгоряченным, сверкающем выглядом Алоиса. Его окутывает волшебно-неземной аромат ландышей, это цветочное облако всегда окружает того самого графа Транси в пленке воспоминай юного графа Фантомхайва.       Сначала это белобрысое чудо, закинув свою чудесную голову наверх, скажет, что с того узкого коридора у самого потолка, украшенного причудливой лепниной и соединяющего сверху две стороны сцены, было бы совсем отлично свеситься в деревянной лодке с огромными корзинами благоухающих цветов прямо на сцену или вдруг на полном серьезе заявит, что в главным зале его поместья уже давно пора обновить люстру на ту, что украшает зрительный зал. Сиэлю оставалось только позавидовать размаху фантазии и самолюбия графа Транси, нашептав ему на ухо кусочки будущей эпиграммы. Но, что самое главное, Сиэль правда вдруг начинал старательно изучать глазами этот, казалось бы, совсем ничем не примечательный коридор над сценой, будет долго любоваться люстрой, не отводя радостного взгляда, пытаясь рассмотреть каждый её хрусталик, отливающий этим торжественным светом. Более того, Сиэль будет полностью убеждён в том, что эта чудесная громадная люстра светит, сверкает, переливается в честь того волшебного праздника, на который был приглашён граф.       И даже когда прозвенит третий звонок, когда весь свет в зрительном зале будет потушен, Сиэль все ещё будет слышать этот все же приятный, увлечённо-ласковый шёпот:"Сиэль, посмотри, это же балконы на полу. Хаха, балконы на полу, кто бы мог до такого додуматься?! Ты только подумай, Сиэль, балконы на полу!" Сиэль тихо хихикает, полушепотом на ухо Алоису добавляет, что это устроили специально для того, чтобы сливки общества наконец приобщилось к простому лондонскому народу, прямо такому простому, как сам Алоис. Светловолосый юноша в ответ гордо вздёрнет аккуратный маленький носик, встрехнет пышной шевелюрой, самодовольно цокнув язычком (Сиэль тут же не менее самодовольно цокнет в ответ), отвернётся чуть в сторону. Но эта шуточная обида всегда пропадает через считанные секунды. Граф Транси довольно заулыбается, у него только что успешно получилось развеселить вечно хмурого и насупившегося ворчуна-Сиэля. Сиэль точно знает, что Алоис улыбается, даже когда зал заполнен темнотой и предвкушением зрелища, Сиэль это чувствует, у него самого появляется на губах ненаигранная тёплая улыбка.       И во время спектакля эти двое не перестанут переглядываться меж собой, легко, чуть слышно нашептывая друг другу свои эмоции от происходящего на сцене. Несмотря на громкие звуки оркестра и реплики актёров, во время отчаянных танцев Керубино в дамском платье мальчики обменивались приглушенными смешками, оба тяжело и громко дышали во время наиболее напряженных моментов постановки. Когда музыка затихала на время смены декораций, Сиэлю не доставляло особо труда слушать частое, сбитое биение сердца Алоиса. Да и Алоису тоже.       Во время антракта юные аристократы были слишком переполнены впечатлениями от увиденного, что даже не поднималось со своих мест, бурно обсуждая актёрскую игру, сюжет пьесы в целом, неуклонно путались в именах и сюжетных линиях, но совершенно точно были довольны происходящим. Происходящим не только на сцене. Сиэль уже сравнительно давно заметил в себе одно особое впечатление: безумно приятную близость, подпитываемую и взращенную личной неприязнью, даже ненавистью. Когда-то очень давно, как ему теперь казалось, он был сам для себя похож на высокий величественный замок, все двери и окна которого были сухо и прочно закрыты и захлопнуты, а внутри было великое множество пустых залов и комнат с трещинами на стенах, полу-обвалившимися высокими потолками. Но сейчас этот заброшенный на протяжении многих веков замок зажил новой жизнью, что ни одна комната больше не пустовала. Все, буквально все в нем было заполнено этим необычным впечатлением.       Когда же спектакль подошёл к своему завершению, Сиэль с Алоисом поднялись со своих мест почти сразу после того, как прекратили аплодировать актёрам.       Сейчас же Сиэль, выходя из театра, был сам для себя и дирижёр и оркестр, сейчас все струны его души играли чисто, стройно, спокойно, отточенно, слаженно. Так обычно его учили играть Ноктюр №2 Шопена на скрипке, но ничего путного никогда не выходило. Себастьян каждый раз раздражённо бил по клавишам фортепьяно, только заслышав фальшивые звуки, и, сделав чересчур спокойное лицо, самым тихим и бархатным голосом просил начать сначала вновь и вновь.       Пусть серо-безразличный и холодный Лондон уже давно заволокла густыми клубами тёмных туч кромешная ночная мгла, аккуратные газовые фонари исправно горели, отливая масляным блеском в известняке мостовой, потертой, поржавевшей стали вывесок, оконных рам, высоких, в строгом блеске чопорно-черных деверей салонов и закусочных. Кое-где на неровную брусчатку одинокими ровными пластами падали лучи янтарно-золотого света ламп ресторанов и закусочных, пивных, иногда мимо проезжали одинокие кареты, гремя колесами по мостовой.       Было совершенно безразлично, что синоптики обещали затяжные холодные дожди на ближайшие две недели, солнечное лето навсегда грело Сиэля своим теплом, когда этот надоедливый, самовлюблённый, избалованный, явно страдающий звёздной болезнью не один год, совершенно бестактный, но безумно заботливый, забавный, уже давно такой родной блондин был рядом.       Сиэль вновь не понимал Чайльд-Гарольда*. Как можно было настолько разочароваться во всем, чтобы нигде не находить отрадного чувства? Ведь вот же оно, совсем близко, восхищённо сверкнёт голубыми глазками, резко вздёрнет свою аккуратную головку с солнечно-тёплою копною блестящих, шелковистых, полных приятно-знакомым запахом ландышей волос, да и толкает ни с того ни с сего в бок явно глубоко ушедшего в свои мысли графа.       Фонари уходят далеко вглубь тёмного переулка, словно вереницей звёзд ночного августовского неба. Алоис вдруг останавливается у одного из них и начинает его с увлечением рассматривать.       Конечно, Себастьян будет вне себя от ярости, возможно, начнёт рвать на себе волосы, возможно, лишит сладкого на месяц, когда наконец дождётся возвращения своего отнюдь не слегка припозднившегося господина. Возможно, его глаза будут налиты поистине демонической злостью и негодованием, когда он узнает, что все это время Сиэль был не где иначе, как с Транси, который никогда не имел и малейшего шанса заслужить доверие Себастьяна. Но все это будет потом, а пока, пока мертвецки бледная луна неспешно пробирается через плотные, завитые лохмы чернеющих туч, плывет словно под звуки того самого ноктюрна по серому осеннему небосводу, пока Алоис внимательно разглядывает чугунные лепестки цветов на фонаре, пока время на миг оставалось, Сиэль настойчиво вглядываются в сияющего настоящей улыбкой Алоиса, пытается навсегда запечатлеть, скорее упрятать этот бесконечно приятный миг в самое укромное местечко своей памяти. Где-то между пикником на лодке вместе с мамой и папой и его первым шоколадным тирамису. *герой поэмы "Паломничество Чайльд-Гарольда" Байрона. Чайльд-Гарольда можно назвать идеальным примером байронического героя, который обладает высоким интеллектом и хитростью, способность приспособиться под любую обстановку, хорошим образованием и воспитанием, склонностью к рефлексии и саморазрушению.