Единственное о чем нам дано мечтать — это обрести любовь и пронести ее до самого конца
Аид и Юнги.
С Его стороны Все чаще ему хотелось прервать этот отрезок своего жизненного цикла. Привычное уже тело стало раздражать, а Юнги в голове благоразумно молчал всю последнюю неделю. Аид шел по людным улицам Сеула и невидяще смотрел сквозь толпу, совсем не замечая окружающих его смертных. Люди как люди, везде одинаковые. И это не зависит от времени, страны, национальности. Юнги верит ему на слово. Они бродят по городу который час. Юнги мирно дремлет в их сознании, а Аид все так же предается воспоминаниям о Ней. Очередная жизнь в очередном теле утомляла сильнее, чем обычно. Может, это Аид, наконец, готов был покинуть этот мир, а может, это мир стал еще сильнее отторгать Аида, кто знает. Возможно, брат был прав, пора смириться и уйти в свой мир, не мучая Церберов очередным веком, проведенным ими в одиночестве, без хозяина. Старшего брата он не видел уж лет как двести, да и не хотел даже слышать о нем. Когда в начале 17 века Аид приполз на коленях к Зевсу с мольбой о помощи: найти, отыскать, вернуть ее, все, что он получил в ответ — задумчивый взгляд и угрозу погрузить его в вечный сон, если он не уберется с глаз долой. Хотя, иногда Аид ощущает ментальное присутствие брата рядом с собой. Невозможно не чувствовать это ощущение тяжелого и пронизывающего, а главное, вечного внимания. Временами ему кажется, что даже когда наступит апокалипсис, брат будет величественным колоссом взирать на картину погибающего в который раз мира и недобро хмурить густые брови. — Глупые люди, — скажет он, — впрочем, ничего нового. И тогда Зевс опять загонит его в давно разлагающийся Тартар и запрет Аида в родных палатах, подгоняя молниями и приговаривая, что все это из любви к нему. Вторую мировую Аид провел именно так. Ведь оболочку для воплощения было не так уж и просто достать — в то время люди подыхали как мухи, а если и были живы, то тяжело болели целым букетом смертельных болезней. Лет тридцать Аид провел в тишине. И слышно было лишь как Эреб шепчет ему колыбельные. Голос его отражался от высоких стен, украшенных драгоценностями и серебром, гулял по просторным залам и впивался Аиду в уши. Теперь Эреб был повсюду, имеющий имя, но не одушевленный. Мрак окружил бога подземного мира полностью. Один на один с давно сгнившим сердцем. Сгнившее. Море гниющих заживо нарциссов. Аид помнил, как гасло их серебристо-золотое мерцание, как каждый цветок тихо плакал и умирал, покрываясь серым налетом, а после чернел и падал на выцветшую окончательно землю. И все это из-за нее. Все это не дышало без нее. Как и он сам. Он был этим полем. Тартар — воплощение Аида, его полное отражение. Изредка Аид приходил сюда во время своего первого цикла без нее. Надеялся, может, она ждет его здесь? Зря. Серость не трогала лишь Лету, потому что души умерших людей не обладали жизненной энергией, лишь ее отпечатком. А после опустела и она. Все души до последней были отпущены Аидом на повторный цикл перерождения. Он отвык слышать и слушать их в одиночку, без нее. Когда он наконец почувствовал усталость от тоскливого голоса Эреба, то отправился в бессмысленный обход своих владений. И, надо признать, не зря. В одной из заброшенных зал он нашел душу. Душу молодого человека, тело которого он использовал для своего нынешнего воплощения. Еще совсем маленький, по меркам Аида, кореец, родившийся в середине девятнадцатого века. Мин Юнги имел сложный характер, но он был умен для человека, внимателен, собран, а главное - одинок. Аид искренне не понимал, как душа не сошла с ума в одиночестве за добрые полвека. А еще возникал вопрос, если душа Юнги на данный момент все еще находилась в Тартаре, то где же остальные души его воплощений? Между ними установилось некое подобие «дружбы», как это называл Юнги. Чему сам и удивлялся, ведь по природе своей он не был дружелюбным или сентиментальным человеком, просто Аид был единственным существом, которое обладало разумом и было способно вести диалог в этом мрачном месте. К середине восьмидесятых годов Зевс наконец разрешил Аиду покидать Тартар. Недолго думая, бог подземного царства предложил Юнги пойти с ним — стать одним целым, хотя бы на время. Ни один из них больше не мог переносить одиночество. Незаметно для себя, они забредают в парк. Смеркается. Аид зябко кутается в черное пальто, что на пару размеров больше, чем нужно, и садится на холодную скамейку. Хилая оболочка, с которой, однако, он так свыкся, что поддерживает в ней жизнь вот уже более ста восьмидесяти лет. Их зовут Мин Юнги, они владеют похоронной компанией и им черт знает сколько лет на двоих. Хозяин Тартара владеет похоронной компанией? Ну, Юнги считает, что Аид просто сузил «клиентскую базу». Брюнет оглядывает опустевший окончательно парк и достает из кармана пальто свою трясущуюся от холода руку. Тянет презрительно усмехнуться. Он опустился до того, что чувствует холод. Хотя какая ему теперь разница, это всего лишь тело, а он сам помнил тепло урывками. Ее руки были такими теплыми, несмотря ни на что. — Начинается, — ворчит в сознании Юнги. Их стали забывать постепенно, десятилетие за десятилетием. Храмы старой веры рушились и возводились храмы новой. Человеческая цивилизация росла, Греция и Рим захлебывались в войнах и новых религиях. Христианство, ислам, иудаизм. Как не назови религию, суть всегда будет одна — вера. Люди сами объединили богов в одного, забрав основную часть сил и способностей практически у всего пантеона, передав все в руки Зевса. Разные народы придумывали ему разные имена. А после… Все большая часть человечества и вовсе отворачивалась от бога. Такие души после пришествия Танатоса тихо и безболезненно спускались на самое дно Тартара и терялись в закоулках безмерной мантии Эреба. А те, что верили, больше походили на мучеников. Они лишь стенали о жестокой судьбе, прося помощи и поддержки, но совершенно не давая ничего взамен. Им Харон давал испить из Леты, стирая все их воспоминания о прошлой жизни и отправляя на перерождение. Нет, пантеон греческих богов — это не сборище из «Хранителей снов», они не оплакивали свою судьбу, как неразумные смертные. Каждый сам выбирал дальнейший путь, Зевс не возражал. Одни ушли на покой на время, засыпая глубоким сном, одурманенные Морфеем. Аид сам видел, как Олимп превратился в замершее и тихое, как сейчас говорят, отделение коматозников, с вечно мрачным Зевсом на троне. А кто-то ушел в люди, перерождаясь снова и снова в разных оболочках и под разными именами. Изредка боги все же посещали Олимп, чтобы нанести визит Зевсу, выказать бесконечное уважение и поклониться новому Кроносу. Аид и Персефона выбрали второй вариант и первый жизненный цикл прожили в Италии, играя роль зажиточной супружеской пары землевладельцев. Она была рядом теперь не шесть месяцев в году, а семьдесят лет, наполненных тихим счастьем. Как мало живут люди. Тогда они еще не знали, что Аид способен поддерживать молодость тела десятилетиями, потому, когда она ушла из жизни первой, Аид с тоской прожил отмеренные его телу пять лет и с радостью встретил Танатоса. Тот лишь поклонился и проводил бога к Лете. Река, подчиняясь взмаху Аида, показала в отражении тело — его следующее воплощение. Только вот рядом не оказалось ее. Аид искал ее всю свою вторую жизнь, но не нашел. Он испробовал все, абсолютно. Он даже сотрясал своды Олимпа волнами оставшейся силы - безуспешно. Персефона исчезла, испарилась, будто ее никогда и не существовало. Деметра же трусливо пряталась за спиной Зевса и молчала на все его гневные призывы вернуть любимую. Он опять потерял ее. Идет уж двадцать первый век, и он давно оставил надежду. Аид искал ее в каждой из своих жизней, искал ее и Юнги. Бог все чаще погружался в апатию, а изредка и вовсе отдавал управление телом Мину. Бесполезно. Он давно понял, что все это было сном, дурманом, ложью. Она так и не полюбила его. — Очнись, нам холодно. Если опять простудишь почки, я не буду мучиться за тебя, — голос Юнги приводит его в чувства. Прагматичен, как и всегда. Аид переводит невидящий взгляд на заходящее солнце. Пора уже вернуться домой. А им двоим - хотя бы в квартиру. Завтра похороны очередного смертного, Юнги нужно отдохнуть, а Аид вновь полюбуется на розовые волосы Морфея. Чудесное тот выбрал себе воплощение в этот раз. Невысокая девушка с милыми чертами лица и нежно-розовыми волосами. Это их единственное развлечение — выбирать, кем они будут на этот раз. Развлечение, которое надоело Аиду после восьмого воплощения. Женщины, мужчины, не все ли равно, в каком теле находиться, если душа все никак не согреется? Брюнет уже собирается испариться со скамейки, как видит неподалеку от себя парня. Он довольно высокий, но не сказать, что тощий. Подтянутая фигура с идеальными пропорциями, аккуратно уложенные каштановые волосы, что чуть вьются, и огромный цветочный горшок в руках. А в кадке находится темно-красное деревце с бордовыми листьями и единственным бутоном. Аид заинтересованно разглядывает приближающегося незнакомца, а Юнги недовольно ворчит о том, что они все же простынут.Персефона и Чонгук.
С Ее стороны Даже когда колонны ее храмов с треском разрушались и оседали, а Зевс присылал в подарок одну мраморную голову ее статуи за другой — она все еще думала, что люди одумаются. Персефона не представляла, как это — не верить в существование целого Пантеона богов. Невозможно, глупо и безысходно. Но она мирилась с этим, пока рядом с ней был Аид. Ее любимый муж. Аид был мрачным, нелюдимым, но таким заботливым и любящим с ней. Она помнит свою первую смерть. Танатос почтительно склонился перед хозяйкой и молчаливо предложил взглянуть на свое будущее воплощение, что уже ожидало ее, но она так хотела увидеться с матерью. Может быть, теперь она поймет, что ее дочь счастлива, пусть и с бывшим богом подземного царства. Напрасно она появилась на Олимпе. Околдованный Деметрой, Зевс приказал Морфею усыпить бедную Персефону и заточить ее в залу, окруженную волшебным пустынным растением, стебли которого были сплошь покрыты шипами. Они были мертвы внутри и не подчинялись силам богини весны. А охранял ее верный Зевсу Гермес. Персефона стонала и плакала, умоляла Гермеса отпустить ее, срывала голос, призывая мать, но все было безуспешно. Гермес смотрел на нее грустно, но безмолвно, а мать приходила лишь раз в столетие. Через семь десятилетий богиня перестала спрашивать Гермеса о веке, что сейчас течет на земле и предавалась лишь мыслям об Аиде. Что с ним, поймет ли он, что она не хотела оставлять его, что это совсем не ее вина, что она действительно любит его? Однажды ее печаль и отчаяние было столь глубоко, что она своими нежными ручками кинулась рвать стебли мертвого растения. Руки Персефоны были сплошь усыпаны шипами, кровь ручьями стекала по белоснежным ладоням, но Зевс теперь обладал абсолютной силой — растение даже не шевельнулось. И именно тогда Гермес осознал, что они ошиблись, что это преступление держать юную богиню в заточении, так далеко от ее мужа. Потому он поведал Персефоне, что та сможет выйти из своей темницы, но потеряет большую часть своих божественных сил. При ней оставался ее дар общения с растениями и бессмертие. А жить на земле она сможет лишь там, где царствует весна. Богиня согласилась заплатить названную цену и Гермес отдал ей свои летающие сандалии, чтобы она скрылась быстрее молнии с Олимпа и не была замечена Зевсом. Персефона была свободна, но совершенно не представляла, как же ей найти Аида. Она призвала на помощь богиню Афродиту, и та подарила ей деревце граната в большой кадке и наказала следить за цветением этого растения. Как только Персефона окажется недалеко от мужа — цветок на деревце распустится. Богиня весны наконец получила свое второе воплощение. Им стал мальчик по имени Чон Чонгук и душа его показалась Персефоне столь чистой, что она не стала лишать малыша возможности пожить. Двадцатилетний юноша-сирота и вечная богиня весны. Они путешествовали по миру, нигде надолго не задерживаясь. Однажды Чонгук предложил ей открыть свою фирму по продаже довольно редких цветов и эта идея до того понравилась Персефоне, что в награду он получил тело на довольно долгий срок. Наконец, весна пришла и в Корею. Шел двадцать первый век. Дерево наконец зацвело.Юнги и Чонгук.
С Их стороны Юнги искренне не понимает древнее божество: ну парень, да парень. Симпатичный, он согласен, но таких миллионы по всей Корее. Юнги тяжело вздыхает и старается абстрагироваться: опять ему придется провести всю ночь за закрытой дверью сознания, как это часто бывало. Телу нужна разрядка, а на женщин Аид не засматривался из принципа. Ждал свою обожаемую жену. Юнги это знал, как никто другой, несмотря на литры самовнушения, что льет себе, а заодно и ему, в уши бог, Аид все еще ждет Персефону и надеется на ее возвращение. Юнги обычно лишь поджимает губы и отправляется дремать - не ему судить. Тем временем, парень, наконец, замечает их пристальный взгляд и встречается глазами с воплощением. Секунда, вторая, и по всему парку начинает разноситься насыщенный запах цветения. Шатен замирает и нелепо хлопает глазами, переводя взгляд с замершего Аида на плавно раскрывающийся ярко-белый бутон. Магия - единственное, что действует как часы в этом мире. Безошибочно, точно. Тело, подчиняясь Аиду, материализуется прямо рядом с изумленным парнем, а Юнги может разве что повторять про себя: «что?». — Это ты, — шепчет высокий шатен и до Мина начинает потихоньку доходить. — Всегда лишь я, — не своими губами отвечает Аид. Он, не раздумывая ни секунды, обнимает шатена и, смотря в его счастливые глаза, обещает, — и я больше никогда не отпущу тебя. Тихий хлопок, и на промерзшей земле пустынного парка остается стоять лишь огромный горшок с темно-бордовым деревцем. Юнги понимает, что он все еще обнимает незнакомого парня. И держит он в объятиях именно парня, потому что буквально в пяти шагах от них застыла другая пара. Ничего красивей брюнет еще не видел в своей жизни. Персефона мягко держит худощавые ладони своего мужа, припадая к ним устами и целуя холодную кожу, а Аид, казалось, застыл каменным изваянием и лишь глаза его лучатся неверием и какой-то сумасшедшей нежностью. Он осторожно отстраняет одну из своих ладоней и заправляет кудрявую рыжую прядь, что своенравно выбилась из прически любимой. Наконец, гармония установлена. Солнце вернулось в объятия луны, будто и не было этих веков порознь. Парень в его руках наконец отмирает и неловко отстраняется. Юнги лишь чуть поднимает голову и резко задерживает дыхание. Красивый, думает он, до безумия красивый. А еще парнишка похож на кролика и очень молод. Это видно по его блестящим глазам, что в неверии скользят по окружающему их Тартару. Все его движения и взгляды наполнены осторожным интересом, там нет страха, и это до ужаса нравится Юнги. Он всегда любил смелых. За свою долгую для смертного жизнь он понял, что глупо тратить свой и так короткий срок на ненужное тебе занятие или работу, ненужных людей, на какие-либо обязанности или вгонять себя в рамки. Все ограничения лишь в человеческой голове. — И как тебя зовут? — тихо тянет Юнги, не желая отрывать богов от такой долгожданной встречи. Три с половиной века — шутка ли? — Чонгук, — отвечает парнишка, так же пристально разглядывая уже самого Юнги, — а тебя, хен? — Юнги, и это правильно, что ты сразу отбросил вежливое обращение. Мертвым оно ни к чему, — как всегда мрачно шутит старший. — А ты давно … являешься воплощением Аида? — осторожно спрашивает шатен, переведя взгляд на строгое и современное пальто, что было надето на Юнги. — Не помню, если честно, да и как-то все равно, время — понятие относительное, и здесь оно течет немного по-другому. Иногда мне казалось, что прошел уже десяток лет, когда на земле прошел лишь месяц, а бывало и наоборот, — Юнги еще помнит свое одиночество и мертвый взгляд Харона. Больше он из дворца не выходил. Старший и вправду не имеет ни малейшего понятия, как он оказался во дворце хозяина Тартара и где же остальные души прошлых воплощений Аида. И даже не хочет лезть во всю эту чертовщину. На все последующие жизни хватит того, что случилось с ним самим. Чонгук лишь понимающе фырчит и обращает свое внимание на воссоединившихся влюбленных. Юнги даже не хочет рассматривать Персефону, что он еще не знал о ней? Аид впадал в глубокую депрессию каждую весну. Каждую гребанную весну. И теперь весна здесь. А вместе с ней и Персефона. И Юнги надеется только, что весна вновь станет его любимым временем года, и что-то подсказвает ему, что без Чон Чонгука тут не обойдется. И оказывается прав. Греческие боги всегда были щедры как на наказание, так и на дары смертным. Стоит Персефоне лишь попросить Аида, как тот разрешает душам Мин Юнги и Чон Чонгука покинуть Тартар. За время, что Юнги потерял, за жизнь, которую он не прожил, бог подземного царства дарит ему частичку своей мантии, что соткана из ночных звезд и слез морских нимф. Он заточает ткань в лунный камень и наказывает носить на груди, не снимая, ведь пока камень с ним — тело его не подвергнется разложению и будет молодо вечно. Чонгуку же Персефона дарит тот самый бутон, что остался у нее в руках. Она вплетает длинный стебель соцветия в волосы юноши. Цветок будто живой распыляется на мельчайшие серебристые частички и оседает на шоколадные пряди, посеребрив их. Дар вечной молодости от богини вечной весны. Аид и Персефона больше никогда не покинут Тартара, обретя покой и любовь друг в друге. По всему подземному царству вновь слышен перезвон серебристых нарциссов, а дорожка во дворец сплошь усажена бордовыми деревцами граната. История же Юнги и Чонгука только начинается. Бессмертные смертные, как любит говорить Чонгук. И действительно, каждый из них наконец-то находит свое призвание в этом мире, несмотря на то, что большую часть их жизни они не принадлежали самим себе. Юнги обнаруживает в себе тягу к музыке, он играет плавные симфонии Баха длинными зимними вечерами, а после на руках относит задремавшего и разомлевшего в кресле Чонгука в их спальню, не переставая ворчать по дороге и охать сквозь зубы, какой же Гук тяжелый. Но Юнги не оставит его, никогда. Он накрепко связан с этим необычным смертным. Чонгук все так же занимается логистикой в цветочном бизнесе, но изредка соглашается станцевать на мастер-классах своих давних знакомых, всегда ставя лишь одно условие — танцевать он будет под музыку известного композитора Мин Юнги. У них на двоих - вечность, наполненная длинными поцелуями, утренним сексом и счастьем, ссорами и неизбежными примирениями. Когда-нибудь Юнги снимет лунный камень с груди, а Чонгук полностью острижет свои серебристые волосы. И Персефона встретит их яркой улыбкой, что осветит целую залу, радостно щебеча молчаливому, но мягко улыбающемуся Аиду, что ее любимые смертные наконец дома.— Я буду искать тебя в тысяче миров и в десяти тысячах жизней, пока не найду. — Я буду ждать тебя в каждой из них.