shirts, dreams and good-byes

Он собирается сказать ему: «В тебе есть немного от солнца». Солнца, которое плещется в стеклянных телах блестящих небоскребов, как в соленом океане. Оно слепит, обжигает чувствительную роговицу глаз, заставляет жмуриться. Оно сигнализирует тебе, что пришла весна, и в солнечном (названном в честь него) сплетении сжимает сладкое предчувствие тепла. Когда солнце выглядывает впервые после продолжительного утреннего дождя, Коул пытается запечатлеть все это на пленку. Все это – влажные от чистейших капель зеленые лапы деревьев. Пятна мокрых луж на тучно-серой поверхности асфальта. Ровные разноцветные домики спального района с пустыми темными глазами-окнами. Кей Джей хочет сказать ему это, да – сказать «ты похож на солнце» и что-то еще, и это «что-то еще» жжется изнутри, как халапеньо. Он смотрит на его силуэт у окна, как он делает фотографию за фотографией, прерываясь только на то, чтобы критично щелкнуть языком, разглядывая полученные снимки. - Чего? – бросает он, видимо, почувствовав на себе пристальный взгляд, и автоматически подняв голову. Апа только качает головой и откидывается на подушку, разметая по ней искусственно-рыжие волосы. Утро тихое и безмолвное, и из-за этой вязкой, прохладной тишины комната кажется огромным пустым аквариумом. Единственный источник звука – мерные щелчки затвора фотоаппарата. Коул кажется ему чужим во всех смыслах, хотя на нем его, Кей Джея, клетчатая рубашка, из-под ворота которой виднеются оставленные им метки. Ему хотелось бы логически обосновать эту мысль, рассмотреть её глубже, но думать об этом – чертовски больно. Он просто чувствует, что Спроус отдаляется от него, становится раздражительнее. Они видятся чрезвычайно редко теперь, хотя раньше были почти неразлучны. Коул говорит «Работы по горло». Кей Джей готов проглотить любую сладкую ложь, лишь бы он не говорил правды. Лишь бы он не сознался, что все, черт возьми, прошло. Лос-Анджелес снова заливается слезами, не успев подарить своим жителям и десяти минут солнечного света. Коул оставляет на тумбочке фотоаппарат, чиркает спичкой о коробок и закуривает – дым тянется по комнате, распространяя горький, оседающий в носу запах. Коул садится на край кровати и по-хозяйски кладет ладонь на чужое бедро. Апа сверлит его глазами, словно пытаясь разгадать его, понять, что же скрывается за нахмуренными бровями и потухшим зеленым взглядом. Спроус не спеша ведет рукой по телу под тонкой простыней, с нажимом проводит пальцем по тазобедренной кости и легко, почти нежно гладит напряженный живот. Кенети неловко ёжится от прикосновения холодной руки. - С тобой что-то не так, - осторожно полуутверждает-полуспрашивает он. Коул выдыхает дым через нос, старательно пряча глаза. - Кошмары снились, - отмахивается он. Протягивает руку, чтобы затушить сигарету в пепельнице, и пихает Кей Джея в бок, забираясь на кровать. Они лежат так пару минут, снова увязая в сыпучем песке молчания, плотно прижавшись плечами, но не глядя друг на друга. Раздраженную солнцем кожу саднит от прикосновений грубой ткани рубашки. - Расскажешь? – бесцельно бросает в воздух Апа, как последнюю крошечную зацепку, последний шанс вернуть это ощущаемое раньше тепло. - Что? - Сон. Коул хмурится. Он смотрит на стрелку наручных часов, еле заметной пульсацией отстукивающую ритм уходящих секунд. Кенети следит за его взглядом. Они забывали раньше о существовании времени. Опаздывали на автобусы, сбивали все графики, вынуждали членов съемочной группы долго и упорно отчитывать их на тему пунктуальности. Однажды они даже проснулись утром и два часа провалялись в объятиях друг друга, даже не заметив, что висевшие на стене часы остановились. Время терялось в сбитом, разделенном на два дыхании, запутывалось во взъерошенных волосах, в переплетениях рук и ног. Сейчас же Коул следил за секундами, словно это было важно. Словно он боится провести с Кенети лишнюю минуту. - Ничего особенного, - отвечает он, пряча часы за рукавом рубашки. Проводит рукой по ткани еще раз, будто только что заметив, что предмет одежды принадлежит не ему. Поворачивается к Кенети и долго, некомфортно буравит его взглядом, думая, что младший этого не замечает. Когда ему, наконец, надоедает ощущать на себе пристальный взгляд, он поворачивается к нему в ответ. - Ты очень красивый, Кенети Джеймс, - одними губами произносит Коул, и во взгляде плещется что-то грустное, больное, выдающее его с головой. Он проводит рукой по выжженым оранжевым волосам, подается вперед и обнимает его. И от этих объятий Апе становится холодно, мурашки неровным строем бегут по спине. - Если ты хочешь уйти, скажи это прямо сейчас, пожалуйста, - дрожащим голосом шепчет младший в его шею. Коул не отвечает, только сильнее сжимает его в своих руках и жмурит глаза. По его рукам вибрацией идет мелкая рябь – это Кей Джей старается не плакать, старается держать в себе рвущееся наружу отчаяние. – Скажи, Коул. - Ну чего ты, прекращай, - он гладит его по спине, и Кенети кажется, что после его пальцев на коже остаются вспоротые открытые раны. – Просто тяжелый проект, малыш, много работы. Не надумывай себе. Апа не верит ему, на тонком, подсознательном уровне не может поверить его словам – хотя раньше у него и мельчайшего сомнения не было в том, что говорит Спроус. Коул целует его в макушку и отстраняется, начиная куда-то собираться. - Фотосессия, - пожимает плечами он на вопросительный взгляд карих глаз. Расстегивает на себе чужую рубашку, пуговица за пуговицей. Кей Джей следит за его движениями. - Останься в ней, - просит Апа, не сводя с него долгого, мучительного взгляда. – Забери её себе, Коул. Он останавливается, так и зацепившись пальцами за крохотную пуговицу. Кенети кажется застывшей статуей в ворохе простыней. Он будто бы даже не дышит, закусив губу и ожидая от него ответа, словно это и не рубашка вовсе, а что-то другое, что-то важнее. А рубашка – всего лишь метафора. Что это? Прощание? Обещание вернуться? Просьба быстрее уйти, чтобы вырвать с корнем? Коул кивает и застегивает пуговицы обратно. Когда дверь за ним захлопывается, Апа еще долго лежит на широкой постели и рассматривает тонкую, с волосок шириной трещину на потолке. И трещина тоже – всего лишь метафора. *** - Я буду через двадцать минут, - произносит он в динамик, заводя машину. - Я очень жду тебя, - отвечает ему хриплый голос, от которого мурашки бегут по рукам. Обладатель голоса дурманит ему голову, заставляет его вести отчаянную, глупую двойную игру. Коул сбрасывает вызов и кидает телефон на переднее сиденье, складывая руки на руле. После утреннего разговора он все еще дышит рвано и загнанно. Чертов Кенети, которому едва-едва двадцать, который смотрит своими преданными глазами спаниеля, и под этим взглядом Коул ощущает себя грязным, неправильным, неведомо что творящим. Лица касается грубая ткань чужой рубашки, когда он кладет голову на сложенные руки. Ему снилось, как его разрывало на две части. Две противоположные силы тянули его в разные стороны, заставляя тело трещать по швам. И это тоже – метафора, наверное.