Hello, Mister!

— Привет, Мистер, — услышал Ло приветствие сквозь звон колокольчика, висевшего над дверью. — Рад видеть вас.       Это был старенький традиционный супермаркет с хорошей наценкой на продукты и громоздким кассовым аппаратом, в котором заедал денежный ящик. Не лучшее место для совершения покупок: слишком узкие проходы между стеллажами, где было трудно протиснуться вместе с корзиной (в большинстве которых скрипели или вовсе были сломаны ручки), а от полок с чипсами и снеками в углу отчетливо несло залежавшейся пылью. Но на свою удачу супермаркет «У Ива-сан» находился недалеко от больницы и стоял на дороге, ведущей к метро и автобусной станции, что обеспечивало пусть не густой, но постоянный приток клиентов. Что касается Ло, он заходил сюда редко, только чтобы прикупить что-нибудь к завтраку, когда не успевал глотнуть кофе дома, или в обеденный перерыв, когда хотелось перекусить в тишине вместо того, чтобы тащиться в общую столовую. Иногда он заходил сюда после работы, когда от напряженного дня голова гудела, и ровная выставка банок пива в стареньком натужно гудящем холодильнике казалась ему немыслимо привлекательной.       К тому же, здесь был большой ассортимент онигири в целлофановых упаковках и всегда в наличии пусть и немыслимо дорогой, зато все время свежий греческий салат в контейнерах. Впрочем, Ло считал, что может себе это позволить. Он заканчивал первый год резидентуры, и его нынешней зарплаты уже хватало на то, чтобы перебраться из общежития в крошечную комнатушку на окраине города, а это было очень неплохо для молодого врача. Он не шиковал, но жизнь складывалась достаточно гладко, чтобы можно было побаловать себя фасованными помидорами вперемешку с фетой и зеленью.       Ло не придавал этому особенного значения, но помимо всего прочего супермаркет был хорошим местечком, чтобы неспешно бродить в лабиринте между стеллажами, пялясь на ценники продуктов, которые были ему не нужны (вроде женских прокладок и косметики), спрятавшись от всего мира. Потому что, несмотря на относительную популярность «У Ива-сан», здесь редко можно было встретить не то, что коллег или пациентов — людей вообще. Те, кто заходили сюда, брали необходимое и уходили, ведь их всегда ждали какие-то неотложные дела. А Ло просто плыл по течению, и этот супермаркет, пропахший пылью и свежей выпечкой, с капающими кондиционерами и гудящими холодильниками, был его маленькой тихой гаванью.       Поэтому, когда он зашел сюда и услышал «привет, Мистер!», то вздрогнул и обернулся в сторону кассы. Полулежа на стойке, куда обычно выкладывались продукты, висел парнишка и, улыбаясь во весь свой огромный рот, смотрел прямо на Ло. И тот так растерялся, что, встав у холодильника, никак не мог сосредоточиться на выборе онигири.       Этот парень за кассой, очевидно, был новеньким, потому что Ло никогда не видел его раньше. Не то, чтобы он помнил в лицо всех, кто когда-либо работал здесь, но этого парня точно не было на прошлой неделе.       Привет, Мистер, сказал он. Рад вас видеть.       Легко, с озорством. Как будто они были знакомы тысячу лет. Не слишком почтительное отношение к покупателю, если на то пошло. Впрочем, Ло не собирался жаловаться. Он скосил глаза в сторону кассы. Видимо, приняв его растерянность за муки выбора, парень еще дальше перегнулся через кассу и звонко крикнул: — Те, что с умэбоши — самые свежие. Они слева от вас. И… не советую те, что с тунцом.       Он улыбнулся так светло и тепло, что Ло смутился, отвернулся и, схватив рисовый треугольник и бутылку минеральной воды, проследовал к кассе.       Парень снова улыбнулся ему. — Итак, — сказал он, пробивая товар, — онигири с умэбоши и бутылка «Avu». Все правильно?       Ло ненавидел умэбоши. Он кивнул.       Парень упаковал покупку в коричневый бумажный пакет. — С Вас 206 йен, — сообщил он. — Ваша сдача и чек.       Ло протянул руку, и на доли секунды их пальцы соприкоснулись. Этот парень смотрел Ло прямо в глаза, и если Ло вдруг покраснел, то это точно не укрылось от внимательного взгляда.       Когда-то Ло читал, что искренняя улыбка длится максимум четыре секунды, а далее превращается просто в оскал, но улыбка на лице парня все не тускнела. Ло оторопело пялился на нее и молчал, ощущая, как выветриваются из головы все слова.       Парень сказал: — Спасибо за покупку.       И сощурившись, уставился на бейджик Ло, который тот забыл снять. Его рот раскрылся, будто он пытался беззвучно проговорить какие-то слова, а потом парень хихикнул: — Мистер Траффи. Заходите еще.       Любой другой на его месте (если бы кто-то кроме него додумался сократить фамилию) сказал бы «Траффи-сан». К чему вообще это американизированное «мистер»? Чувствуя, как кровь все же приливает к его лицу, Ло подумал, что в этом и был секрет искренности.       Он снял шлейку бейджика с шеи и спрятал его в сумку только когда отошел от магазина и скрылся за углом.       Мог ли он тогда знать, что с этого все начнется? С этих слов так дружелюбно и искренне произнесенных ему.       Привет, Мистер. Рад вас видеть.       Это было началом конца.

***

      Кожа на предплечье зачесалась на следующее утро. Слишком неспецифический симптом, Ло был склонен подозревать за ним что угодно, начиная от того, что неудачно натер где-то кожу до проявления пищевой аллергии. Но при детальном рассмотрении проблема оказалось серьезнее.       Это было слово. Пока еще очерченное тонкими белыми линиями, будто Ло поцарапал котенок, но кое-где, в тех местах, где линии букв глубже прорезали кожу, уже проступали капельки крови.       Далеко не лучшее начало трудового дня.       Пребывая в состоянии какого-то ступора, Ло промыл углубляющуюся на глазах рану, заклеил ее пластырем и обмотал поверх бинтом. Крайне неудачно, что она находилась на таком видном месте. Хорошо, что сегодня не операционный день, хотя Ло понимал: надолго это не спасет ситуацию, но какие у него были варианты?       В мире не существовало врачей, которые бы занимались метками, проявившимися годы спустя после того, как умер твой соулмейт.       Хотя бы потому, что лишившись пары, люди обычно не выживали.       И если его существование было для всех чудом, то появление метки вновь выглядело как чья-то злая шутка.       Это было бы первое, что подумал Ло, не живи он один.

***

      Хвала прохладным июньским дням, когда еще можно напялить на себя кофту с длинными рукавами. Это помогло Ло спрятать метку, пока он ехал в метро, а на работе ему пришлось надеть халат с длинными рукавами, но от ощущения нервозности его это не спасало. Поэтому как только рабочий день кончился, Ло поднялся на этаж реабилитации.       К счастью, у Хоукинса пациентов в это время уже не было и, убедившись в этом, Ло прошел в кабинет.       Хоукинс как раз поливал разросшуюся на его подоконнике фрезию и на вторжение в свои пенаты среагировал вялым кивком головы. — Чем обязан? — безразличным тоном поинтересовался он, мельком взглянув на Ло, и то лишь ради того, чтобы удостовериться в личности вошедшего. — Вы по записи?       Когда-то в университетские годы Ло было трудно привыкнуть к тому, что улыбка на лице Хоукинса редкость, даже если он говорил нечто, что можно было бы счесть за неплохую шутку. Но сейчас его тихая, лишенная эмоциональных всплесков речь подействовала раздражающе. Он пришел к единственному человеку, у которого вообще мог решиться спросить совета, чтобы удариться головой о стену изо льда.       Без лишних слов Ло закатал рукав халата и, содрав начавший пропитываться розовым бинт, подсунул Хоукинсу под нос руку.       Тот смотрел на открывшуюся его взору метку некоторое время, после чего отошел к столу и щелкнул кнопкой, включавшей над входом светящуюся надпись «Идет сеанс. Не входить». Затем он достал из шкафчика упаковку пластыря, пакетик бинта и всунул их Ло. — Присядь, — скомандовал он, кивнув на кресло с чрезмерно откинутой спинкой. Ло сел на самый край, не желая играть роль злостного невротика, которые приходили к Хоукинсу на прием, чтобы поговорить. — Итак. Ever. — сказал Хоукинс, усаживаясь за стол, как будто он в самом деле сейчас начинал прием. Он откинулся на стул и, прикрыв лишенные ресниц веки, затуманенно наблюдал, как Ло сноровисто обновляет повязку на своей руке — Она и прежде была на английском? Забавно. — Это все, что кажется тебе странным? — огрызнулся Ло. — Гораздо страннее, когда надпись появляется на языке, который тебе неизвестен, — меланхолично откликнулся Хоукинс и полез в шуфлядку. — Например, на арабском или иврите — пойди-ка, найди переводчика. А щеголять с надписью, значения которой не знаешь… — Плевать на значение! Ее не было тринадцать лет, — Ло наморщил лоб. Слово, существовавшее всегда, исчезло, не доставив своему обладателю даже толики тех неприятных ощущений, что он испытывал сейчас, когда оно прорезалось сквозь кожу заново. — И нет ни малейшей причины ей появляться вновь, потому что Кора-сан… — Мертв? — вытатуированные брови Хоукинса чуть заметно дрогнули, выдавая какую-то скупую эмоцию, окраски которой Трафальгар определить так и не смог. — Надпись появилась на месте старого шрама? — Шрама не было. — Ло сглотнул. — Точнее, я не помню, чтобы он был. Слово побледнело сразу после… и даже на ощупь не оставило никакого рубца. Разве в таких случаях должны оставаться шрамы?       Хокинс пожал плечами. Его ненормально длинные пальцы, бледные, словно у мертвеца, лениво перемешивали карты. — Не знаю, — безэмоционально отозвался он. — Я никогда не слышал об этом. Но знаешь, о чем я еще никогда не слышал? О том, чтобы кто-либо, потерявший предназначенного ему партнера, не сходил с ума, не сгорал и оставался жив. В этом есть связь, не находишь?       Связь Ло находил. За врачебную практику он встречал много разных людей; «чистые» были безумны. Одинокие и изначально целые, они ложились в стационар, как и любые другие люди, когда что-то болело, приходили в больницу и уходили с одинаково отрешенными выражениями лиц. В их бракованности и отсутствии даже потенциальной возможности найти свою пару Ло видел какое-то свое извращенное счастье. Потому что все, имеющие метку, сгорали в муках в течение пары недель после гибели своего партнера, порой даже ни разу и не встретив его.       Само собой, то, что сердце Ло продолжало биться в груди спустя столько лет, было аномалией, исключением из правил, которое непонятно зачем сделали для него. И, конечно, раз уж не было достойного объяснения его жизни, то и объяснения тому, почему метка появилась снова, не могло быть. Он понимал, насколько это по-детски нелепо и глупо — видеть в словах друга упрек, но почему-то вспылил, огрызнувшись: — Уж прости, что в тринадцать лет не догадался полезть в петлю!       Хоукинс даже не моргнул. Казалось, повышенный тон Трафальгара, его надломившийся голос не всколыхнул в нем никаких эмоций, которые, Ло думал, должен проявить в такой ситуации сочувствующий и сопереживающий друг. Но он лишь не глядя выронил из колоды две карты, а когда об их падении плашмя на стол известил тихий хлопок, устремил на них взгляд. — Тебе судьбой написано помнить о потере, — ровным голосом прочитал Хоукинс. — Помнить, но не страдать. Ты должен выбрать сам, страдать или прожить жизнь счастливым. Так почему бы не выбрать последнее? Раз уж ты все еще жив.       Он посмотрел на Ло прозрачными, как студеная вода, глазами, и тот выдохнул и кивнул, отворачиваясь, не выдерживая взгляда. В конце концов, что Хоукинс еще мог ему рассказать? Ведь у него были его сраные карты и долбоеб-любовник. Ему физически было непонятно и чуждо отчаянье и тоска по обрубленной, отгрызенной половине души, Он никак не мог дать каких-либо дельных советов, ведь имел счастье не знать, какой урон может нанести потеря соулмейта и бессмысленность дальнейшего существования без него.       «Ever», пропечатавшееся на тыльной стороне предплечья сегодня утром, новое, свежее, как случайно нанесенная кухонным ножом рана, жгло, полыхало огнем, не давало отвлечься от себя и забыться.       Перетасовка карт в руках Хоукинса стала вызывать у Ло тошноту. На самом деле, он не знал ничего больше раздражающего, чем его дурная привычка верить прямоугольникам из картона. Ло не знал, действовали ли на кого-либо из его пациентов все эти фокусы, но, скорее всего, это было так, иначе Хоукинс ни за что не набрал бы себе постоянный штат клиентуры. Если к психиатрам еще обращались те, кто реально нуждался в помощи, то все пациенты, которые обивали пороги психотерапевтов, желали выговориться и увидеть чудо. Они все легко поддавались гипнозу, потому что верили в него, и они все впадали в транс, наблюдая за рыбками в огромном аквариуме, стоявшем в углу. Такими были все психотерапевты. А Хоукинс… у него свои фишки. Одному богу известно, с чего он решил, будто на Ло тоже подействует это вранье.       Левую ладонь вдруг полоснуло огнем и горячей влагой, и Ло не нужно было видеть надпись, чтобы понять, какие символы открыла самовольно распоровшаяся кожа, между срезов которой потекла кровь.       Появление второй надписи явно выбивалось из разряда нормы, даже если эта норма находилась на грани невероятного. Ло спрятал руку в карман и повернулся к выходу. — Ты сказал, что нет ни малейшей причины, чтобы надпись появилась еще раз, — остановил его голос Хоукинса, размеренный, плавный и усыпляющий, как езда ночью по ровной дороге. — Но, насколько я знаю суть единства душ, также нет ни малейшей причины в твоем существовании вообще.       Ло на мгновение завис, так и не отпустив нажатую дверную ручку. — Думаешь, мог родиться кто-то еще? — предположил он. — С такой надписью?       Хоукинс задумался, и медленно моргнув, отложил колоду и сцепил пальцы в замок. — Она возникла в нетипичном месте. От старой же не осталось даже шрама. Эта надпись новая. Но я не имею ни малейшего представления, почему она возникла снова и почему так кровоточит. К тому же…       Он осекся. — Что? — резковато поторопил его Ло. — сказал «А», говори «Б»! — Разве что это слово, — медленно и вдумчиво начал Хоукинс. — Я имею ввиду, эта надпись возникла у тебя вновь, потому что существует кто-то, чья надпись будет составлять с твоей целое слово. — Это невозможно. Так не бывает. Надписи уникальны. — Это так, — Хоукинс опустил глаза, между его вбитых на коже бровей залегла глубокая складка. — Но ты так же знаешь, что знаки могут быть бессмысленными. Просто набор букв, сам по себе не имеющий никакого значения. Это может быть даже одна буква. Это может быть даже какой-нибудь предлог. У тебя была очень красивая надпись.       На его собственном запястье светлым розовым шрамом красовалось «gink». — Ты прекрасно знаешь, что другой такой нет, и не появится ни у кого. — То есть, ты хочешь сказать… — Ло скривился, — будто у кого-то есть надпись, которая вместе с моей составляла бы слово. Типа как forever? Навсегда? — Он усмехнулся. — На веки вечные?       Хоукинс кивнул. — Я не вижу другой возможности, чтобы сформировалась связь.       Ло потер веки, которые почему-то опалило жаром. — Ты же понимаешь, — произнес он, — что этого не может быть. Так не бывает. Даже если бы родственные души могли быть соединены не одинаковыми надписями, этот кто-то должен был, как и я…       Потерять своего соулмейта. Ло не сказал этих слов. Хоукинс смотрел прямо на него, и по его выражению лица было ясно: он абсолютно уверен в собственной теории. И она была так заманчива, как мечта. Шанс ощутить связь, нырнуть в родство душ — ценности которого Ло никогда не понимал до самого мгновения утраты, было так соблазнительно и одновременно пугающе. Ло тряхнул головой. Пустые надежды — худшая наркота, она сулила эйфорию ожидания и неизменно оканчивалась падением на самое дно. — Ты же понимаешь, насколько малы шансы, что кто-то выживет после такого? Это слишком большая редкость. Но еще невероятнее, чтобы такой же выживший оказался моим вторым соулмейтом… Прости, конечно, но это просто невообразимая ересь.       Никому не может везти так дважды. Фортуна, конечно, непредсказуемая барышня, но насколько Ло вообще знал жизнь, здесь все работало не так. — Очень жаль, — Хоукинс подтянул к себе мобильный и что-то заклацал по экрану кончиками отросших ногтей, а потом кинул на Ло взгляд из-под тяжелых век. — На самом деле я ожидал, что ты зацепишься за эту идею.       Ло скривился. — Надежды, — презрительно фыркнул он. — Я не настолько наивен. — Но это, — произнес Хоукинс — знаешь ли, делает нас живыми людьми.       Они оба замолчали на какое-то время, и до Ло вдруг дошло, что именно хотел сказать Хокинс. — Нет, — воскликнул он. — Я бы не стал!..       Хоукинс пожал плечами и откинул волосы за спину. В аромалампе на его столе погасла свеча. — Мы оба знаем еще один способ, от которого могут появляться надписи — мягко произнес он, но взгляд его был колючим и строгим. — И ты не можешь ссылаться на то, что он фантастичен. — Я бы не сделал этого… — эхом повторил Ло. — Ты считаешь, что я спятил?       О, именно так он и считал. Ло вдруг понял: Хоукинс решил, что сумасшествие от потери пары, наконец, настигло его, запоздавшее на добрый десяток лет, но по-прежнему беспощадное. — Я ничего не утверждаю, — медленно и осторожно проговорил Хоукинс, и теперь Ло прекрасно чувствовал, как тщательно он подбирает слова, — я просто надеюсь, что ты будешь честным со мной до конца. — Провожать не нужно, — раздраженно бросил Ло и, нащупав дверную ручку, вывалился в коридор. После чего дрожащей здоровой ладонью захлопнул за собой дверь с такой силой, что табличка с надписью «Доктор Базиль Х. Хоукинс. Психотерапевт. Консультант» перекосилась.       Порез адски жгло.       Пока Ло остервенело тыкал пальцем в кнопку вызова лифта, он успел рассмотреть его. Под густой кровью, залившей всю ладонь, виднелись глубокие раны, вспоровшие мышцы и, кажется, доходившие до самых сухожилий. Если все так, то путь в операционную для него закрыт. Ло был оперирующим хирургом, а хирургу, как правило, требуются обе работающие руки.       Ладонь не сжималась в кулак и пальцы тоже не гнулись. Проклятье.       Вторая рана была больше похожа на инвалидизирующую травму[1], чем на зов соулмейта. И ее появление совсем не то, что можно легко объяснить.       Двери лифта, наконец, раздвинулись, и Ло уже собрался было шагнуть вовнутрь, как нос к носу столкнулся с Кидом. — Юстасс-я, — с несвойственной для себя растерянностью произнес Ло, судорожно пряча ладонь. Кид, криво улыбнувшись, отступил на шаг, позволил ему войти, а после того, как Ло оказался внутри, нажал на минус первый. — Хоукинс попросил тебя подвезти, — с насмешкой пояснил он, вертя на пальцах брелок с ключами от своего спорткара. — Считает меня извозчиком для своих дефектных друзей.       Дефектный. Этой фразой за спиной, а наиболее честные прямо в лицо бросались так часто, что Ло уже и забыл, насколько оскорбительным должно быть ее значение. — Я не просил его вызвать такси, — огрызнулся он и вылетел из лифта. Единственное, чего ему хотелось — это попасть домой как можно быстрее и, завернувшись в плед, спрятаться в угол между стеной и шкафом и перезимовать так до весны. Путешествие до дома в компании заносчивых красноголовых засранцев с этими планами не вязалось.       Если Кида и задело высказывание о такси, то вида он не подал, что настораживало само по себе. — Да ладно тебе, — сказал он с напускной легкостью. — Не ломайся. Такая честь тебе нечасто перепадает.       Он вдруг осекся, видимо, разглядев пятно крови, расплывающееся по халату. — Хоукинс не объяснил тебе? — насмешливо пропел Ло, уцепившись за внезапно подвернувшуюся возможность потянуть время и сбить Кида с толку. — Возможно, тебе стоило поподробнее расспросить его об этом.       Он взглядом указал на окрасившийся красным карман.       Кид не был медиком и вряд ли мог сообразить, что уровень пятна на халате может стать подсказкой к локализации раны, и вряд ли он сумеет внятно объяснить Хоукинсу, что именно видел. Единственное, чего добивался Ло, было избавление от навязанного сопровождения.       Нескольких минут будет достаточно, чтобы ускользнуть.       На лице Кида отразилась брезгливость. К Хоукинсу часто приходили пациенты, которые резали или травили себя. Некоторых из них Киду самолично приходилось сопровождать на пару этажей ниже в психиатрию или в реанимацию на второй. Иногда Хоукинс, стремясь держать лицо хорошего врача, просил Кида довести их до такси, потому что госпитализация требовалась далеко не всем. Несложно было догадаться, как выглядела эта ситуация для Кида. Хах, учитывая мнение самого Хоукинса по поводу этого, им будет, что обсудить. — Мне все равно необходимо переодеться, — продолжил гнуть свое Ло и нажал на кнопку пятого этажа. Лифт, как раз подъезжавший к нему, остановился. — Встретимся на парковке!       И вылетел прочь. Судя по тому, что Кид за ним не последовал, он все же поднялся наверх.       В ординаторской, куда влетел Ло, никого не было. Пенгвин, остававшийся сегодня дежурить, тусовался в лаборатории, подбивая клинья к парню, которого, кажется, звали Шачи. Заведующий отделения, скорее всего, ещё не ушел, а значит, мог вернуться в любую минуту, поэтому Ло не мешкался. Он достал аптечку, в которой хранились средства на случай мелких неприятностей вроде пластыря от мозолей и противодиарейных таблеток. Ассортимент был небогатым, и единственным ценным, что Ло смог обнаружить, оказалась перекись водорода, пара тонких полосок пластыря и вскрытая упаковка бинта.       Он выгреб бинт и пластырь в чистый карман. С перекисью было сложнее: если взять всю бутылку, то вернуть ее незаметно могло не получиться. Неловко орудуя лишь одной рукой, Ло отвинтил крышку перекиси и плеснул ее в собственную чашку, потому что ее исчезновение было куда как менее подозрительно.       Заперевшись в туалете для персонала, Ло заставил себя успокоиться и сосредоточиться. Дело требовало особой осторожности, нельзя было оставить следов. Ло промыл рану под краном и промокнул полами халата, который ему предстояло скрутить пятнами вовнутрь. Ничего страшного, если он пройдется по отделению в одном хирургическом костюме, а кружка в руках сойдёт за сносное доказательство того, будто бы он пролил на себя кофе. Никто не станет докапываться.       Если этим кем-то не окажется тип вроде Хоукинса.       Однако Ло надеялся, что у него есть еще около десяти минут, прежде чем Кид все же догадается, что на парковку Ло не придет, и забьет тревогу.       Следовало пошевеливаться.       Сцепив зубы, Ло вылил на рану все содержимое кружки, ладонь мгновенно покрылась кровавой пеной. Не слишком приятная процедура, но терпимая. Зажав халат между коленями (как на зло, здесь его некуда было повесить), Ло принялся за перевязку. Толстый скрученный из бинта тампон, который Ло пытался приклеить с помощью пластыря, не держался, не прилегал плотно и пропускал кровь, но другого у него не было, как и времени, чтобы достать новый. В итоге Ло не придумал ничего лучше, чем размотать рану на предплечье — она была более старой и менее глубокой и доставляла куда меньше проблем. Развязать мелкий узел, который Ло даже одной рукой затянул на совесть, было той еще задачкой, но он справился с этим, помогая себе зубами. Кое-как закрепив многослойную повязку, Ло смыл потеки крови с белой раковины и, тщательно осмотрев пол, протер его туалетной бумагой, опасаясь, что не разглядит на поверхности черной плитки капли крови. Затем, наконец, позволил себе выдохнуть. Что ж, решил он, критично оглядывая себя, это было самое сложное.       Он пригладил растрепавшиеся по лбу волосы и, аккуратно сложив халат, повесил его на поврежденную руку. Теперь даже если доктор Рейли или Пенгвин уже вернулись в ординаторскую, это не станет проблемой. Ло планировал переодеться, спрятавшись за дверью шкафа.       Но в ординаторской снова никого не оказалось. Все складывалось слишком удачно, как для человека, пытавшегося выйти из больницы незамеченным. Насколько Ло знал самого себя, он никогда не был столь удачлив.       Из доступных путей к отступлению — черный или парадный вход — Ло выбрал парадный. В своей повседневной одежде ему было проще смешаться с посетителями, к тому же дорога из подземной парковки шла прямиком мимо черного входа, так что логичнее было выйти через основную дверь. Впрочем, несмотря на прошлый успех, Ло ни в чем не мог быть уверен.       Стоит сказать, неудачи — явление весьма благодарное, они всегда являются тем, кто их преданно ждет. Ло уже практически выбрался на волю, когда в отражении на стекле открывающихся дверей разглядел силуэт Хоукинса, который небывало шустро для него несся мимо стойки регистратора. Это было уж совсем детской реакцией, но Ло чувствовал обиду за их разговор и за то, что Хоукинс попытался приставить к нему няньку в лице своего придурковатого парня, так что прибавил ходу. Скорее всего, Хоукинс быстро раскусил его план и предложил разделиться. Все дороги, ведущие от больницы к метро, в конечном итоге сливались в одну. Спрятаться от приятеля было некуда, ведь его уже заметили, так что бегство получалось бессмысленным. Если только… О!       Оглядываясь в ожидании, что на дороге вот-вот покажется преследующая его машина, Ло почти не смотрел перед собой. И неудивительно, что невнимательность привела к «аварии»: он протаранил человека в дверях магазина, куда буквально влетел. Ло уже открыл рот, чтобы извиниться, но слова завязли на вдохе.       Это был тот парень.       Он отступил назад и потер лоб скорее рефлекторно — вряд ли его голова сильно пострадала после встречи с грудной клеткой Ло. Нет, конечно, удар был не мягким, грудина Ло заныла тупой болью — но это лишь значило, что у кое-кого была очень крепкая голова.       Парень воскликнул: — Мистер Траффи!       Есть ли в этом мире что-то, звучащее более по-дурацки? Самое тупое, чем можно сделать в ответ на такое обращение — улыбнуться. Вопреки адреналину, заставлявшему кровь в его теле течь быстрее и мочить рану, вопреки пружинящему напряжению в ногах, готовящему весь организм к бегу, Ло чувствовал, как неудержимо растягиваются его губы.       Привет, Мистер. Рад вас видеть.       Лицо парня сделалось вдруг виноватым. — Но сегодня мы уже закрываемся, — с сожалением проговорил он. В руках у него была табличка «CLOSED».       Черт. Ло оглянулся. Его преследователи вот-вот могли показаться из-за угла. Должно быть, растерянность отразилась на его лице, потому что Мугивара задумался. — Ладно, заходите. Я еще не сдал кассу, — сказал он и заговорчески подмигнул Ло. — Но это только ради вас.       Ло юркнул внутрь. Почти сразу же из-за угла донесся рев моторов. Спрятавшись за стеллажом, Ло между полок наблюдал, как спорткар Кида медленно, но громко проезжает мимо супермаркета. Наверняка Кид сейчас вовсю ворчал по поводу того, что использовать крутую тачку как поисковую машину было оскорблением для его малышки. Ло усмехнулся.       Парень уже расположился за кассой и с улыбкой наблюдал за Ло. Все-таки зайти сюда было правильным решением.       Знать бы еще, почему именно оно пришло Ло в голову.       Не имея четкой цели купить что-то конкретное, он схватил первое, что попалось под руку, и направился к кассе. В его руках оказались пачка рисовых хлопьев и батон. Что ж, по крайней мере, второе он сможет скрошить голубям в сквере на пути от метро к дому. Просто он не мог зайти сюда и не купить ничего. Впрочем, выбранные им продукты мало походили на предметы первой необходимости. Если парень и озадачился его выбором, то ничем не выдал своего удивления.       Он пробил товары и изрек: — С вас 550 йен.       Таблички на груди, которую обычно носили все продавцы консультанты, не было. В частном маркете не работали обычные правила, ну, или во всяком случае, их соблюдение было не обязательным.       Ло протянул деньги и продолжил пялится на парня, желая рассмотреть его внимательнее, хотя сам не знал, чего ради. Черные волосы, карие глаза. Широкий рот. Обычная толстовка с рукавами, натянутыми до самых костяшек, фартук с логотипом супермаркета, и хоть Ло не успел рассмотреть, но он мог поклясться, что у парня были рваные на коленях джинсы. Ничего примечательного. Заурядная внешность, популярный, но простой и без изысков мальчишеский стиль. Таких парней по городу ходили тысячи.       Единственное, за что смог зацепиться Ло взглядом, была болтающаяся за спиной парня соломенная шляпа.       Мистер Мугивара. Ло усмехнулся и, осознав, что вспышку беспричинной эмоциональности на его лице могли заметить, спохватился и скорчил серьезную мину. Но мысль ему запомнилась и показалась хорошей.       Мистер Мугивара. Мугивара-я.       Интересно был ли он японцем? Покрывавший лицо парня и кисти рук загар был очень насыщенным.       В общем-то, он вполне мог оказаться иностранцем. Рост и развитие городов делали свое дело. В поисках своего соулмейта люди переезжали в другие страны, влекомые неведомой силой. Ло слышал об этом. Он и сам не мог похвастаться чистотой крови, если на то пошло. Спросить ему так же было не у кого — последнее его воспоминание о семье ограничивалось смутным силуэтом отца, который за руку отвел его в огромный торговый центр и оставил там.       Он не вернулся даже после того, как продавцы стали расходиться. Хорошее обоснование нелюбви к огромным магазинам.       Кора-сан нашел его тогда, забрал домой, приютил, и оказался его родственной душой. Судьбоносное совпадение: отец Ло, который свихнулся после смерти жены и отвёл ребенка в людное место, и Кора-сан, забредший в торговый центр, чтобы спрятаться от внезапного ливня. Цепочка не связанных между собой событий, приведшая их к точке встречи. Вот уж точно — история, достойная первенства в рейтинге самых лучших романтических историй любви, если бы не прискорбный конец. Ло больше не верил в такие шутки. Судьба была той еще сучкой.       Повинуясь бессмысленному и совершенно тупому порыву, Ло позволил кофте, спасть до запястья и специально задержал руки на виду, давая возможность Мугиваре рассмотреть неприкрытую надпись. Но тот, как назло, увлекся заевшим кассовым аппаратом, не удостоив Ло даже беглого взгляда.       Ну, разумеется. Все без толку. На что ты надеялся, Ло? Пустые надежды, напомнил он сам себе. Он уже единожды проебал свой шанс, чтобы рассчитывать на очередное чудо. Этот парень, приглянувшийся ему, на самом деле мог предназначаться кому-то другому, уже быть чьим-то партнером, какого-то счастливого парня или девушки. Кто-то уже мог ждать его после работы, чтобы поесть мороженого в ближайшем кафе, пока Ло эгоистично задерживал его здесь.       Это было сугубо проблемой Ло, что в мире, где партнерство на всю жизнь определялось схожими метками на коже, не исключались простые человеческие привязанности и симпатии. В противном случае жить было бы слишком просто.       Закусив губу, Ло принялся стаскивать пакет с прилавка, отчего тот зашуршал, и Мугивара поднял на Ло глаза. Задорная улыбка растянула его губы.       Он сказал: — Не спешите. Мне еще нужно отдать вам сдачу, но, — он ткнул пальцем на кассовый аппарат, — он больше не хочет со мной сотрудничать. — Она мне не нужна. Сдача, — хрипло откликнулся Ло. Оу, это ведь можно было принять за оскорбление, и Ло исправился. — Ну, то есть считай это платой за то, что я тебя задерживаю.       Мугивара смутился. Он выглядел очень уставшим. — Спасибо, — пробормотал он, опустив взгляд в пол. — На самом деле мы сегодня закрываемся раньше и я приму деньги, но это будет плата за мое молчание.       Он широко улыбнулся и кивнул на пакет. — На случай, если те, кто вынудил вас купить это, зайдут сюда.       Ло усмехнулся. Догадливый засранец. Он прекрасно все понял, когда наблюдал, как Ло пригибался за полками. — На самом деле, — внезапно для самого себя признался Ло, — это было единственное место, куда я мог пойти, чтобы переждать… Мои друзья… Бывают очень навязчивыми.       Мугивара прыснул. — О, понимаю, — весело хмыкнул он, — мне это очень знакомо. Но когда не видишь их слишком долго, все равно начинаешь скучать.       Ло обвел взглядом помещение. Он таскался сюда так часто, что этот супермаркет стал ему почти родным. Наличие Мугивары за кассой стало дополнительным триггером. К тому же он сам стал бы приятным бонусом к тому времени, которое Ло регулярно тут оставлял. Жаль, что он объявился здесь так поздно. — В следующий раз обещаю зайти по-другому поводу, — с хитрой улыбкой пообещал Ло и кокетливо склонил голову на бок. В этом не было смысла, но если бы у Ло оставалось время, он хотел хотя бы дружить с таким человеком, как Мугивара.       Мугивара сказал: — Тогда я буду вас ждать.       Возможно, виной тому было воображение Ло, но ему показалось, что надежда на новую встречу в словах Мугивары была настоящей.

***

      Мобильный Ло достал уже в метро. Он даже умудрился сесть, после испытанного напряжения, ноги подгибались, а в голове был умиротворяющий вакуум. Здорово клонило в сон. Отвлечься на гневные смс от Хоукинса казалось неплохой встряской.       Но смс было только одно:       «Где ты?»       А еще с десятка два пропущенных вызовов. Судя по всему, упустив его из вида, Хоукинс был очень обеспокоен этим и основательно подсел на телефон. Ло уже представил, как тюнингованный под коричнево-оранжевую черепаху спорткар Кида выруливает к полицейскому участку, и оглянулся.       Большая часть людей уже вышла, в вагоне стало немноголюдно, но разговаривать по телефону в метро все еще считалось дурным тоном. Так что Ло сфотографировал лежащий на его коленях батон и отправил изображение Хоукинсу.       «собираюсь покормить уток» — написал он.       Телефон отозвался входящим звонком, когда Ло направлялся к выходу из метро. — Уже девять вечера, — ровно проговорил Хоукинс. — Думаешь, они уже спят? — безразлично поинтересовался Ло.       Сумерки в Токио наступали рано, и в это время на улице обычно было довольно темно. Ло почему-то не подумал, что утки могут соблюдать режим дня. Вопрос, что же ему делать с целой буханкой батона, оставался открытым.       Проклятье. Как же он устал от всего этого. — Я думаю… — начал было Хоукинс, но его перебили вопли Кида. — Мы думаем, что ты еба…! — последовавшая за этими словами нецензурная брань уже была почти не слышна. Видимо, Хоукинс отошел на приличное расстояние. — Убегать и прятаться, когда тебе предлагают подвезти до дома, не предупреждать и не брать трубку — это не то, как поступают взрослые люди, — выговорил ему Хоукинс. Его голос звучал устало, но не казался настолько обеспокоенным, чтобы вызвать у Ло подозрения, что его караулят под подъездом.       Хоукинс сказал: — Это несознательно. — Прости, — легко извинился Ло. Он не считал, что поступил плохо. Некоторые вещи — некоторое дерьмо в его жизни — должны были оставаться чем-то личным. Чем-то, что Ло не хотел обсуждать. Он имел на это право — скрывать и недоговаривать правду, потому что, какой бы она ни была, она принадлежала только ему. Как и его жизнь. К тому же, Хоукинс был реалистом.       И он, и сам Ло — они оба знали, чем это кончится.       Ло сказал: — Я в порядке.       У него в руках был ненавистный ему батон, и он перся кормить уток в парк на ночь глядя, а вчера он ел онигири с умэбоши, что было отвратительно. Впервые в своей жизни он флиртовал с незнакомым парнем и даже получал от этого удовольствие. Не особо тянет на безумные поступки, но если бы Ло задался целью перед смертью кардинально изменить свою жизнь, он бы справился. — Надеюсь, ты не лжешь мне, — произнес Хоукинс, и мягкость в его голосе была словно зыбкая топь. — Встретимся завтра.       Сколько прощаний происходит именно так, когда твоя нога уже занесена над ступенью скользкой лестницы или над зеброй пешеходного перехода, к которому на полной скорости приближается грузовик. Когда следующий миг твоей жизни может оказаться последним.       Так случается. Ты говоришь: «До свиданья», а потом тебя сбивает машина, ты спотыкаешься и при падении ломаешь основание черепа.       Люди дают обещания, которые могут никогда не быть исполнены, и не подозревают об этом.       Будто не знают о том, что можно умереть от инфаркта, от разрыва аневризмы, или быть укушенными пчелой и скончаться в госпитале от анафилактического шока. Что можно склеить ласты потому, что твой соулмейт зашел в подворотню и получил удар в селезенку.       Можно умереть от того, что твой собственный ополоумевший братец спускает целую обойму тебе в грудь.       Что касается Ло, он собирался прийти и лечь спать. Он не планировал не просыпаться завтра. Просто в отличие от всех тех, кто прощается, не зная, что возможно прощается навсегда, Ло это знал.       Он повторил эхом: — Встретимся завтра.       И положил трубку.

***

      Поутру рана на ладони перестала казаться Ло такой уж ужасной. Когда он рассматривал её вчера перед тем, как нормально перевязать, она все еще кровила и, несмотря на свежие кровяные сгустки, всё ещё «радовала» болезненно воспаленными тканями. Сейчас же ладонь выглядела намного лучше. Сжать руку в кулак по-прежнему не получалось, было больно, но рана хотя бы начала немного подживать. С метками соулмейта так и бывало, они развивались и проходили этапы заживления стремительнее, чем обычные травмы.       Но их никогда, никогда не бывало две. За всю жизнь, не говоря уже о том, чтобы они могли возникнуть практически одновременно, в течение одних суток.       С другой стороны, когда люди, потерявшие соулмейта, начинали умирать, у всех это происходило по-разному. Возможно, происходящее с Ло и было чем-то новеньким, но в своей сути вряд ли отличалось от прочих случаев. За исключением времени, которое Ло прожил после.       Что ж, все когда-нибудь заканчивается, думал Ло. Например, сейчас. Или в следующий вторник.       На всякий случай он осмотрел себя настолько, насколько маленькое зеркало в ванной позволяло увидеть спину, но никаких признаков новых ever не было. Это внушало некоторую долю оптимизма. Достаточную для того, чтобы до самого полудня Ло пребывал в относительно неплохом расположении духа.       А во время обеденного перерыва к нему за столик подсел Хоукинс.       Он был в обычной одежде, ведь в отличие от других врачей у него не было дежурств в выходные дни, а значит, он явился в больницу в субботу лишь затем, чтобы проконтролировать Ло.       Хоукинс поставил на стол свой кофе и уселся напротив. Если бы его лицо было чуть более эмоционально выразительным, Ло смог бы попытаться предположить содержание предстоящего разговора. Но лицо Хоукинса оставалось бесстрастной маской. Настораживало и то, что Хоукинс не спешил заводить беседу и явно намеревался дождаться, когда Ло доест. И только когда Ло отодвинул поднос в сторону, он начал: — Вчера ты поступил отвратительно.       Ло сложил на груди руки. — Я уже извинился.       Хоукинс вздохнул: — Я знаю, — проговорил он, поведя плечом, чтобы отбросить назад мешающие пряди. — Просто хочу убедиться, что этого больше не повторится. Я имею ввиду…       Впервые на памяти Ло Хоукинс замялся. Наблюдая, как он хмурится, Ло вдруг понял, что Хоукинс пришел к нему без четко подготовленной речи, а значит, его беспокоило нечто очень важное. — Не нужно прятаться от меня… Или от Кида. Я знаю, что он бывает невыносим, но лучше уж рядом с тобой будет он, чем…       Хоукинс говорил это не со зла. Он говорил это, потому что действительно беспокоился о Ло, но именно это Ло и разозлило. — Не нужно следить за мной! Я не умирающий! — прошипел он, но его голос эхом разнесся по полупустой столовой. Обедавший здесь медперсонал обернулся в его сторону.       Хоукинс покачал головой. Только сейчас Ло заметил, как посерело его лицо. — Я думал над этим всю ночь, — сказал Хоукинс, и его припухшие веки наглядно подтверждали это. — Это не вписывается ни в какие рамки. Даже если это худший вариант, то он не походит на стандартную клиническую картину…       Хоукинс не был соматическим врачом[2]. О тех клинических картинах, о которых он тут вещал, он имел лишь поверхностное представление. Он был старше Ло, он закончил университет, когда Ло только перевелся на второй курс, и сейчас работал полноценным врачом. То, что ему когда-то рассказывали в университете, было давно погреблено годами психотерапевтической практики, в которой эти знания в большинстве случаев не были нужны. — Нет никаких стандартных клинических картин, — парировал Ло. — У всех это протекает по-разному. — Спустя тринадцать лет? — Хоукинс скептически приподнял бровь. — Ни в одном известном медицине случае нет информации о том, чтобы метка появлялась перед самым летальным исходом?       Потому что от смерти одного соулмейта до смерти другого она не успевала исчезнуть, так как в таких случаях счет идет на дни, в лучшем случае — на недели. — Скажешь, нет?       У них останавливаются сердца, отекают мозги, они сгорают в лихорадке или сходят с ума и затягивают на шее петлю. Начавшийся сразу после гибели партнера процесс умирания был необратим и устойчив к любым известным миру методам лечения. — Я просто обязан был проверить все прежде, чем утверждать, — голос Хоукинса стал твёрже, почти стальным, но Ло чувствовал, что эта сталь лишь щит, за которым друг прятал эмоции. — Но я так же не нашел ни одного достоверного подтверждения тому, что соулмейты создавались повторно. Слишком много условий должно быть соблюдено. К тому же ты так категорично настроен против этой идеи…       Хоукинс закрыл глаза. — У меня есть теория, — ему не нужно было говорить больше ничего. Все теории, которые приходили Хоукинсу в голову, могли касаться только области его специализации и… черт, это слишком хорошо вписывалось в действительность. — И хотел бы… — Хоукинс выдержал паузу. — Ты должен ответить мне прямо. Потому что…       …единственным, что может прятаться в человеке годы, было сумасшествие. Безумие — единственная болезнь, способная таиться в черепной коробке, терпеливо ожидая своего часа, чтобы взорваться в нужный момент.       Спасибо. Это просто то самое объяснение, в котором нуждался Ло. — Я. Не. Делал. Этого! — четко произнес он.       Это единственное, в чем он был уверен.       Ладно, он упустил, когда конкретно появилась первая надпись. Но вторая — это произошло в кабинете Хоукинса. Сам Хоукинс был рядом. Неужели он бы не заметил, что Ло вырезает на себе надпись скальпелем? Да как будто бы у него был с собой скальпель! У него в кармане, конечно, валялось лезвие для резки бумаги, но оно было тупым. Не мог же он вырезать себе Ever уже после того, как сел в лифт с Кидом!       Или мог?       Почему Хоукинс не заметил пятно на кармане? Если Ло так уверен, что рана открывалась в его присутствии, то крови должно было натечь достаточно? — Я не делал этого, — ровным голосом повторил Ло. Нет, он не спятил. Ему, может, и предстояло склеить ласты в ближайшие день-два, но он определенно не безумец. — Ты должен успокоиться прямо сейчас, хорошо? — ласково говорил Хоукинс, его брови сошлись на переносице. Когда-то Хоукинс рассказывал, что его брови были той отправной точкой, с которой началась их с Кидом история — красноголовый идиот спалил ему их во время школьного эксперимента. До этого момента они казались Ло довольно забавными. Сейчас его в Хоукинсе бесило совершенно все.       Хоукинс сказал: — Это не то, в чем ты можешь быть уверенным точно.       Ло вскочил со стула. — Да твою ж мать! — прорычал он. — Я же сказал, что не…       Он осекся, понимая, какую совершил ошибку. Хоукинс пялился на его перебинтованную левую ладонь, которую Ло успешно удавалось прятать под столом во время разговора. — Что с твоей рукой? — звенящим от напряжения голосом спросил Хоукинс и Ло мгновенно растерял весь свой запал. — Я… — начал было мямлить он. — Это… — Что с ней? — повторил Хоукинс.       От необходимости отвечать Ло спасла ворвавшаяся в столовую медсестра. — Доктор Трафальгар! — воскликнула она, красная и запыхавшаяся, останавливаясь рядом. — Там… В общем, там… Вы были недоступны, я звонила…       Ло быстро пошарил по карманам халата. Так и есть, медицинский пейджер и телефон были благополучно забыты в ординаторской. — Там проломленный череп! Белый мужчина, на вид тридцать пять — сорок лет, — сбивчиво объясняла Ташиги. — Где черти носят нейрохирурга? — засуетился Ло и обернулся на Хоукинса, так и замершего с другой стороны стола. — Я позвоню тебе, — сказал ему Ло. — Обещаю.       И понесся вслед за медсестрой. ***       Смена была тяжелой. К моменту пересменки, когда в ординаторскую ввалился взмокший, еле успевший к началу своего дежурства Бепо, Ло был просто выжат.       Сначала закрытая черепно-мозговая, с которой ему пришлось что-то делать самому, пока не нашелся нейрохирург. Затем несколько изматывающих консультаций, не приведших к госпитализации. Бытовая травма с подозрением на внутрикапсулярный разрыв селезенки. Истеричного вида барышня, исполосовавшая себе руки.       Толпа родственников, дежурящих у ординаторской и страждущих общения с лечащим врачом. Все стихло только к семи вечера, и остаток дежурства Ло провел как в тумане, тупо пялясь на настенные часы и отсчитывая минуты до конца рабочего дня.       Формально сдав смену, Ло вяло поплелся к шкафу переодеваться, на ходу стягивая с себя халат. Вытрясывающий из сумки свои вещи Бепо как-то странно на него посмотрел. — Непростой был денек, — скорее констатировал, чем спросил он, смотря Ло куда-то в район груди. — Оставь костюм, я завтра отнесу в прачечную со своим. — Что? — заторможено переспросил Ло. Бепо указал рукой на него. — Кровь, — сказал он. — Ты весь в крови. Как вообще можно было так изма…       Не дослушав до конца, Ло ломанулся в туалет. Лишь за плотно запертой дверью он повернулся к зеркалу и дрожащими руками задрал на животе майку, уже прекрасно догадываясь, что увидит.       На животе в районе эпигастрия[3], такое ровное, будто нарисованное каллиграфистом, зияло кровоточащее       Ever. ***       До магазина Трафальгар шел, едва переставляя ноги, не совсем хорошо понимая, зачем туда направляется.       Звон колокольчика при открытии двери, греющий душу. — Привет, Мистер! — донесшееся до него.       И снова она. Эта улыбка в самой глубине глаз.       Приветствующий его из-за прилавка Мугивара выглядел еще более уставшим, чем вчера, но когда он обнажал зубы, в его глазах появлялось что-то, отчего светилось все его лицо. Ло улыбнулся ему в ответ.       Очевидно, Мугивара был из тех людей, которые умудряются сохранять присутствие духа в любой ситуации. Похвальное упрямство и неиссякаемый оптимизм. Ло не исключал, что причиной, по которой его так тянуло сюда, был именно этот заряд позитива, который парень излучал вокруг себя.       Почему-то Ло вдруг стало чуть легче. Он выпрямил ссутуленную спину, расправил плечи. Даже натертые больничной сменкой ноги перестало так печь. В каком-то полусне он набрал полную корзину продуктов и вывалил их на прилавок. Рюкзак обещал быть нелегким, куда логичнее прикупить все необходимое в супермаркете возле дома, но какой тогда в этом интерес? Ло даже было чуточку жаль, что нельзя проторчать в супермаркете все отведённое ему время. Особенно теперь, когда его оставалось так мало.       Мугивара неодобрительно скривился, пробив пять банок пива, а потом, наблюдая, как Ло поспешно запихивает их в свой рюкзак, поинтересовался: — Тяжелый день? — Просто завтра выходной, — уклончиво ответил Ло. — Жаль, — пробормотал Мугивара, а потом быстро посмотрел на Ло. — В смысле, я думал, вы завтра снова придете. — Завтра воскресенье, — сказал Ло. Язык почему-то заплетался. Ло чувствовал себя кошмарно уставшим, но в это же время ощущал неутолимую потребность поддержать разговор.       Мугивара тихо рассмеялся. — Да, — сказал он, — с моим графиком забыть дни недели не шутка.       А потом, посерьезнев, он добавил: — Я завтра работаю.       Будто он всерьез надеялся, что они с Ло увидятся.       Что за бред.       Ло сочувственно кивнул: — Вот отстой.       Горло драло. — Да, — согласился Мугивара. — Зато потом два выходных.       Простой разговор. Ло уже и позабыл, что болтать вот так ни о чем с кем-то настолько легко. Его единственным другом был Хоукинс, но беседы с ним уже давно свелись к тому, что они рассказывали друг другу подробности рабочих моментов, и это временами здорово напрягало.       А потом Мугивара сказал: — Я вас помню.       Ло непонимающе нахмурился. Мугивара смущенно взлохматил волосы на затылке. — Ну, не то, чтобы вот совсем четко помню, — промямлил он и тут же затарахтел очень быстро. — Вы-то, наверное, и не вспомните, два года назад вы меня оперировали. Я к вам попал с… очень тяжелыми травмами. Мне потом сказали, что вы оказали мне первую помощь. Один.       Он неосознанно провел ладонью по груди, нахмурился и зачем-то повторил. — Да… Два года назад.       О, два года назад. Ло закрыл глаза, чувствуя, как пересыхает во рту и начинает кружиться голова. Он был сопливым интерном без права на произвольную лечебную деятельность. В ту ночь в городе произошла авария, перевернулся целый туристический автобус, весь штат врачей был задействован в операционной, потому что буквально не хватало рук. Ло остался дежурить в больнице на случай, если произойдет еще что-то экстренное, и оно произошло.       Молодой парень с закрытым повреждением грудной клетки, синюшными губами и ошалевшим невменяемым взглядом. Нарастающий гемоторакс, сдавливавший его легкие и не позволяющий ему нормально дышать, геморрагический и кардиопульмональный шок.[4] Действовать нужно было быстро, потому как помочь ему никто не мог, и Ло принял решение на свой страх и риск. Ничего удивительного, что он не запомнил лица бедолаги.       Зато он запомнил почему-то, как не дрожали собственные руки, и как его всего колотило после. На какую глубину вошла игла в спину безвольного тела над седьмым ребром, и как темна была идущая по латексной трубке кровь. — Старик… То есть Рейли-сан, — говорил Мугивара, остекленевшим взглядом уставившись Ло в лицо. — Он был другом отца моего… Потом забрал меня к себе. Он сказал, что вы не имели права мне помогать, но, если бы не вы, я бы умер. Если бы не ваши руки. Я думаю, что…       Он сглотнул. Глаза Мугивары были влажными и блестящими, в его огромных зрачках Ло мог увидеть собственное отражение — оно словно мелькало там, в глубине. Еще Ло чувствовал, как щипало у него в носу. Смесь восторга и какого-то парадоксального облегчения пробивало на слезу похлеще кайенского перца. Вон оно, то чувство, когда перед тобой доказательство собственноручно спасенной жизни.       У счастья было лицо.       Мугивара продолжил, и его голос был хриплым. Ло так жадно вслушивался в его слова, что в гудящих холодильниках, дребезжащем кондиционере, в котором словно мотало проволку потоками воздуха, кто-то словно выключил звук. Мугивара сказал: — Я не знаю подробностей, я не разбираюсь. Но мне сказали, что если бы не вы… Мне показывали вашу фотографию, называли ваше имя. Я не думал, что вот так просто вас встречу, — он усмехнулся и мотнул головой, будто не веря самому себе. — Но я вас узнал.       Ло затаил дыхание. — Это были вы.       Мистер, Траффи. Скажи это.       Придай смысл всему, что я делаю. Звон колокольчика заставил Ло дернуться и моргнуть, разбивая тонкий момент откровения вдребезги. Они только что разговаривали так, будто между ними не существовало никакого пространства. Но звон колокольчика — и вот они снова облачились в роли продавца и клиента, а дистанция в сотни миль мгновенно возникла между ними. — Спасибо за покупку.       Улыбка Мугивары все еще была настоящей, она несла в себе извинение, по-прежнему притягивала взгляд своей неподдельной чистотой.       Мугивара сказал: — Приходите еще.       Даже если после смерти Ло придется переродиться в жука, чтобы потом завязнуть на липкой ленте мухоловки в углу супермаркета, он сюда вернется.       В любом случае, иных возможностей быть с Мугиварой рядом ему, похоже, не подвернется.

***

      Как и обещал, Ло набрал номер Хоукинса как только переступил порог дома. Банки пива устрашающе громыхнули в рюкзаке, когда он бесцеремонно скинул его с одеревеневших плеч. — Я дома, — отрапортовал он в динамик, когда прекратились гудки, — но если ты думаешь, что я настроен обсуждать то, что произошло сегодня, я вешаю трубку. — Сначала уточняй, с кем разговариваешь, мудила, — беззлобно отозвался с другой стороны связи Кид, и спустя несколько секунд шороха в телефоне раздался ровный голос Хоукинса. — Ты поздно, — сказал он, не утруждая себя банальным «привет». Может быть, Ло не заметил, как их отношения уже вышли на тот уровень, когда теряют важность всяческие «приветы». Может быть, это было предвестником скорого расставания.       Когда времени остается критически мало, все лишнее приходится отпускать. — Я работал, — раздраженно отчеканил Ло. Ну, если говорить за сегодня, это было, конечно, неправдой. Ло добрых полчаса прятался в туалете, чтобы, не вызывая подозрений, прикрыть новую метку, а потом убил целый час на беседу в маленьком супермаркете (оно того стоило).       Но если в целом, то он и не лгал. — В отличие от некоторых, пациенты у меня не расписаны по часам.       Потому что когда у людей выпадают грыжи, воспаляются аппендициты и пробиваются головы, это не происходит по расписанию. Если у Ло не было плановых операций по графику, он мог цедить кофе в ординаторской в течение всего рабочего дня, чтобы в последний час дежурства получить пятерых тяжелых больных. Это не очень-то способствовало своевременному возвращению домой. Пару раз ему доводилось буквально ночевать на работе. Хоукинса не должно ничего удивлять в подобном перекошенном графике. — Мы больше не можем избегать говорить об этом прямо, как бы нам этого ни хотелось, — хоть голос Хоукинса и звучал ровно, Ло знал, каких усилий ему стоили эти слова на самом деле. Это было достойной причиной позволить ему говорить все, что он хочет. — Твое положение сейчас весьма шаткое. Мне не хотелось бы, чтобы в определенный момент ты оказался один.       Скорее всего, он имел в виду, что не успеет помочь, если Ло закроется от всего мира. Но это вовсе не значит, что Ло нуждается в няньках. — С учетом твоей гиперопеки, — пробурчал он, тарабаня рюкзаком по полу, — остаться одному не получится даже в личные моменты.       Между прочим, за время их дружбы был даже такой период, когда на волоске висела именно жизнь Хоукинса. Кид, этот чертов богатенький сукин сын, только получил свое нескромное наследство и ввязался во все нелегальные уличные гонки, которые только проводились в городе. И плевать ему было, что на кону стояла не только его крашеная туша! Да, Кид был тем еще засранцем. И в то время, как Хоукинс относился к этому философски, Ло считал себя ужасным везунчиком, чья жизнь не была зависима от увлечений соулмейта-тупицы.       Что ж, в конечном итоге все выходило иначе. Противопоказанием к смерти являлся вовсе не интеллект. — Не вини меня за это, — мягко возразил Хоукинс. — Ты мой друг, и я волнуюсь о тебе.       Небывалое откровение от Хоукинса! Возможно, сейчас свершался некий исторический момент. Ло сел на кухне, выудил из рюкзака одну из банок, все еще холодную, чтобы от прикосновения к ней онемела кожа, и усмехнулся. Кид наверняка сейчас рвал на себе свои красные патлы от того, что не заснял на камеру лицо Хоукинса в этот момент. — Я знаю, что ты не хочешь, но это действительно важно, — медленно говорил Хоукинс, отчего создавалось впечатление, будто он нарочно тянет время. — Ты должен выслушать меня, даже если эта тема кажется тебе неудобной…       Ло открыл рот, чтобы возразить и даже издал несколько несуразных звуков, потому Хоукинс оттарабанил оставшуюся часть фразы, как скороговорку: — Это касается той теории, о которой я говорил тебе утром.       Ло уткнулся лбом в банку пива и безуспешно попытался подавить мученический вздох.       Хоукинс теперь говорил в более ускоренном темпе: — Я знаю, ты думаешь, будто я… То, что ты сказал мне, когда пришел еще в самый первый раз… Верно, это самое логичное объяснение, но я тебе верю.       Он перевел дух. — Теперь ты готов меня выслушать? — Ты ведь все равно от меня не отстанешь, не так ли? — мрачно промямлил Ло, и Хоукинс откликнулся напряженным смешком. В любом случае эта была лишь (скорее всего) нелепая теория, способная хоть отчасти прояснить происходящее. Будто можно было что-то исправить. Даже если Ло и было это интересно… то не до такой степени, чтобы хвататься за любые мало-мальски внятные объяснения.       Впрочем, ничего удивительного: Ло был практиком, в то время как работа Хоукинса заключалась в том, чтобы слушать и самому трепать языком. — Пожалуй, я начну издалека, — будто желая оправдать себя, произнес Хоукинс. — Может быть, ты слышал о синдроме добровольного отторжения?       Это когда один из соулмейтов сознательно отторгал другого, что в большинстве известных случаев заканчивалось смертью обоих. — Казуистика, — отрезал Ло. Редкие случаи или нет, такие люди все были потенциальными клиентами психиатров и психотерапевтов. Их всех называли психически больными, потому что отрицание своего партнера рассматривалось, в первую очередь, как вариант суицидального поведения. Вне зависимости от того, что послужило первопричиной «отторжения». Человек мог в самом деле желать своей смерти или мог быть чокнутым на всю голову. А мог быть просто влюблен в кого-то другого.       Последний вариант почему-то редко принимался во внимание. — Я тоже читал об этом только в книгах, — согласился Хоукинс, — но это научно доказанная патология.       То, как он называл это — косноязычно, с черствостью, присущей давно работающему в этой области специалисту, заставило Ло поежиться. Он вдруг понял, что Хоукинс рассматривал его как своего пациента тоже. Привычка, свойственная любому врачу.       Пытаться помочь, как только возможно. — Кроме того, что они утягивают своего партнера в могилу, мало известно о том, как они погибают. Но так же известны случаи исцеления… когда… Партнеры воссоединились и… — Надолго ли? — мрачно спросил Ло, аккуратно почесывая неприятно стянутую пластырем кожу на животе вокруг раны. — Прости? — Вы лезете им в головы и переубеждаете, что так правильно. Заставляете их принять партнера, которого за человека выбрала природа, — Ло закрыл глаза и откинулся на спинку стула, стараясь сменить положение так, чтобы уменьшить натяжение пластыря. От неудобного положения стала затекать рука, державшая телефон. — Как долго будет работать установка, в которой вы навязываете человеку, кто именно ему должен нравиться? — Но это нормально, когда тебе нравится именно тот партнер, который тебе предназначен, — возразил Хоукинс. — Так устроено природой. Ты можешь выбирать кого угодно, но только со своим соулмейтом ты будешь счастлив.       Увы, это было так. Возможно, поэтому синдром отторжения был редчайшим диагнозом в психиатрии. Но в этой системе мира было еще кое-что, что смущало Ло. — Ты видел хоть одного чистого, который был бы несчастен? — спросил он и закусил губу, ожидая реакции. — Это… Это не то, — Хоукинс, кажется, растерялся. — Это плохой пример. Ты же знаешь, что они дефектны.       Дефектны. Под этим словом подразумевалась то, что они не вписывались в общепринятое понятие нормы. Чистые словно бы были пусты. Отсутствие высоких побуждений или стремлений делало их жизни тихими и неприметными.       Они не стремились к общению. Они не заводили семьи. Они получали образование и работали в соответствии со своими возможностями, не трудясь на износ. Например, они не становились врачами, так как им была чужда сама концепция гуманности, но это так же значило, что они не проживали свои жизни на работе, гробя здоровье, не переживали за каждого попавшего в их руки человека и не просыпались по ночам от кошмарных снов, в которых совершали ошибки. Во всех остальных отношениях они были относительно социализированы в обществе, и даже занимались подобием творчества — Ло лично знал одну девушку, которая работала фотографом в фотоателье.       Так что основной причиной столь прочно осевшего в умах общества клише было то, что чистые не страдали по утерянным душам. Они просто никого никогда не любили.       Весь этот мир, он был буквально повернут на этой дурацкой любви, чтобы допустить хотя бы мысль, что для кого-то она может оказаться тяжелой ношей. — К чему я это говорил, — продолжил Хоукинс. — Я прошу тебя сейчас сосредоточиться и подумать. Может быть… За последнее время ты встретил… или познакомился с кем-то?       О. Ло уставился взглядом в потолок. — Кто понравился тебе. Кого-то…       Кто сказал бы тебе «Привет, Мистер». — Ну, или с кем тебе было приятно общаться.       Кто сократил бы твою фамилию до половины. — Или ты мог знать этого человека давно, но он понравился тебе только сейчас. Ты же знаешь, как это работает, это может произойти спустя годы.       Да, Ло знал, как это работает. Можно потеряться в торговом центре и в первом человеке, который оказался к тебе добр, найти своего партнера. А можно засматриваться на человека, который никогда не будет принадлежать тебе. Ло, конечно, мог уточнить это, мог спросить, но, как уже говорил Хоукинс, счастливым можно было стать только встретив своего соулмейта.       А еще можно было не знать правды, и быть просто счастливым и влюбленным на всю свою оставшуюся, пусть и короткую, жизнь.       К тому же было еще кое-что, о чем Ло не собирался говорить Хоукинсу. То, что все это время в глубине души Ло знал.       Вначале это ощущалось как смутное предчувствие, которое потом переросло в не до конца оформленную мысль, на осознание которой Ло потратил целые годы.       Ло. Просто. Знал.       Еще с того самого момента, как в самый-самый первый раз ever появилось на его коже, до того, как оно появилось во второй раз и вспороло его предплечье.       Это и был его путь. Очень и очень долгий путь.       Сейчас он просто увидел, к какой все эти годы шел цели.       Поэтому когда Хоукинс говорил, о том, что Ло вновь может встретить своего соулмейта, что им может оказаться человек, который ему понравился, это казалось таким сладостным, что ему очень хотелось бы в это поверить. Но он не верил.       Некоторые вещи остаются неизменными вне нашей воли. — Я просто хочу знать… Есть ли такой человек?       И было так тупо ощущать по этому поводу чувство вины, однако Ло посчитал, что пять банок пива, выставленные им на кухонном столе, с этим справятся.       Улыбка Мугивары все еще стояла перед его глазами, когда он твердо сказал: — Нет.

***

      Пробуждение было странным. Ло словно выдергивали из пучины сна, который цеплялся к нему щупальцами. Во рту было сухо, будто Ло спал с открытым ртом. Возможно, он даже храпел.       Жгло правую щеку.       Вторая пощечина зазвенела в его ушах слабым всполохом звука. Теперь пылало все лицо. Ло с трудом разлепил веки. — Не спи, — лицо Хоукинса расплывалось, Ло распознал друга по густому голосу, длинным волосам, струящимся ниже плеч, и четким в противовес всему остальному идиотским бровям. — Что? — беззвучный вопрос лопнул у губ, как мыльный пузырь — голос не лез из горла, будто зацепившись колючками за гортань, царапал ее изнутри, застревал и не желал выбираться наружу. Ло сглотнул и оторвал тяжелую голову от подушки, почему-то сбитой в тугой комок. — Что ты здесь… зачем?       Перед глазами все поплыло. Ло подхватили за шею, не позволяя ему бухнуться обратно. — Не надо. Спать.       Приказы, отдаваемые Хоукинсом, были короткие и четкие, они врывались в затуманенное маревом сна сознание пороховой дробью, рикошетили от висков, вязли в мозгу и приводили тело в движение. Ло провел руками по простыни, пытаясь найти устойчивое положение, и наконец понял, что именно было не так. Ткань на нем и под ним была влажной, прилипшей к телу, и когда Ло проморгался и уронил непонимающий взгляд на свои руки, то увидел, как из-под струящейся или уже размазанной по коже (засохшей, как старая акварель) крови открытыми ранами зияют       Ever       Ever       Ever       Ever       Ever       Слова. Тонкие царапины, уже запекшиеся сукровицей, и сочащиеся жидкой кровью толстые порезы, словно оставленные лезвием, которое вспороло кожу до самых мышц. Они покрывали все открытые участки предплечий, а судя по прилипшей к телу майке, и плечи, и живот, и спину. И бедра, по всей видимости, тоже — светлые домашние штаны пропитались красным, как и простыни. Ло спал в луже собственной крови. От осознания этого факта его замутило, а глотку сдавил удушающий страх. Каждая из меток загорелась нарастающим жжением, боль, будто прятавшаяся до этого под покровом незнания, проступала наружу и стремительно захватывала сознание. Происходящее казалось нереальным. Это было невозможно. Метки, которые появлялись на его теле… Как их количество могло вырасти лишь за одну ночь?       Что он вообще делал всё это время? — Это не я, — пролепетал Ло. Он прекрасно представлял себе, как это выглядело. Они с Хоукинсом обсуждали это вчера? — Я не делал этого. Это не я. Оно само. — Пойдем, — Хоукинс подхватил его подмышки. — Нужно идти. — Это не я, — бессмысленное оправдание прикипело ко рту, Ло повторял его вновь и вновь, пока Хоукинс волок его, едва переставляющего ноги к прихожей, а там укутывал в мгновенно заразившееся красным цветом пальто и обувал. — Правда. Я этого не делал.       Он, наверное, все же сошёл с ума. Почему он не помнил, что было после разговора с Хоукинсом и пива? Как можно не проснуться от того, что на теле появляются такие раны?       Причём так много… Они правда могли появиться сами по себе? Или?.. Даже несмотря на косвенные доказательства, в голове не укладывалось, что он мог обезуметь. Этого не могло быть. Он продолжал твердить «это не я», потому что поверить в это необходимо было ему самому.       Топтавшийся у подъезда Кид открыл было напомаженный рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но скользнул по Ло взглядом и только присвистнул. Очередное «это не я» скомкалось, как зажеванная пленка магнитофонных кассет, Ло не сумел произнести фразу четко и до конца, пробормотал что-то несуразное.       Он предпринял новую попытку выговорить это, когда его запихали в салон машины, Хоукинс устроился на сидении рядом, а Кид включил климат контроль на обогрев. Ладонь Хоукинса, тонкая и длинная, вновь хлестанула его по щеке, прерывая так и не сорвавшуюся с языка фразу. Ощущение удара потонуло в волнах всепоглощающей и отчего-то умиротворяющей боли, горстью соли, брошенной в океан. — Не засыпай, — голос Хоукинса сливался с шумом заработавшего мотора, шепотом покатившихся по асфальтовому покрытию шин. — Нельзя спать.       Глаза Ло действительно слипались, но необходимость сохранять ясность сознания он понимал. Когда зачесалась ключица, Ло отвергнут ворот пальто непослушной рукой и нащупал свежий, мокрый от крови порез. Ever появлялось прямо под его пальцами, будто кто-то вырезал его скальпелем с другой стороны кожи. От накатившей паники воздух едва не стал Ло поперек горла. Хоукинс мягко перехватил его руку за запястье: — Это потому, что ты сопротивляешься, — его было почти не слышно, пульс Ло, редкий и громкий, завладел его слухом, не подпускал к мозгу других звуков. Ло тупо пялился на пальцы Хоукинса, перемазанные в его крови, не зная, как соорудить из слов вопрос, о чем тот вообще говорит. — Расслабься. Смирись. Прими.       Чуть различимые за запотевшим стеклом светофоры перекрестка, на котором встала машина, одновременно включили красный.

***

      В больнице Ло перемотали бинтами, как мумию. По вене пустили кристаллоиды и плазму — меры паллиативные[5], и на взгляд Ло, как врача, совершенно бессмысленные. Когда раны появляются сами собой, особого лечения не наколдуешь, даже края особенно глубоких ран зашивать не стали, опасаясь несостоятельности швов. Ло выделили место в палате интенсивной терапии — койки в ней стояли в один ряд, отгороженные друг от друга синими ширмами, не позволяющими видеть соседей, если таковые, конечно, были вообще.       Хоукинса сюда не пустили. По усталым взглядам коллег-хирургов, их виновато поджатым губам, было очевидно, чего они ждали — когда очередная метка выберет для своего участок, под которым расположен какой-либо крупный сосуд. В конце концов, эта жизнь, думал Ло, и так задержалась в его теле слишком долго. Наверное, давно стоило окончить ее и отправиться в следующую, где, возможно, ему повезёт воссоединиться с половиной своей души.       Ло остался в постели, готовый ко всему. Сознание, измученное болью и стрессом, а после вывернутое наизнанку вколотой наркотой, дрейфовало, будто на льдине, но упорно отказывалась угасать и тонуть. Слова уже не болели, за четыре часа Ло насчитал еще два, появившиеся на мизинце левой руки и правой лодыжке. С учетом того, как его разрисовало всего лишь за ночь, цифра убогая и незначительная. Процесс умирания почему-то замедлился, Ло все гадал, с какого переляку Хоукинс вдруг задумался ломиться в его двери с раннего утра. Если спросить, то отмажется тем, что подсказали карты, тот же ответ он предъявит как объяснение своим словам в машине. Ло перестал сопротивляться, потому что для сопротивления обстоятельствам нужен внутренний стержень, который был сломлен в нем очень давно. Ло был рыбой, ведомой водой. Что ж, если подумать, не было ничего удивительного в том, что сейчас его несло по течению собственной крови.       Мир не терпит индифферентности, ты либо сдавайся, либо борись, так уж все было устроено. Тем, кто пытался сохранять промежуточное положение, могло везти лишь некоторое время, а потом жизнь беспощадно расставляла все на свои места.       Исход, который уготован Ло, был очевиден с самого начала, какая уж тут разница, что именно послужило триггером и положило начало переломному моменту? Если Ло и было любопытно это, он знал, что ему осталось подождать еще чуточку, прежде чем его интерес угаснет насовсем.       Многие вещи теряют свою ценность, когда ты почти мертв. Ло не оставлял после себя ничего важного, чтобы сожалеть по поводу надвигающегося конца. Говоря откровенно, смерть и так дала ему хорошую фору. Он провел жизнь, учась на врача, и в свои двадцать шесть успел послужить достойно полученной профессии — это было правильно потраченное время. Загадка происходящего по сравнению с этим блекла. Ло мечтал стать, как Кора-сан: быть хорошим человеком и поступать хорошо. Что же, возможно, он прожил достаточно, чтобы исполнить свою мечту. Как знать?       Как об истинной ценности вещей судят только после потери, так и люди после смерти вдруг являют миру свою важность. Мир Ло был ограничен парой-тройкой близких ему людей и несколькими пациентами, которые, может быть, помнили фамилию вытащившего их с того света врача. Если говорить откровенно, то этого вполне достаточно.       Как Мугивара. Встреча с ним здорово встряхнула его и даже дала повод бесплодно помечтать — удовольствие, в котором он всю свою сознательную жизнь ограничивал себя. Он словно был олицетворением всего, чего Ло хотел получить и всего, чего он достиг — одновременно. Удачно, что они успели познакомиться.       Самое время отдать швартовые.

***

      Спустя несколько часов внутривенной инфузии, когда объем жидкости в организме достаточно возрос, Ло понял, что проваляться в постели до скончания века ему не удастся и отсоединил капельницу и пульсиметр. Голова немного кружилась, когда он встал с кровати, но в целом самочувствие было вполне удовлетворительным для человека, проснувшегося в луже собственной крови. Даже некоторая неустойчивость при ходьбе была терпимой, Ло, бывало, штормило и посильнее, когда ему доводилось дежурить при простуде, а к концу проведенного на ногах дня поднималась температура.       Постовая медсестра, взволнованная тем, что один из аппаратов внезапно выдал ей мертвый сигнал, встретила Ло на выходе из палаты. Но Ло снизошел лишь до того, чтобы жестом указать ей свое направление. Вообще-то, с учетом его состояния, ему не полагалось такой роскоши, как свободные прогулки по отделению, но это не означало, что Ло согласится на утку. В конце концов, он еще не был настолько беспомощным. Он собирался сохранить свою гордость! Ну, по крайней мере, пока это еще возможно.       Медсестра, следуя за Ло молчаливой тенью, проводила его до угла, будто хотела точно убедиться, что он не солгал ей и действительно направлялся в уборную, после чего неуверенно потопталась на месте и вернулась на свой пост. А Ло, оставшись без присмотра, юркнул в туалет для персонала. Должны же ему были полагаться хоть какие-то привилегии!       Из-за повязок по всему телу о гигиене можно было лишь мечтать, но Ло справился с задачей и даже умудрился вымыть незащищенные бинтами участки рук.       Стоило разогнуть спину, как в зеркале, что висело над раковиной, отразилось его посеревшее лицо. Синюшные полуовалы под запавшими глазами, сухие потрескавшиеся губы.       Тонкое ever, подравшее кожу в верхних слоях и, судя по зуду, уже начавшее заживать, пряталось под пластырем на правой щеке.       Привет, Мистер, сказал Ло себе. Как же я рад вас видеть.       Вот к чему мы в итоге пришли.       Люди кричат и плачут, когда им больно. Люди боятся, когда оказываются перед лицом смерти. Это естественные человеческие реакции. Это нормально.       Если подумать, единственный раз, когда он по-настоящему был испуган за свою жизнь — это сегодня утром, когда его, ничего не понимающего, разбудил Хоукинс. Он был скорее огорошен стремительностью происходящего и взволнован тем, как много времени упущено. Вероятнее всего, не появись Хоукинс в тот момент, спустя несколько часов Ло уже не смог бы проснуться из-за слабости и к ночи тихо отошел во сне. А когда метки только начали появляться, Ло больше беспокоился о том, как скрыть их, нежели тем, что они вообще появились.       Кажется, психиатры в таких случаях спрашивают: не было ли у вас ощущения, что с вами происходит что-то неподвластное вашей воле?       Будто вы лишь сторонний участник происходящего?       Ло словно был одновременно и кораблем, направленным на береговые скалы, и капитаном, наблюдавшим за крушением своего судна.       Вот так он вел себя все это время. Курс на неизбежность. Право руля.       Все, что ему теперь оставалось — это покорно вернуться в палату и попросить медсестру приладить обратно в торчащий из подключичной вены катетер иглу капельницы.       Жаль, что уходя в несколько сумбурном состоянии из дома, он не прихватил с собой телефон — было бы здорово позвонить Хоукинсу и попросить его принести свечу. Чтобы дожидаться своего часа по всем, мать их, правилам!       Раз уж ему все равно уготовано это свидание с костлявой старухой, почему он должен ждать его, лежа в постели, как паинька? Встречу вполне можно перенести в парк. Например, на лавочку у того озера, где в кромешной тьме Ло крошил батон, кидаясь в несуществующих утят.       Все эти дни он поступал, как не находящий себе места безумец. Был ли смысл в том, чтобы менять линию поведения теперь?       Пометавшись по запертому помещению, Ло обернулся к окну. Ручки на его раме не было, их уносили в карманах санитарки, потому что так было положено согласно протоколам больничной безопасности. Но зато в банке для пепла, стоявшей на подоконнике, валялась выброшенная кем-то из медперсонала одноразовая зажигалка, в которой закончилось горючее. Ловкость рук и никакой магии. Ло пришлось немного повозиться, прежде чем замок на оконной раме поддался, и в лицо ему пыхнуло щедрым жаром раннего лета.       Больничные тапки скользили по подоконнику, добавляя авантюре остроту ощущений.       Даже для здорового человека это будет непростой трюк, не говоря уже о том, кто не так давно истекал кровью.       Цепляясь за раму руками, Ло выпрямился в проеме окна насколько позволяла его высота. Реанимация располагалась на втором этаже — недостаточно высоко, чтобы убиться, сиганув вниз, но на то, чтобы переломать себе ноги, высоты могло хватить. На углу с этой стороны здания находилась пожарная лестница, по которой можно было свободно спуститься, но чтобы добраться до нее, нужно пройти по узкому парапету. Почему-то Ло это не особо обеспокоило. Он лишь разулся, взял тапки в одну руку, чтобы ненароком не соскользнуть вниз, и пошел.       По его подсчетам до пожарной лестницы надо было пройти где-то два или три оконных проема — на улице они оказались единственным способом отмерить расстояние. Стоя спиной к стене, трудно прокладывать путь с точностью до миллиметра. К тому же Ло смотрел только вперед, опасаясь даже кивком головы нарушить равновесие, которое в его ослабленном состоянии сохранять оказалось даже сложнее, чем он предполагал.       Он благополучно миновал первое окно и почти добрался до второго, когда волна головокружения заставила его оступиться. Он взмахнул руками, нечаянно стукнув ладонью в стекло, и звонко уронил на парапет тапок. Женский визг за его спиной намекнул, что это окно выходило на пост медсестры, и что ему следует прибавить в скорости.       Сбросив вниз второй тапок, как ненужный балласт, Ло на удивление шустро миновал третье окно и добрался до лестницы. За стеклянной балконной дверью уже размахивала руками медсестра. У Ло была фора буквально в минуты одну-две, прежде чем на крики прибежит санитарка, у которой мог оказаться ключ.       Медсестра исчезла в коридоре, видимо, намереваясь раздобыть ключ самостоятельно. Действовать нужно было быстро, и Ло огляделся. Для человека, пытающегося совершить побег, разумнее всего было бежать вниз. Любой преследователь согласится с логичностью этих действий. Но предсказуемость вряд ли сыграла бы Ло на руку.       Покрутившись по пожарной площадке и рассмотрев в районе пятого этажа открытое на проветривание окно, Ло побежал вверх, перемахивая через несколько ступенек. Очередное хождение по узкому парапету, на этот раз более ловкое — сказывался взыгравший в крови адреналин, — и вот Ло оказался в пустой палате, за мгновение до того, как на пожарной лестнице раздались голоса, и та завибрировала под тяжестью нескольких человек, стремительно спускавшихся по ней.       Ло облегченно вздохнул и позволил себе короткую передышку. Стараясь не высовываться из окна, он проследил, как медперсонал разбегается по выстриженному сочному газону. Теперь надо незаметно пробраться в ординаторскую и найти комплект своего хирургического костюма, в котором можно было бы выйти из больницы, не привлекая лишнего внимания.       Но после быстрого осмотра Ло вдруг понял, что на этом его удача закончилась.       Это оказался шестой этаж, вот в чем все было дело. Психиатрия.       Что ж, возможно, Ло слегка ошибся в расчетах.       Ладно. Теперь нужно было собраться и думать логически. Если при данной специфике отделения в палате было оставлено открытым окно, следовательно, она сейчас была никем не занята. Также это означало, что кто-то из персонала будет обязательно крутиться поблизости, и вариант выйти отсюда и спокойно промаршировать по отделению может не проканать. Медсестры и уборщики помещения здесь в психиатрии повидали, конечно, всякого, но они вряд ли оценят по достоинству, если посреди пустого проветриваемого помещения внезапно возникнет человек. Из отделения реанимации уже наверняка объявили общебольничную тревогу, и все, на что оставалось надеяться Ло — это что охрана больницы будет в первую очередь прочесывать территорию, а уже потом догадается, что беглый пациент мог спрятаться в здании.       В любом случае, в здравом уме в психиатрическое отделение по доброй воле никто не сунется.       С другой стороны, если уж на то пошло, будучи в здравом уме люди не лазят по зданию, будто они чертовы акробаты, и не пытаются улизнуть из больницы, когда им действительно нужна помощь.       Просто сейчас, убегающий и прячущиеся, такой жалкий и нелепый, Ло чувствовал, что впервые за долгое-долгое время волен делать все, что угодно. Он не знал, что именно побуждало его на такие опрометчивые поступки, но если он в чем-то и был уверен, так это в том, что он делал именно то, чего хотел.       А кто сказал, что желания должны иметь смысл?       В попытке рассуждать здраво и найти правильное решение Ло еще раз осмотрел помещение. По обустройству палаты можно было сказать многое — если ты, конечно, имел хоть какое-то отношение к медицине. Отсутствие хрупких элементов декора, разбив которые, можно было бы порезать себе вены, мягкий кожаный пуф, заменявший прикроватный столик, и отсутствие вмонтированной в стену аппаратуры — все это свидетельствовало о том, что в отделении с особой тщательностью следили за безопасностью. Кровать, застеленная синим покрывалом, так же была совершенно обычной, с комфортной поднимающейся спинкой. На ней не было никаких ограничительных приспособлений, что в принципе ни о чем не говорило — они были навесными. Скорее всего, Ло попал в крыло пограничных состояний или в палату, предназначенную для сохранных пациентов, способных на адекватно соображать, и частично нести ответственность за свои поступки.       За такими палатами следили меньше, и в этом был плюс. Как и в любой палате психиатрического отделения — здесь совершенно негде спрятаться — в этом был минус.       Поэтому когда за дверью послышались голоса, единственным укрытием, до которого Ло смог додуматься, оказался пол под кроватью. Хоть покрывало и свисало довольно низко, при желании обнаружить Ло было нетрудно. Но люди были слишком увлечены разговором, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как покрывало кровати, внезапно сползшее с одной стороны вниз. — Он напугал меня сегодня, — по голосу Ло узнал доктора Рейли. Носочков лакированных туфель его спутницы было достаточно, чтобы догадаться — перед ним заведующая отделением психиатрии доктор Шакки. Она говорила: — Ну, он всегда был у тебя чудным. Объективных причин для госпитализации, чтобы ты знал, нет. Я иду на это только по старой дружбе.       Они остановились, едва пройдя в палату, явно чтобы просто тихо поговорить без свидетелей. Это обнадеживало. Можно было рассчитывать, что, переговорив, они уйдут. Судя по интонациям, Рейли был всерьез чем-то обеспокоен, чтобы смотреть по сторонам. — Я не видел его таким встревоженным с тех пор, как он пытался смириться со смертью Эйса. Он буквально не находил себе места. И сегодня… Нет, он плохо спал вот уже несколько дней, но сегодня утром будто сорвался с цепи. Он не склонен откровенничать со мной, но если уж решился… — Я не понимаю тебя, — произнесла Шаки. — Беспокоиться за жизнь своего соулмейта нормально, особенно если чувствуешь, что его жизнь в опасности. Это нормальная тревога. — Но у него нет соулмейта, — прошипел Рейли, понизив голос. — В смысле… Он живет у меня уже около двух лет, и у него есть метка. Но за все это время рядом с ним так и не появилось никого, кто мог бы стать триггером для ее появления. — И ты решил? Неужели ты считаешь, что Эйс?.. — ахнула Шакки.       Рейли вздохнул. — Не знаю, — произнес он. — Я правда не знаю, что думать. Луффи не очень-то хочет обсуждать эту тему со мной. Одно время я был почти уверен, что это именно так. Знаешь, история Ло дала мне надежду, что у него есть шанс жить нормальной жизнью, несмотря ни на что…       Услышав свое имя, Ло вздрогнул и зажал рот ладонью, чтобы приглушить шум собственного дыхания, которое казалось ему слишком громким. — Ты слышала, что с ним сегодня произошло?       Шакки шаркнула каблуком. Она была заядлой курильщицей, это движение ногой, будто она топтала окурок, выдавало степень ее нервозности. — Вся больница на ушах, — сказала она. — Все в ужасе. Он был нашим чудом.       Почему они говорили о нем так, будто он уже умер? — И после стольких лет спокойной жизни вот так…       Оба, Шакки и Рейли, вдруг замолчали, и Ло вновь напрягся: его могут обнаружить просто из-за громко колотившегося сердца. — Я знал отца Эйса, — продолжил Рейли шепотом. — К сожалению, с самим Эйсом мы никогда не общались, и я не могу говорить точно. Но если рассуждать так: когда у тебя есть кто-то настолько близкий, чтобы жертвовать ради него своей жизнью… Это был бы ужасно глупый поступок с его стороны, будь они соулемейтами, правда? Это ведь лишено логики? Я просто хочу сказать… Я, надеюсь, что это не так. Потому что, если он так же, как и Ло… Ну, ты понимаешь меня? — Пожалуй, это многое объясняет, — подбадривающим тоном произнесла Шакки. — Твое беспокойство. Это так по-отцовски. Но этот парень все равно не похож на кого-то, кто должен валяться на этих койках, даже если он, в самом деле, очень встревожен. Однако после того, что сегодня случилось… Я думаю, будет не лишним присмотреть за ним пару дней. — Спасибо, — Ло так привык к твердости в голосе Рейли, что слышать, как его дробят сомнения, было почти страшно. К тому же разговор каким-то образом касался его, и Ло никак не мог понять, почему они сравнивают его и какого-то парня по имени Луффи. — Я надеюсь, что мы ошибаемся. Но ты бы видела, каким сегодня привезли Ло. Я не хотел бы увидеть Луффи в таком состоянии, — говорил Рейли, — Если их истории действительно окажутся схожи… Если эти два случая…       Шакки невесело рассмеялась: — То мы окажемся на пороге новой эры. Жизнь в мире, где тебе не нужно искать пару, чтобы построить свое счастье, где твоя жизнь будет зависеть только от тебя самого. В мире, где партнера можно будет выбирать самостоятельно. Сама призрачная возможность этого повергнет мир в хаос.       Рейли хмыкнул. — Хаос, — медленно произнес он, — это очень похоже на Луффи.       И тут же сказал куда более бодрым голосом. — О, проходи!       В проеме открывшейся двери показались чужие ноги, обутые в простые шлепки, и проследовали аж до самой кровати, вынудив Ло испуганно сжаться. — Ознакомился с отделением? — ласково поинтересовалась Шакки.       Возможно, ответом ей был кивок или какой-либо жест, потому что голоса парня Ло не услышал. Шакки продолжила щебетать: — Я дам тебе препарат для настроения. Посмотрим, как он подойдет тебе с пару дней, и потом я тебя выпишу. Если все будет плохо, подберем антидепрессант, но надеюсь, что это не понадобится. Ладно?       И снова молчание, вероятно, сопровождаемое утвердительными жестами, которые Ло не мог видеть. Перекинувшись еще парой ничего не значащих фраз, врачи вышли из палаты, и спустя несколько секунд их голоса стихли в глубине отделения. Ноги в сланцах через палец оставались на месте и, если их обладатель не планировал покидать палату в ближайшее время, то у Ло были большие проблемы. — Вылезай, — скомандовал голос, так до рези за грудиной знакомый Ло. — Эти старики, наверное, уже просто глухи, но я слышу, как ты сопишь.       Это был Мугивара. Ло знал это еще до того, как неуклюже выкарабкался из-под кровати во всей своей пижамно-больничной красе.       Глаза Мугивары пораженно расширились.       Да. Явление Ло было поистине феерическим. — Это… — должен ли Ло извиниться? Как-то объяснить вот это всё?       Луффи (они ведь сказали, его звали Луффи, так?) рассматривал Ло, и от его внимания явно не укрылось количество бинтов, которыми его бы обмотали. — Я… — начал было Ло, но Луффи перебил его: — Что с тобой? — его тон был настолько же обеспокоенным, насколько и требовательным, и он, скорее всего, сам не заметил как перешел на неформальную речь. — Несчастный случай, — отозвался Ло, и чисто технически это не было ложью. Луффи нахмурился до суровой складки между бровей, которая вдруг показалась Ло жутко умилительной. В такой же больничной пижаме, как и у самого Ло, и без своей шляпы, Луффи выглядел каким-то беззащитным и маленьким. В огромной толстовке и фартуке за стойкой у громоздкого кассового аппарата он выглядел как-то внушительнее.       Больницы делают людей жалкими.       Луффи вдруг сощурился. — Я слышал по больнице тревогу, — сообщил он, — Говорили, мол, из реанимации кто-то сбежал. Сказали, состояние, угрожающее жизни.       А он сообразительный. Ло улыбнулся, наслаждаясь чувством неподдельного восхищения, которое этот парень вызывал в нем. — Но судя по тому, что у тебя есть силы протирать собой пол, все не так плохо.       Да, пожалуй, все было не так плохо. Чувство облегчения, будто что-то потустороннее затопило Ло изнутри. Он даже не знал, чем мог бы его объяснить, но внезапно ему стало так легко! Будто глыбища льда, тринадцать лет покоившаяся на его плечах, вдруг стала таять. — Все не так плохо, — эхом повторил Ло. Он словно забыл, что собирался сбежать из больницы, словно забыл, что вообще-то должен был сегодня умереть. Все это вдруг перестало хоть что-то значить. То, что он встретил Мугивару здесь, было таким приятным сюрпризом, что все остальное просто потеряло смысл. Если сейчас ему придется уйти, то он может просто выпорхнуть из окна, как птичка. — Возможно, тогда мне стоит… — все еще улыбаясь, как идиот, пролепетал Ло и указал на дверь за спиной Луффи. Продолжая смотреть на него с легким недоверием, тот как-то неуверенно кивнул. — Я никому не скажу, — пообещал он и хитро ухмыльнулся, — но только если ты сможешь доказать мне, что на самом деле в порядке.       В порядке? Ло был в порядке. Разве ощущение эйфории, затопившее сознание Ло, было чем-то ненормальным? — Это странное условие, — сообщил он. — Как ты сам только что заметил, я выгляжу не так плохо.       Боги, он пытался флиртовать будучи в больничной пижаме! Только что выбравшись из-под кровати. В палате психиатрического отделения.       Правда, это идеальное время для флирта.       Ло обогнул кровать и плавно, будто плыл, направился к двери. — Тогда я… — он еще раз указал на дверь, пятясь к ней спиной, не в силах разорвать зрительный контакт. — Ага, — как-то зачарованно проговорил Луффи. — Здорово было встретиться. — Да, — от непривычной улыбки начинали болеть щечные мышцы. — Пока. — Пока, — сказал Мугивара и помахал ему рукой. Из-за съехавшего вниз рукава стал виден оголившийся участок жилистого мальчишечьего запястья. — Надеюсь, еще свидим…       Он ведь оказался здесь, потому что испытывал тревогу. Внезапно возникшую тревогу за жизнь соулмейта, о котором никто ничего не знал. Который, возможно, погиб примерно два года назад. Но он почувствовал беспокойство, сводящее с ума, в то время, как Ло загибался сегодня утром на окровавленных простынях. Были ли вообще возможны подробные совпадения?       Догадка пронеслась в голове Ло со скоростью поезда Синкансэн.       Он рванул вперед и грубо вывернул поднятую в жесте приветствия и прощания руку, вздернул рукав пижамы, ожидая увидеть ever.       Дурацкое ever, так или иначе приведшее его сюда.       Но…       Метка была. Розовая и толстая, она алела по центру линий от проступающей крови, будто кто-то вспорол лезвием рубцовую ткань. Не сравнить с тем, что творилось на теле Ло, однако, при желании, можно было провести параллель. Если бы не одно «но».       Ло разочарованно вздохнул и на мгновение прикрыл заслезившиеся глаза.       Это была молния.       Просто молния с двумя углами. Знак, не несущий в себе особого смысла, как это часто бывало с метками соулмейта. Возможно, этот парень действительно был просто долбанным невротиком. Или сумасшедшим был сам Ло. Просто самое идиотское издевательское совпадение, которое только можно было себе вообразить!       Боги. Да на что Ло вообще рассчитывал?       Все. Что еще нужно знать о фатальности этого чувства, из-за ошибочности которого сейчас так больно сжимало разочарованием его сердце? Ло облажался перед самим собой, на мгновение позволив себе просто надеяться. Он буквально чувствовал, как раны на его теле выпускают кровь и она пропитывает больничную пижаму в некоторых местах. — Прости, — сказал он, отступая назад. — Прости. Мне не следовало.       Он отпустил запястье Луффи и тот машинально потер его рукой, будто своей хваткой Ло причинил ему боль. Скорее всего, так и было.       Ло извинился еще раз: — Прости.       Черные глаза Луффи внимательно рассматривали его, словно цепляясь за каждую эмоцию на его лице, за каждый сантиметр бинта, покрывавший его тело. Возможно, сейчас он понял что-то, но так и не задал ни единого вопроса.       Ло был ему благодарен за это. — Прости, — еще раз зачем-то произнес он, уже почти уперевшись спиной в дверь. Луффи молча буравил его взглядом, продолжая потирать запястье. Каждое ever на теле Ло горело огнем. — Что…       Он не знал, зачем спрашивает это. Кто-то словно тянул его за язык. Может быть, это было своеобразным актом вежливости, способным сгладить ситуацию, когда ты бесцеремонно хватаешь кого-то за запястье и рассматриваешь его метку. Впрочем, вряд ли это что-то могло исправить. Скорее всего, Ло просто утолял свою непомерную любознательность. — Что значит твоя метка? — спросил он, и Луффи удивленно уронил взгляд на свою руку. Сейчас, когда он отнял ладонь от метки, она казалось особенно алой, будто ткани пропитались свежей кровью. — Не знаю, — неуверенно произнес Луффи. — Просто буква, только и всего.       Он посмотрел на Ло, и улыбка, мягкая и теплая, расцвела на его губах. Луффи сказал: — Это N.