Ненарушенная клятва

I. Сказать, что Бар сожалел и раскаивался, значит не сказать ничего. Приблизительно такие же ощущения испытывали его товарищи по несчастью, запертые в соседних камерах Башни смерти. Никогда, надо заметить, эта тюрьма не испытывала такого наплыва постояльцев! Заключённые обменивались новостями при помощи давнего языка перестукивания, но старый слуга не понимал поступающих к нему сигналов. Впрочем, ему хватало того, что за стеной тоже находился кто-то живой. Если бы время можно было повернуть вспять, многие мятежники, зная, чем окончится их выступление, предпочли бы отсидеться в укромном уголке. Нашлись и те, кто проклинал двух девчонок в пажеских костюмах, смутивших народ. Где сейчас Оля и Яло, что стало с Гурдом и Аксал — Бар ничего не знал. Несколько раз пытка одиночеством прерывалась. Бара и нескольких других заключённых под конвоем препровождали в карету с зашторенными оконцами и везли во Дворец правосудия. Разговаривать между собой запрещалось. Во Дворце их вели длинными коридорами и по одному препровождали в кабинет следователя, представившегося Азрахом. Пристально глядя блестящими, чуть раскосыми глазами, поводя длинным носом, он допрашивал, желая чуть ли не вытряхнуть всю подноготную Бара вплоть до тех дней, когда тот качался в колыбели. Дважды допросы проводились в присутствии Верховного судьи Клова. От них бедолага узнал столь сногсшибательную новость, что в животе похолодело, а на душе сделалось пасмурно: Топсед Седьмой скончался, новым королём провозглашён Нушрок. Бар понятия не имел, о чём говорили со следователем и судьёй его товарищи по несчастью, но сам, понимая, что терять нечего, рассказывал всё как есть, не забывая упомянуть о чистосердечном раскаянии и желании загладить свою вину. Азрах удовлетворённо кивал, Клов неприязненно кривил губы, протоколист усердно скрипел пером, записывая показания обвиняемого. — Если за нас сам Клов взялся, то дело наше дрянь! — шепнул раз на обратном пути щуплый мастеровой, для пущей убедительности выкатив глаза. — Молчать! — рявкнул солдат конвоя. Старый служака приуныл, хотя куда больше Клова, нервно дёргавшего шеей, словно её натирал воротник, его пугала перспектива встретиться с Нушроком, которого он предал и едва не убил. Бар с того дня не видел бывшего хозяина, но ощущал его незримое присутствие за спинами Клова и Азраха. II. Следствие длилось не так уж и долго, но пленным мятежникам этот срок показался вечностью. Они даже рады были, когда их камеры отомкнули, вывели из Башни, у подножия которой стояла вереница хорошо знакомых карет, и дюжий гвардейский ротмистр, отвечавший за охрану, объявил, что следствие окончено и настал день суда. Бар увидел Гурда и ободряюще кивнул ему. Парнишка хорохорился, но от волнения зябко подрагивал и стучал зубами. Аксал в толпе не оказалось, видимо, её держали в другом месте. Заключённые и солдаты разместились в каретах, и мрачный кортеж в сопровождении королевских гвардейцев покатил в город. Остановились всё у того же Дворца правосудия. Гурд, пробравшийся к Бару, легонько толкнул старшего товарища локтем и кивнул на флаг, реявший над входом. Старый слуга поначалу ничего не понял, но пригляделся и обомлел. На государственном стяге вместо привычной королевской короны красовался коршун, распластавший мощные крылья. Бар похолодел. — Вот и погибель моя подоспела! — пронеслось в голове. — Ох, уж теперь-то он на мне отыграется. Пропала моя горькая головушка… Нушрок, Клов и Абаж вершили суд, назначая сроки, которые арестантам предстояло провести на рудниках, в мастерских, на рисовых полях или на стройке, трудясь на благо королевства и искупая вину перед ним. Ни одного смертного приговора, к вящему неудовольствию Верховного судьи, обладавшего злобным нравом, вынесено так и не было. — Смертью смутьяны наказали себя сами и довольно с нас крови тех, кто покоится ныне под могильными плитами, — произнёс Абаж, вытирая вспотевшее лицо надушенным платком. В зале суда было душно. Нушрок, покосившись на соратника, чересчур рьяно пекущегося о его благополучии, всё же согласился: — Я не отказываюсь от прежних слов, уважаемый Клов. Ни плахи, ни виселицы не бросят тени на историю моего правления. — Давно ли вы стали таким милосердным? — подумал Верховный судья. — Хитрец, хочет задобрить подданных. Но посмотрим, забудет ли народ Башню смерти. Итак, слушание мало-помалу подходило к концу, когда утомившиеся вершители судеб принялись за троицу обвиняемых, пытавшихся во время беспорядков улизнуть из города на карете с королевским гербом, и чьи дела Нушрок оставил напоследок: Бара, Аксал и Гурд. Кухарку, доставленную из городской тюрьмы, обвиняли в государственной измене и сговоре с чужестранными шпионками. Аксал, смахивая слёзы с покрасневших глаз, говорила, что думать не думала ни о какой измене. Просто пожалела девчушек, пробравшихся на дворцовую кухню. Добрые у них сердечки, вот она и растаяла. А спрятала девочек, чтобы спасти их от стражи, поскольку глупышки сами не понимали, какой опасности подверглись, проникнув во дворец. — Костюмы пажей ты принесла им тоже по доброте душевной? — зло прищурился Нушрок. — Да ведь я всё как есть рассказывала вам, господин… — кухарка запнулась. — Ваше величество! Они хотели просить короля помиловать парнишку-зеркальщика. Ну я и придумала переодеть их пажами, чтобы их не схватили и выслушали. Ох, фазанята мои милые! — То есть ты помогла лазутчицам проникнуть в свиту короля, разнюхать всё, что можно и выкрасть символ королевской власти, — уточнил Абаж, поглаживая толстое своё брюхо. Волокита надоела ему. Министр лелеял заманчивые мысли о сытном ужине, которым собирался вознаградить себя за долгий, полный треволнений день. — Я… Боже правый… — замялась тётушка Аксал, обводя зал заседаний испуганным взглядом, ища и не находя поддержки. — Помилуйте, ваше величество! — обратилась она к Нушроку. — Я бедная женщина, всю свою жизнь честно трудилась. Неужто мне придётся расстаться с головой на старости лет? — С головой не придётся, а вот с тёплым местечком на дворцовой кухне ты, пожалуй, распрощаешься, — хищно сверкнул глазами король. Аксал зажмурилась. — Поскольку на рудниках прибавилось рабочих рук, то им понадобится стряпуха. Думаю, пара лет, проведённых там в обществе друзей, послужит тебе достаточно суровым наказанием. Увести! Затем подошёл черёд Бара, также помогавшего лазутчицам и покушавшегося на жизнь министра. Не зная, куда девать руки, сбиваясь от волнения, старый слуга в который раз отвечал на вопросы, говорил, что хотел помочь смелым девочкам, вступившимся за него перед хозяйкой. Ещё никто и никогда не жалел его, а эти пигалицы пожалели. Он зол был на госпожу Анидаг за тот удар, который ничем не заслужил, а девочки с их жаждой справедливости до того трогательны, что он не выдержал и всем рискнул ради них. Лазутчицы в костюмах королевских пажей говорили, что их страна — самая лучшая в мире. Вернее, говорила одна из девочек, та, что побойчей сестрёнки. — Та, что стояла на вершине Башни смерти, — понял Нушрок. Где она теперь и где та самая лучшая страна? На какой карте её искать? Разве бывает так, чтоб не существовало богатых и бедных, чтобы все были равны и счастливы? — Нет, — подумал он, — так не бывает. Нушрок снова увидел пронзительные голубые глаза, преисполненные негодования. Таинственная девчонка была вовсе не ведьмой, смущающей людские души, как он предполагал поначалу. Рассказы Бара и Аксал лишний раз заставили убедиться в том, что лазутчицы делали ставку на обиженных, недовольных своей судьбой. Что же, он постарается построить такое Королевство, где подданные будут горой стоять за своего правителя и не соблазнятся красивыми сказками. Возможно, он, Нушрок, показал себя не с лучшей стороны на посту министра, но он исправит прежние ошибки, загладит старую вину. В глубине души человек-коршун даже жалел обвиняемого. Бар служил его семье много лет, на его глазах росла Анидаг. Однако возвращать предателя под крышу собственного дома он желания не испытывал, ибо сказано: предавший однажды сделает то же вновь. Пусть же в таком случае вероломный получит по заслугам. Бар, ожидавший чего угодно — виселицы, полёта с Башни, пожизненного заточения в темнице, перевёл дух, когда его отправили возить камни из каменоломни. Стеклянные дома, возводившиеся в Королевстве испокон веков, во время последних событий показали собственную ненадёжность, поэтому владельцы предпочли заменить их каменными. Кроме того, в Олкетсе намечались и другие стройки. III. Последним остался косвенный виновник всех свалившихся на Королевство несчастий. Гурд старался сохранять невозмутимый вид, стоя перед судьями с прямой спиной и гордо поднятой головой. Его душила тоска по матери, по свободе, с которой мальчишка приготовился навсегда распрощаться. В камере юный зеркальщик, не вступая в разговоры, от которых делалось ещё тяжелей, вспоминал, как поступил на работу в мастерские, чтобы прокормиться, как слушал смелые песни зеркальщиков и мечтал о новой жизни, которая должна когда-нибудь наступить. — Вот и дождался! — злобно думал он, припоминая Олю и Яло. — Обещали мне счастье, а я вернулся сюда и не миновать мне разбиться на тысячи осколков! Ловя себя на подобных мыслях, Гурд стыдился. Всё-таки странные девочки не виноваты в том, что приключилось. Они всего лишь хотели спасти его. Когда-нибудь счастье обязательно придёт в Королевство, только он этого уже не увидит, потому что злобный Нушрок прикажет сбросить его с Башни и он разобьётся. Осколки, в которые превратится его тело, так и останутся лежать среди камней, сверкая на солнце. Гурд всхлипнул и утёр нос рукавом перепачканной блузы. Он должен держаться мужественно. Пусть его смерть будет не напрасной. Нушрок, в свою очередь, прекрасно понимал, чем обернётся расправа над маленьким зеркальщиком. Тлеющие угли, когда на них повеет ветер, вспыхнут пламенем нового пожара. Король пристально, как умел только он один, взглянул на мальчишку — бледного, худенького оборванца, из последних сил старавшегося казаться смелым. — Вот мы и встретились, юнец, — почти благожелательно произнёс он. — Не скрою, я рад видеть тебя живым. — Жаль, что не могу ответить тем же…. Ваше величество! — дёрнулся Гурд. Он не без труда, но выдержал взгляд Нушрока. — Не дерзить, мальчишка! — рыкнул Клов. — На твоём месте я бы не вёл себя так вызывающе, — ровным тоном проговорил человек-коршун. Дерзость мальчишки пришлась ему по душе. Нушрок любил храбрецов. — А мне теперь всё равно! — парировал Гурд. — Умирать, так с музыкой! Ведь меня казнят за то треклятое зеркало и участие в мятеже? — Не нужно торопиться на тот свет, — ухмыльнулся Нушрок. — Подумай о своей матери. Каково ей будет потерять сына? — Матушка… — тихо произнёс зеркальщик, опустив голову. — Если она ещё жива, ваше величество, то её сердце разорвётся от горя. Выдержка изменила ему. Рыдания сдавили ему горло. Вне всяких сомнений, мама не перенесёт, если его не станет. Она умрёт от тоски и голода на улице под проливным дождём, потому что нечем станет платить за жильё, и её выгонят. Если ещё не выгнали. — Она жива и обеспечена всем необходимым. От тебя зависит, вернёшься ли ты к ней, — произнёс король. Он принял решение. Маленького зеркальщика казнить нельзя, тем паче Нушрок сам довёл его до преступления. Однако если отправить Гурда в тюрьму, он там либо окончательно сломается, либо превратится в озлобленное существо, жаждущее мести. А парнишка смел и неглуп, из него может выйти толк. Всё-таки не каждый житель Королевства способен выдержать взгляд человека-коршуна. Нушрок предложил Гурду место в лучшей школе Олкетса. Мальчишка, ушам своим не веря, ошалело хлопал глазами, думая, что над ним издеваются. Он ходил в школу, пока мать, работая подёнщицей, совсем не надорвалась и не пришлось наняться в мастерские, чтобы прокормиться и заплатить за кров. С той поры об образовании осталось только мечтать. Ему, простому мастеровому, учиться там, где прежде учились сынки знати да богатеев! Не ослышался ли он? — Ты слышал, что я сказал. Ты, мальчишка, ещё послужишь Королевству. Конечно, тебе придётся весьма трудно, но я полагаю, что ты справишься и быстро наверстаешь знания, которые положено усвоить в твоём возрасте. Ты должен учиться, чтобы стать достойным человеком и твоя мать гордилась тобой. Разумеется, если ты сам этого желаешь. — Желаю ли я? Ох, ваше величество, разве от хорошей жизни я пошёл в мастерские? — мальчик недоверчиво глядел на Нушрока, ожидая подвоха. — Да, я желаю! Да только я не смогу учиться и работать одновременно. Кто станет кормить меня с матушкой, если я сяду за парту? — Ещё пререкается, оборванец! — пробурчал Клов. — Мальчишка разум потерял от счастья! — тихо ответил Абаж. — Нуждающиеся семьи вроде твоей будут получать пособие из казны. Повторяю, всё зависит только от тебя. Хватит ума осилить школу — сможешь учиться и дальше. Впрочем, если ты предпочтёшь вернуться в мастерскую, то я не стану возражать, — продолжал король, не обращая внимания на переговоры соратников. — Я согласен, ваше величество! Согласен! — прокричал Гурд, боясь, как бы Нушрок не передумал. Его взгляд, минуту назад преисполненный ненависти, взгляд затравленного зверька потеплел и засветился надеждой. Если новоявленный король не солгал, то судьба маленького зеркальщика совершит невообразимый поворот. Да, Гурд будет учиться, хорошо учиться, чего бы это ему ни стоило, и станет лекарем и не пройдёт мимо нуждающегося. — Благодарю вас, ваше величество! — воскликнул он, готовый упасть на колени. — Благодарю! — Видишь, девчонка, я не нарушил данную тебе клятву! — сказал Нушрок Первый, когда Гурда отправили к матери, а проголодавшиеся Клов и Абаж отбыли по домам. Король, покончив с важнейшим делом и чувствуя, как гора свалилась с плеч, покинул Дворец правосудия и верхом в сопровождении гвардейцев отправился в свою резиденцию, где его ждала Анидаг. Оля, сидевшая в это самое время над учебником географии, зубря урок на завтра, не могла, конечно, слышать его. Но, по странному совпадению, ей в эту ночь приснился Гурд. Маленький зеркальщик, радостный и счастливый, сидел за партой рядом с Олей, внимательно слушая учителя.