Прекраснейшей

У конца света стоит дерево. Оно вьётся вдоль раскрошившейся кирпичной стены — его алые и серебряные ветви эту стену и сломали. Расти оно больше не растёт, потому что фундамент слишком близко к его корням. Таково положение вещей в конце света. Найти его не составит труда. Есть на севере лодка — билет обойдётся в двадцать баксов и яблоко. Если налички у тебя не найдётся, Энни всё равно отвезёт тебя, куда надо. Но без яблока никак. Энни так давно управляет паромом, что выдёргивает волос из своей шевелюры, если ей нужно посолить суп. Она не расстаётся с чёрной шляпой, украшенной серебряной булавкой — ты её сразу узнаешь. Гудок её лодки похож на плач вдовы. Если не принесёшь ей яблоко, она оставит тебя в Баре Бухты с остальными туристами, коснётся полей шляпы и выдаст купончик на двадцатипроцентную скидку в каком-то безымянном кафе. Хорошего тебе лета, дорогуша. Пристань у конца света в плачевном состоянии. Энни всё хочет заставить Фриггу заменить пару досок, но всё время забывает. Зима приходит и уходит, и доски из красного дерева медленно гниют от морской воды. Фригга поступила в школу искусств в Нью-Гэмпшире. Слышала, она специализируется в жонглировании, а ещё изучает канатоходство. Не мне судить, но часть пристани в прошлом году обрушилась, и стоявшая в доках трирема потонула на месте. И все мастеровые псы вместе с ней, кроме Красной Гончей Микен, которая кусала море до тех пор, пока оно её не выплюнуло. Дряхлый спит теперь под деревом и рычит на летних людей. Ох и оттрепала Энни фригговы уши. Но это ничего. Если бы конец света не был отмечен плашкой «Опасно для жизни», здесь повсюду уже были бы отели. Дерево у конца света — конечно, яблоня. Поверьте мне на слово. Иные клянутся, что это фиговое дерево, другие — что гранатовое, третьи, когда напьются — что орех. Но я не собираюсь завидовать их уверенности. Местные знают лучше — здесь растут яблоки, большие, как баскетбольные мячи, цвета солнца. Некоторые яблоки умеют отличать Добро от Зла. На иных написано «Прекраснейшей». Одни одарят шестилетней беременностью, другие — бессмертием. Откусив от третьего, упадёшь замертво, не успев сделать второй укус. Проблема в том, что отличить одно от другого чертовски сложно. Даже мне приходится хорошенько вглядываться, прищурившись — и я всё равно ошибаюсь. Лишь однажды к нам приходили за яблоками с надписью «Прекраснейшей». Да и сейчас мы гораздо более внимательны к рецептам и предписаниям. Чёрная Салли построила у конца света стену. Она говорит, это чтобы волки не смогли пройти к дереву. Они хуже оленей, эти волки. Как-то летом она развесила на ветках кусочки чего-то зелёного — чтобы отпугнуть местных зверей. Она сказала, что это осколки Мирового Изумруда, которые ей прислал кузен из Перу. Но мы-то не слепые: в этих осколках отпечаталась Ирландская Весна. Да и Мировые Изумруды отродясь не пахли чистотой и свежестью ирландских полей. Изумруды пахнут костями. Так вот, стена была явно не от волков. Их и было-то всего три и вовсе не плохих. Иногда они царапали корни — но ведь волки тоже собаки, что с них взять. Если б я была псом, я бы тоже жевала корни яблони. Волки в основном прыгают вокруг в надежде на то, что Чёрная Салли полюбит одного из них и превратит их в людей. Однажды она уже пыталась, но тот волк сбежал и стал аэронавтом. С тех пор Салли не имеет дел с волками. Всем известно, что Салли построила стену из-за меридиана. Он — настоящий край света, вы ведь знаете. Дерево, и пристань, и всё остальное — это так, декорации. Меридиан нельзя увидеть, или учуять, или услышать. Иногда он движется — просто так, потому что может — но никогда не заходит за стену. По просьбе Чёрной Салли. Эта стена — Опасность. Высокое напряжение. «Оставайтесь за этой линией, пока не услышите своё имя». «Достаточно, сынок». Если ты, не послушавшись Салли, или Энни, или меня, перепрыгнешь через стену и переступишь через меридиан, то…. что ж, для тебя всё будет кончено. Ты исчезнешь — без всяких спецэффектов, без яркой вспышки или звука лопающегося шарика. Ты моргнёшь и пропадёшь. Это так же неизбежно, как воскресенья. На это не очень приятно смотреть. Мы устанавливаем предупреждающие знаки, но людям на них пофиг. В конце света варят горький кофе. Гарри Наполовину-Лев продаёт чашку за четвертак в маленькой палатке в полумиле от дерева. Раньше чашка стоила никель, но времена сейчас тяжёлые. Прежде Гарри был кем-то — так он говорит. Был большим и сильным, жил где-то на юге, боролся со львами, и змеями, и чистил конюшни одного богатого старика. Гарри сам себя загнал в конец света — Энни так и не простила его за это. Он всего-то хотел захватить яблоко для какой-то леди там, дома, но я ни разу не видела, чтобы хоть кто-то не куснул это яблоко сначала сам. Гарри сидел в пыли и ревел, бедняжка. Кажется, ему досталось яблоко, которое убеждает тебя, что ты голый — независимо от того, сколько на тебе мехов. Голый, и слабый, и молодой — и какой в этом прок? Кофейные бобы для Гарри поставляют из Мексики каждую весну, и всё вокруг пахнет кофе ещё неделю, пока он жарит их в большой бронзовой бочке. Видели бы вы его руки, когда он переворачивает зёрна — как с картинки. Люди приходят посмотреть на дерево, и Гарри наливает им маленькие чашки горячего кофе — в конце света холодно даже в июле. Яблоки не растут в жару. Гарри не подаёт сливки и сахар. Это для него слишком. Однажды ему посоветовали продавать круассаны. Гарри ударил советчика в нос. Что бы кто ни говорил, мы едим тут, в конце света. Идунн носит фартук — и больше ничего — даже когда в волосах её появляется лёд. Волки пускают слюни, глядя на неё, но её не интересуют аэронавты. Она поддерживает огонь в печи всю зиму: печёт яблочные пироги и яблочные тарты, делает яблоки в карамели, и хлеб со вкусом яблок, и яблочный пудинг, и леденцы, и яблочное варенье, и яблочный самогон. Как-то раз для смеха она испекла пирог с фигами, гранатами и орехами. Шутка удалась. Идунн почти всегда молчит, но лицо у неё приятное. Кажется, когда-то у неё был муж, но она не любит об это говорить. Смешивать вот так яблоки — опасная затея. Пахнут они замечательно, но я никогда их не ем. Не хочу знать то, что известно самогону. На дереве у конца света водится тля. И она обожает яблоки. Однажды на ветку села бабочка, потом ещё одна, и ещё, и мы все вышли на них посмотреть. Такие красивые были: голубые, белые, чёрные. Чёрная Салли вдруг вздохнула — так, если бы к ней вернулся любимый — и тля зелёной волной набросились на бабочек и в один миг всех пожрали, словно их и не было. Думаю, тле известно то, что и яблочному самогону. Ведь зелёные жучки едят все яблоки. Они мертвы на веки вечные и всегда живы, и уверены, что голые, и им всё равно. Они знают, что они прекраснейшие, и бабочки — бабочки тоже. Я их боюсь. Как-то осенью Чёрная Салли и я собрали старые парфюмерные распылители и залили тлю перцем и лимонным соком. Мне казалось, что я слышу их смех, крошечный и зелёный. Они за день превратились в ничто, а потом восстали вновь, голоднее, чем раньше. Неподалёку от стены продавал маленькие серебряные яблочки на цепочке один парнишка. Больше он их не продаёт, и я не хочу об этом говорить. После этого мы оставили тлю в покое. Однажды к концу света пришла одетая в чёрное женщина. Энни проводила её до пристани — Фригга тогда ещё не родилась, а сама Энни носила два хвостика, но лицензия паромщика у неё уже была. Гарри не хотел продавать ей кофе, но она смотрела на него до тех пор, пока он не зарычал и не открыл крышку термоса. Волки убежали, громко воя — один припустил прямо в меридиан и тут же исчез. Женщина в чёрном подошла к дереву так, словно была знакома с ним всю свою жизнь. — Зачем тебе яблоко? — спросила Идунн. — Для моей дочери, — ответила женщина. — Она красивая? — Идунн нравились хорошенькие девушки, она всегда относилась к ним, как к наречённым из тайного сестринства. Женщина в чёрном кивнула: — Самая прекрасная на свете. — Тогда будь осторожна. Никогда не знаешь, какое яблоко попадётся. — Я верю, — сказала женщина, поджав красные, как кровь, губы. — Старые боги приходят ко мне по четвергам на чай и шашки. Они направят мою руку, и тогда моя дочь поймёт, как я люблю её, а всё произошедшее было ошибкой. Она будет жить вечно и знать, что мать любила её, в самом деле любила, гораздо больше, чем зеркала и охотников. — Будь осторожна, — сказала Идунн. Женщина в чёрном протянула руку и сорвала яблоко, прекрасное яблоко, сверкающее в сумерках и тумане у конца света, белое с одной стороны и красное с другой. Не было второго такого яблока на свете. Она едва могла удержать его в ладонях. Но яблоко становилось всё меньше и меньше по мере того, как паром бежал дальше от дерева, пока не поместилось в корзину старой женщины. Прошли годы, и она вернулась. Она была ещё старше. Она была древней. Её стопы были покрыты струпьями и ожогами. Идунн покачала головой и осыпала их поцелуями. Такова уж наша Идунн. Это было давно. Яблоня наказывает за гордыню — пунктик у неё такой. Я больше не могу ходить — некоторые вещи нельзя излечить. Обычно я сижу у стены в старом кресле и смотрю, как ветер относит молочай к меридиану. Я наблюдаю, как травинки растворяются в лунном свете. Я вяжу, когда позволяет здоровье. Фригга присылает из Нью-Гэмпшира неплохую пряжу в конце каждого семестра. Чёрную, конечно. Когда приплывают туристы, я раздаю им наушники и аудиотур на кассетах. На них записаны все известные мне яблочные истории. Кроме одной. Когда-то я рассказывала всё вслух, но дети быстро уставали. Когда в конце света наступает зима, море замерзает, и мы обретаем покой. Пристань покрывается льдом, и даже меридиан кое-где покрывается инеем: тогда огромные круги льда, похожие на зеркала, парят в воздухе. Здесь так тихо. Зимой я чаще всего вспоминаю о ней — когда провожу рукой по бокам яблок, красных и ярких даже в холода. Вечных. Я размышляю о статистике и шансах. Какова была вероятность такого плохого выбора? Один на сотню? На тысячу? Меньше? Был ли вообще шанс, что я выберу правильно, или дерево выбирает само? Я впиваюсь ногтями в красную яблочную плоть, и его медовая кровь течёт по морщинистой коже. Я поднимаю взгляд, беспомощный и расфокусированный, в морозные небеса, похожие на кожу. Кожу белую, как снег.