Время молчать и время говорить

Когда это происходит в первый раз, Соло не придает этому такое уж большое значение. События развиваются так быстро, что он не успевает не то, что испугаться — даже толком понять, что происходит. В одно мгновение он видит перед собой дуло пистолета и перекошенное лицо Винчигуэрра, а уже в следующее — ему на плечо ложится тяжелая ладонь и знакомый голос русского спрашивает в порядке ли он. Наполеон не в порядке. За последние 24 часа он успевает поджарить свои мозги на дьявольской машине дяди Руди, устроить погоню на пределе собственных сил и несколько раз получить по голове в драке с итальянцем. Поэтому потерянные несколько минут — еще не самая его большая проблема. Хотя ему определенно хочется узнать, что за это время произошло между Курякиным и Винчигуэрра, в результате чего последний оказался мертв. И как в этом замешан раскуроченный мотоцикл, который валяется гораздо ближе, чем Наполеон помнит. История наверняка захватывающая. Но это не так важно, как спрятать диск в карман собственной куртки так, чтобы этого не заметил его русский коллега. Хотя сейчас Курякин, кажется, профукал бы и ядерную бомбу у себя под носом — так сильно он увлечен малышкой Габи, которая все еще не пришла в себя. А потом оказывается, что ядерную бомбу они и в самом деле профукали, и теперь исход операции — как и судьба всего мира — зависит только от того как быстро они могут действовать. Поэтому Наполеон благополучно молчит о странной потере памяти, списывая все на шок и стресс. Когда это происходит во второй раз, это уже не кажется таким забавным. Соло только на секунду отвлекается на шикарный вид, открывающийся с веранды на образчики римской архитектуры, и каким-то невероятным образом пропускает мимо ушей слова Уэйверли, который координирует новую команду о предстоящем задании в Стамбуле. Когда Наполеон приходит в себя, самого начальника уже нет, широкополая шляпка Габи уже скрывается в проеме двери, и рядом с ним остается только Курякин, который сверлит его подозрительным взглядом. Соло совершенно растерян происходящим. Он так сильно вцепляется пальцами в сиденье плетеного кресла, что пальцы ноют от напряжения. Он был к такому не готов. — Ты в порядке, ковбой? — этот вопрос уже набил ему оскомину, но Соло улыбается обезоруживающей улыбкой, которая так бесит русского. Признаваться в собственных слабостях — непрофессионально, особенно перед человеком, который в любой момент может оказаться с тобой по разные стороны баррикад. — Все в порядке, большевик, — он говорит медленно, тщательно следя за тем, чтобы голос не дрожал от иррационального, неожиданного, сковывающего страха. Наполеон уже не уверен, кого именно он пытается в этом убедить. В третий раз дело обстоит еще хуже. На взлом сейфа у него есть около минуты, прежде чем сигнализация включится и уведомит вооруженных до зубов охранников о взломе. Второго шанса у них не будет. Рядом напряженно вытягивается Курякин, и Наполеон краем глаза замечает, как русский отбивает по рукояти пистолета уходящие секунды. Раз, два. Три. Соло только посмеивается над нервничающим агентом, потому что минуты вполне достаточно, чтобы взломать любой замок. — Пятнадцать секунд, ковбой! — Курякин рычит, как разозленный медведь, явно пытаясь донести до напарника, что пора перестать выделываться и все-таки браться за дело. Соло хочет огрызнуться, что сейчас совсем не время для шуток, но когда сигнализация включается, а он все еще возится с долбанным кодом — это полнейший провал. В четвертый раз Соло замечает неладное не сразу. Он любезничает с женой английского пэра, который является их следующей целью, и откровенно скучает, высматривая в толпе Габи или большевика. Они и в этот раз изображают из себя влюбленных, поэтому ходят на приеме как парочка неразлучников. Наполеону же приходится раздаривать улыбки направо и налево, поэтому киллера, переодетого в костюм официанта, он замечает одним из первых. Он преследует его по всем служебным помещениям, по бесконечному количеству коридоров и лестниц, пока, наконец, не загоняет прыткого наемника на крышу. Это беспроигрышный вариант, потому что поблизости нет других зданий или пожарных лестниц, через которые можно было бы скрыться. Соло готовится к перестрелке, занимает удобное укрытие, но через пару минут понимает, что ожидание слишком затянулось. Это его нервирует, но ситуация находится под его полным контролем. По крайней мере, ему так кажется. Когда на крышу заявляется взбешенный его отсутствием Курякин, Наполеону очень сложно объяснить какого черта он тут играет в прятки с самим собой. Потому что на крыше никого нет. Соло не представляет, как он умудрился оказаться в ловушке собственного сознания. И, пока он пытается осознать происходящее, его — в прямом смысле — загоняют в угол. — В чем дело? — Курякин теснит его к стене и за видимой грубостью явно скрывает беспокойство. Даже если бы Соло знал, что с ним происходит, русскому он бы рассказал об этом в последнюю очередь. Разумеется, вслух он этого не произносит. — Понятия не имею о чем ты, большевик. — Не делай из меня дурака! — Илья хватает напарника за отвороты пиджака и встряхивает, словно куклу. — Ты намеренно проваливаешь операции, раз за разом. Чего ты добиваешься? Когда Наполеон сжимает пальцами чужие плечи, ему легко удается себя убедить в том, что это нужно, чтобы оттолкнуть Курякина, а вовсе не потому, что он сам себя чувствует как рыба, выброшенная из воды. Напряжение между ними растет, готовое вылиться в открытый конфликт. Дрожь предвкушения, тянущий в животе холодок подступающей угрозы Соло встречает с восторгом, более того — он хочет, чтобы все закончилось дракой. По крайней мере, так он сможет хоть что-то контролировать. И, похоже, он снова выпадает из реальности. То, что у него идет кровь из носа, Наполеон ощущает далеко не сразу. Ему кажется, что слишком мерзко пахнет металлом, когда кровь стекает по губам. Он удивленно стирает красную полосу пальцами. Большевик все-таки не сдержался и дал ему в нос? Наполеон совершенно этого не помнит. Дыша ртом, Соло старается делать вид, что ничего такого не происходит, ведь, черт побери, с ним и не такое бывало, и продолжает говорить с наигранной бравадой, стараясь произносить слова четко: — Со мной ничего не происходит, большевик. Тебе совершенно не о чем волноваться, — он фыркает, словно сама мысль о том, что за него вообще кто-то будет волноваться, кажется ему смешной. А затем смех становится громче и громче, Соло смеется и никак не может прекратить. И это — полный и безграничный ужас. В пятый раз все оборачивается катастрофой. Полумрак лекционного зала планетария лишь изредка освещают цветные всполохи: алые, салатовые, синие. Они вспыхивают, резко сменяя друг друга, превращаются в нервирующий калейдоскоп, который не дает возможности сосредоточиться на ощущениях. На огромном проекторе мелькают шарообразные звезды, планеты, запечатленные на чернильном полотне космического пространства, а неизвестный профессор монотонно начитывает лекцию про сверхновые звезды, и его голос звучит из динамиков раздражающе громко. Но Наполеон быстро абстрагируется от этого. Сердце в его груди колотится, как заведенное. Адреналин с легкой толикой страха, ощущение, что он может не успеть — все это смешивается в нем насыщенным коктейлем из эмоций, но тело даже сейчас напряжено и максимально сосредоточено. Рука не дрожит, уверенно сжимая пистолет, а ноги легко обходят препятствия почти в абсолютной темноте. Марек, преступник с мировым именем, прижимает свою исполинскую руку ко рту Ильи, второй зажимая ему шею, и становится совершенно очевидно, что тот не продержится долго. Его ноги уже скользят по паркету, как у тряпичной куклы, взгляд внимательных голубых глаз расфокусирован от недостатка кислорода. Наполеон может поспорить с самим собой на что угодно, что еще никогда в своей жизни ему не удавалось так быстро добежать до цели в темноте с заряженным оружием в руке. Даже учитывая его воровское прошлое. Впрочем, сейчас он более чем благодарен своей подготовке. — Отпусти его или я тебя убью, — голос Соло звучит уверенно и, как никогда, твердо. Он дает последний шанс. Он бы уже давно выстрелил, если бы на кону не стояла жизнь напарника. Снова. Однако возня между почти обессиленным Курякиным и чешским гигантом продолжается, и Наполеон, прицелившись, жмет на курок, как раз в тот момент, когда русский пытается сделать очередную отчаянную попытку вырваться из крепкого захвата. Цветной калейдоскоп вновь сменяется темнотой, и Наполеон уже знает, что очередной приступ спутал ему все карты. Выстрел почти его оглушает. Марек глухо падает на пол, и, спустя пару секунд, он окончательно затихает. Наполеон выдыхает с облегчением, думая о том, что стоит найти в этой комнате выключатель, как обращает внимание на Илью, чуть покачивающегося на непослушных ногах, прижимающего левую руку к груди. Он пытается сделать шаг и едва не падает на пол. Лишь в последний момент Соло успевает подхватить его, крепко прижимая к себе, с ужасом понимая, какую чудовищную ошибку он только что совершил. С ним что-то не так. Наполеон ощущает это. Как он мог так позорно облажаться? Как он мог подстрелить собственного напарника? Даже невзирая на тот немаловажный факт, что им удалось избавить общество от ужасного преступника, находившегося в мировом розыске, он был чертовски виноват и поэтому не мог заставить себя подняться с места и дойти до палаты Ильи. Ведь ему же нужно было извиниться, нужно было сделать хоть что-то, чтобы прогнать это тягостное чувство, будто съедающее его изнутри. Однако, вместо этого он продолжает пялиться расфокусированным взглядом на белую стену, пытаясь прийти в себя. Он просто не знает что сказать. Как же он ненавидит себя за это. Габи говорит, что Илья зол. Габи говорит, что если Илья решит свернуть ему шею, она даже придумает, как оправдать русского перед начальством. Габи говорит, что Илья хочет его видеть. Наполеону все еще дорога его шкура, но он не привык оставаться в долгу. Его приступы все еще повторяются, и это по-прежнему пугает его до чертиков. И Илья единственный, кто вообще замечал, что с ним было что-то не так. Замалчивание проблемы чуть не стоило его напарнику жизни, поэтому Курякин заслуживает услышать правду. Илья встречает его со спокойствием, присущем разве что просветленному Будде. Он так бледен, что его лицо, кажется, почти сливается с белым больничным бельем. Наполеон подозревал, что это будет сложно объяснить, но даже и представить себе не мог насколько. В конце концов, ему еще никогда не доводись извиняться за то, что он чуть кого-то не убил. — Не думаю, что ты на самом деле хотел меня прикончить, — Илья в нем совершенно не сомневается, и, кажется, даже не злится. — Я, конечно, бешу тебя, но ты бы мог сделать это в любое время дня и ночи, не так ли? Наполеон проглатывает все колкости и ехидные замечания, потому что гораздо проще было бы свести их разговор в привычную перепалку. Но самый простой путь — не обязательно самый верный. Он столько слов уже задолжал, что охрип бы, попытайся сказать их все. Но когда-то же надо начинать? — Я участвовал в войне, — Наполеон скрещивает руки на груди, стараясь отгородиться от всего, что он собирается сказать. — В бесчисленных миссиях, стычках и кровавых битвах всех сортов. Я сражался всю свою жизнь — то с одним врагом, то с другим, то с одним другом, то с другим. Как агент и как человек я мало что понимал, кроме этой борьбы. Я видел, как людей убивали за сказанное слово, за брошенный взгляд, вообще ни за что. Однажды женщина пыталась заколоть меня ножом за то, что я убил ее мужа, и я бросил ее в колодец. И это далеко не самое худшее. Жизнь для меня стоила меньше, чем грязь под ногами… Я был безжалостен, жесток и труслив. Я стрелял людям в спину, резал им горло словно скоту, убивал их спящими, безоружными, убегающими. Я и сам не раз убегал. Я воровал, отбирал у людей самое последнее, что у них было. Не сомневаюсь, что мир был бы лучше, если бы меня убили много лет назад, но этого не случилось, и я не знаю почему. Я всегда хотел выбросить это из своей головы, сменить как надоевший костюм, но никогда не жаловался на память. Наполеон усмехается, сжимая рукой предплечье, стараясь держать себя в руках. — А теперь у меня провалы в памяти. Я получил, что хотел и это пугает меня до смерти. Я мог прикончить тебя и даже этого не понять. Я облажался и как напарник и как человек. Наполеон вываливает на напарника все, что накопилось у него в душе за это долгое время, стараясь не задумываться о том, что не только дает оружие в чужие руки, но еще и показывает куда эффективнее всего бить. Если бы Илья захотел, он действительно смог бы раздавить его. Но Илья не хочет. Они и правда друг друга уравновешивают, понимают и даже чувствуют. Они друг другу нужны. И Наполеону совсем не хочется терять Илью и все то, что он приносит в его жизнь. Наполеон глубоко, прерывисто вздыхает и смотрит на свои отполированные ботинки. Он не решается взглянуть на человека рядом с собой, не хочет видеть выражения его лица. А потом он чувствует, как ладонь Курякина хлопнула его по плечу. — Ну, это все так, — говорит тот, и мягкая интонация в чужом голосе удивляет Наполеона. — Но ты все-таки спас мне жизнь, и я чертовски благодарен тебе за это. Соло поднимает голову, сталкиваясь с чужим стотонным взглядом. Но чему Наполеон и научился за все это время, так это никогда не поддаваться. — Я спас одного человека и убил всего лишь четверых. Да я на верном пути. — Мы еще сделаем из тебя человека, ковбой, — Илья улыбается и Наполеон зеркалит его улыбку, расслабляя плечи. — Не угрожай мне, большевик. А то в следующий раз я не буду тебя спасать. — Будешь, — уверенно возражает ему Илья, все еще улыбаясь. — Буду. Но не жалуйся потом. У Наполеона, кажется, весь мир летит к чертям в этот момент. Потому что из его уст это звучит практически как признание, не меньше. И все удивительным образом встает на свои места. — Какой же ты ублюдок, — беззлобно ворчит Илья, кажется понимая в чем дело.