Опускайте гроб! Пусть из её неосквернённой плоти Взрастут фиалки.
***
Когда твоё тело впервые покрывается плесенью, ты ещё находишься в младенческом возрасте. Твоё сознание ещё недостаточно сформировано, чтобы запомнить хоть что-нибудь, но позже ты легко можешь восстановить в своём воображении картину происходящего — испуганные родители, озадаченные врачи, соскобы, анализы, многократные перепроверки, муторное ожидание и отсутствие ответов. Когда сероватый пушок с чёрными точками впервые надолго пропадает с твоей кожи, они надеются, что это навсегда, но напрасно. Плесень возвращается. И снова, и снова, и снова. Пятна грибка расцветают на тебе и через несколько дней пропадают бесследно, и хотя тебе они мешают не больше, чем другим мешают бутоны одуванчиков или анютины глазки на коленках, или цикорий в мочке уха, или белые, или зеленоватые полоски и точки под кожей, напоминающие синяки — родители продолжают водить тебя к врачам в надежде узнать, чем же все-таки ты болен. Ты впитываешь множество знаний в этих походах: например, твоя плесень — не одно из множества грибковых заболеваний, которыми болеют люди или животные, а сапрофит, вырастающий на хлебе, овощах и трупах — Mucor mucedo, слизистая плесень; твой иммунитет полностью игнорирует её, словно бы принимая её гифы за часть организма; она присутствует в твоём теле всегда, но никто не может придумать правдоподобной причины, почему она иногда решает вылезти наружу — до тех пор, пока не становится понятно, почему она вообще здесь. Они все же говорят тебе, в чем же дело, когда тебе исполняется девять лет. Немолодая врачиня читает историю болезни, задаёт несколько уточняющих вопросов и выносит вердикт: «Похоже, это его Flores amoris*». Качает головой: «Здесь мы ничем не можем ему помочь». Родители не верят поначалу, но все сходится, так или иначе — на тебе никогда не росло никаких цветов, плесень не должна была бы жить в твоём теле просто так, а её пятна всегда были так похожи на порезы или ожоги... Когда вы возвращаетесь домой, ты спрашиваешь у мамы, показывая на руку, где белеют следы, похожие на волчий укус: «Это значит, что с моим соулмейтом что-то случилось?», и она говорит: «Похоже, да», и взгляд у неё задумчивый и обеспокоенный. Но след исчезает через два дня, а ты уверен, что укусы обычно заживают дольше. Где-то неделю спустя ты сидишь, прислонившись лбом к зеркалу, и смотришь себе в глаза, перечисляя факты о себе. Тебе девять лет. Твоё имя — Флюг Слис. Ты — худой и мелкий мальчишка, обожающий самолёты. У тебя светлые глаза. Ты любишь читать. Ты родился в городе, которого больше нет. Тебе нравится Карл из дома напротив. И трупная плесень заменила в твоём теле цветы. Во дворе тебя дразнят за серые пятна на коже уже целый год, но только сейчас тебе становится действительно больно.***
В отличие от обычных флёрес аморис, распускающихся только в местах ран соулмейтов, плесень в твоём теле повсюду. Ты знаешь это, потому что слышал, как врачи говорили о кусочках гифов у тебя в крови и в выделениях твоего тела, ты рассматривал свою кровь под микроскопом и видел в ней крохотные ниточки, ты видел тончайшую белую сеточку в своих ранах и вычёсывал её из своих волос тысячи раз. Но самое главное — ты чувствуешь. Ты чувствуешь, как плесень движется внутри тебя, извивается, устремляется потоком то в одно место, то в другое. Эти движения заставляют твои конечности дрожать и промахиваться, они туманят твои мысли и твоё зрение, они раздражают твой желудок и твои лёгкие, щекочут под кожей и долго, долго не дают спать, заставляя тебя включать свет и закапываться в очередную книгу в половине третьего ночи, лишь бы отвлечься от этого ужаса. Врачи отрицают движение, считая, что плесень просто задевает твои нервы и кровеносные сосуды при росте, но они ни разу не видели бледных комков под твоей кожей, в которые она сбивается — и тут же рассасывается обратно — в их существование они просто не верят («А вы никогда не бывали у психиатра? Сходите, вам было бы полезно»). Но все же они согласны — плесень повсюду, и это так не похоже на то, как спят зародыши цветов в плоти нормальных людей, терпеливо ожидающие, пока повреждение тканей не пробудит их к жизни. Нет, плесень внутри тебя живёт и растёт, она дышит и питается, высасывает из тебя соки, ест твою еду, забирает твой кислород — ты остаёшься худым и слабым, сколько бы ты ни ел, и у тебя временами кружится голова, потому что плесень не считается с твоими нуждами — она целиком и полностью под контролем тела человека по другую сторону. Ты думаешь, что твой соулмейт, вероятно, тяжело болен — ты гадаешь, что это может быть: фибромиалгия? волчанка? неужели СПИД? — и жалеешь его, но чаще и сильнее ты просто боишься умереть — даже не зная, почему, просто превратиться однажды ночью в собственной постели в человекоподобный комок гифов, окутанный таким густым облаком спор, что рядом с ним и пневмонию заработать недолго. Ты временами просыпаешься в холодном поту и ощупываешь себя, опасаясь обнаружить мягкую, влажную и бесчувственную массу вместо кожи, мышц и костей — но все и всегда оказывается в порядке, и даже когда какой-то участок тела плотно затягивает плесень, словно она вознамерилась выесть в тебе дыру, она скоро снова исчезает, и с телом всё оказывается в порядке. С тобой вообще по большей части всё в порядке — ты нечасто болеешь и учишься хорошо, и живёшь в мирном городе, не затронутом войной, с друзьями разве что не везёт, но по сравнению с тем, сквозь что наверняка проходит твой соулмейт (ты боишься себе это представлять, если честно), это просто мелочи. И все же ты не можешь перестать малодушно грезить о том, чтобы однажды утром плесень просто исчезла и никогда больше не возвращалась обратно.***
Ты всегда, с самого детства мечтал о том, чтобы на тебе расцветали орхидеи или альстромерии — или вообще любые настоящие цветы, которые не вызывали бы у людей и у тебя самого стойкого отвращения. Твоя мать носит в себе ростки тигровых лилий, и тебе кажется очень красивым то, как они проклёвываются сквозь её загорелую кожу (хотя это восхищение и сопровождается чувством вины, потому что ты знаешь, что твоей маме в этот самый момент больно). Ей повезло с её флёрес, потому что далеко не каждому человеку достаются цветы настолько же благовидные. Красота твоего растения — то же самое, что и красота всего остального; зелёная и здоровая растительность на теле не менее важна, чем форма носа или обхват талии, хотя последние два параметра не настолько тесно сопряжены с болью и умиранием. Флёрес аморис — то, что связывает тебя с самым важным человеком в твоей жизни, то, что остаётся от тебя после смерти, обрамление твоего надгробия и твой свадебный венок — кому бы не хотелось иметь в этом качестве что-то яркое и прекрасное? Тебя лично не слишком заботит внешний вид, но ты подскакиваешь и сбегаешь в уборную, прикрывая поражённое место рукой, едва плесень начинает щекотать твою кожу, прорастая сквозь неё. Ты не можешь скрывать свою особенность надёжно, но другие перестали заговаривать об этом — слава богу, ты уже не в средней школе — и всё же ты ничего не можешь поделать с тем, что выглядишь как фрик в этом мире цветов со своим грибком-паразитом. Ты надеешься, что они считают, что ты просто болен, что пятна на твоей коже не имеют никакого отношения к твоему соулмейту, а тебе просто повезло с тем, что зелёное уведомление о её или его ранах почти никогда не беспокоит тебя — но кто знает, о чём они думают на самом деле? Ты знаком с людьми, у которых на коже растут неприметные цветы подорожника, или резеда, или белый клевер; ты видел фотографии людей, из чьего тела лезут еловые иголки или папоротник (пинофитоз), ты многое знаешь о врождённой афлории — состоянии, когда у человека вообще отсутствует растительность (и соулмейтов у них, судя по всему, нет: эти люди всегда вызывали у тебя глубокую задумчивость). Об аномалии же, похожей на твою, тебе никогда не приходилось слышать. Ты прочёсываешь интернет, читаешь научные статьи, изучаешь всевозможные патологии человеческих цветов, надеясь найти хоть отдалённые признаки того, что ты не один такой, но всё тщетно, и за исключением хтонических божеств из древней мифологии, никто не разделяет с тобой черты наличия в качестве флёрес аморис чего-то, что не является даже растением, не говоря уже о цветке. Твой интерес к биологии нездоровый, в отличие от твоей любви к физике; копаясь в глубинах своей мотивации, ты неохотно признаёшь, что тобой движет только желание когда-нибудь, возможно, узнать, что же с тобой не так. Ты выбираешь обе науки, в конце концов, но факты говорят сами за себя — фундаментальная физика дарит тебе ни с чем не сравнимое чувство полёта, а набрасывая за завтраком на салфетке очередную штуку, которую бы ты собрал и изменил бы ей мир, будь у тебя стартовый капитал в несколько миллионов долларов, ты жуёшь губу, чтобы не улыбаться слишком широко (у штуки ещё есть будущее — дело за спонсором, которого ты непременно когда-нибудь найдёшь); но отрываясь от статей по генетике, ты неизменно чувствуешь зарождающуюся в висках головную боль и какое-то мрачное беспокойство, портящее тебе если не остаток дня, то следующие несколько часов точно. Твои мысли продолжают возвращаться к живой всепроникающей сеточке, поработившей твоё тело и твой разум, и эти мысли нельзя назвать приятными. Плесень, которая живёт внутри тебя, называется Mucor mucedo, но ты давно прозвал её Mucor odi**, и, вероятно, когда-нибудь ты так и назовёшь её в посвящённом своему случаю научном труде, чтобы оставить в памяти владеющих латынью или онлайн-словарями потомков намёк на то, как же ты её ненавидишь. Вероятно, ты войдёшь в человеческий бестиарий, как люди с зелёной кожей или двухголовые младенцы — но только в качестве совершенно уникального экземпляра. Тебя будут хранить во влажном полутёмном месте на буханке хлеба размером с антофаг, в какие три тысячи лет назад укладывали гербарии из останков фараонов в Древнем Египте, и люди будут глазеть на тебя, мимолётно жалея тебя за то, что после своей кончины от тебя не осталось чего-нибудь более приятного глазу. Эти фантазии вполне реалистичны, и всё же это так не вяжется с твоей обычной, неприметной жизнью, что твой мозг воспринимает это как воспоминание о странном сне или какую-то извращённую мечту. А как ещё можно воспринимать размышления о том, что будет, когда ты умрёшь?***
С человеческой смертью, реальной, в непосредственной близости от тебя, ты сталкиваешься дважды, всего дважды, но на твоей душе эти случаи оставляют неизгладимый след. В первый раз это человек, лежащий на железнодорожных путях, и его окружают несколько людей, выглядящих так, словно они просто топчутся вокруг, не зная, что сделать. На его голове и выцветшей от старости серой куртке — кровь; поезд задел его, видимо, совсем недавно. Ты проходишь мимо; тебе четырнадцать, ты склонен впадать в оцепенение, когда от тебя требуются срочные действия, и ты не умеешь оказывать скорую медицинскую помощь — ты ничем не можешь ему помочь. Быстро шагая вперёд, ты не способен оторвать глаз от лежащего навзничь тела, но когда ты минуешь его, ты заставляешь себя не оборачиваться, прежде чем ты поднимаешься на платформу и шагаешь далеко, до её середины, проявляя одну из форм уважения к чужому несчастью: «Не можешь помочь - не смотри». Ты оглядываешься обратно в его сторону, и в этот раз люди стоят дальше, а тело раненого уже покрыто зелёным и оранжевым. Позже, из окна поезда, ты видишь, что это настурции — они робко выползают из-под одежды вместе со своими голубоватыми листьями и покачиваются то ли от ветерка, то ли от собственного роста, и за их милосердным пологом увечий жертвы уже нельзя разглядеть. Ты так и не узнал, что случилось с ним дальше, но ты полагаешь, что в тот день ты стал свидетелем смерти. Тот человек не успел превратиться в куст на твоих глазах, чтобы ты мог быть полностью уверен, но такой быстрый рост цветов по всему телу мог означать только одно — его соулмейт мёртв, потому что его флёрес причинили ему своим неуёмным ростом такую же — смертельную — травму, и по всему объёму тела ткани начинают задыхаться и умирать, и это будит цветы от сна, и они начинают настойчиво прорываться сквозь плоть, разрывая её, и вред, причинённый ими, пробуждает цветы на той стороне, и они делают то же самое, и они подталкивают друг друга больше и больше, и жадно съедают плоть вокруг себя, чтобы иметь силы расти, и это происходит до тех пор, пока от обоих тел не остаётся только кучка цветов да труха, которую они не смогли переварить. Тебя угнетает этот способ умереть, факт, что соулмейты всегда умирают вместе — ведь так ли важна любовь по сравнению с жизнью? Разве жить свою жизнь, ни с кем не разделённую, никем не предопределённую, было бы так плохо? — но что ты можешь сделать? Никто так до конца и не знает, каким образом цветы узнают, и никому ещё не удавалось помешать им убить — только опередить, чтобы сохранить человеческое тело для науки. Ты помнишь эти тела, погруженные в формалин, в Центральном Морге, в который университет организовал для биологов экскурсию, и тебе странно было видеть их, похожих на живых (нет, похожих на трупы животных, ведь у животных не бывает соулмейтов), неподвижных, не разрушенных проклятием вашего вида, но оставшихся в вечности такими же, какими они жили. Многие из них были уродливо деформированы, многие — разодраны на части (скелет человека с фибродисплазией (сокровище удивительного вида — словно бы на обычный человеческий скелет случайно пролили расплавленную кость); почерневшие от курения табака лёгкие (одно взрезано, чтобы можно было рассмотреть увядшие, задохнувшиеся фиалки внутри); цирротичная, флорезированная печень — два бугристых комка рубцовой ткани и бледных цепких корней; раздутый череп ребёнка с гидроцефалией), но это не кажется тебе большой ценой за то, чтобы стать пищей для чьего-то ума, а не для прожорливого растения (не все с тобой согласны - многие предпочитают естественную смерть). Но естественная смерть не прельщает тебя, и то, как умирает она, только укрепляет твоё мнение. Вы учитесь вместе в университете, оба на втором курсе и посещаете один и тот же семинар — это всё, что ты о ней знаешь. Она сидит в тот день прямо перед тобой и усердно пишет; её длинные светло-русые волосы рассыпались по плечам. Ты не обращаешь на неё никакого внимания, смотришь мимо неё — но только до тех пор, пока из её головы не начинает расти, покачивая листьями и несмело раскрывая крупные бутоны, красная мальва. Наверное, она понимает, что что-то не так, по поражённому молчанию окружающих и по взгляду преподавателя, но ты не знаешь точно, ведь тебе ещё не приходилось испытывать, как растение проламывает твой череп и пускает свои зелёные ростки в воздух, а корни — глубоко в мозг. Она даже не поднимает руки́, чтобы ощупать стебли, торчащие из её головы — в следующий момент после того, когда она улавливает несоответствие, когда она почему-то не выпускает из пальцев, а откладывает ручку и приподнимает голову, она просто каким-то образом уже знает: из её горла вырывается странный вскрик-всхлип, а потом она роняет голову на руки и начинает плакать, сотрясаясь всем телом, и ты не знаешь, из-за того ли, что не хочет, чтобы её человек умирал, или потому, что не хочет умирать сама. Дальнейшее спутывается у тебя в голове в клубок; от прилива адреналина мир преображается — неестественно яркие, покачивающиеся изображения, дрожь, тошнота; она валится со стула, и, кажется, начинает подёргиваться; преподаватель прогоняет вас из аудитории, и большинство студентов вместе с тобой уходит, но недалеко, и останавливается там, и твои уши слышат какие-то нервные переговоры, но не воспринимает их как что-то осмысленное, и всё плывёт, и ты прислоняешься к стене, а спустя целую вечность на место наконец прибывают медики, и они что-то пытаются сделать, но ты не знаешь, что именно; знаешь только, что совсем скоро или через несколько часов из аудитории выносят целую клумбу погребальных цветов, охапки и охапки красной мальвы, не сохранившие очертаний её тела, и от неё прежней в ней осталась только одежда да волосы, проглядывающие слегка сквозь переплетение зелёных стеблей — ты рассматриваешь их, когда её проносят мимо. Ты, кажется, не теряешь сознания, но тебе приходится сесть на пол и просидеть так по крайней мере пять минут, и твои губы автоматически бормочут «всё хорошо» на попытки окружающих с тобой заговорить. Как ты доходишь домой, ты не помнишь. Этой ночью плесень тебя не беспокоит, но уснуть ты не можешь до самого утра. Мальву посадят на кладбище, на участке взрыхлённой земли среди других цветов. Флёрес аморис более живучи, чем обычные растения, и они могут зеленеть весной и летом веками, давая самое обычное потомство, но не погибая сами. Самые древние известные цветочные могилы имеют возраст в несколько тысячелетий, и полчища туристов мало мешают чьим-то мирно покоящимся среди гор останками цвести в своё удовольствие. Когда это происходит совсем рядом с тобой, когда человек теряет жизнь совсем близко — это ужасает, но стоя рядом с живыми, зелёными могилами, источающими аромат, ты иногда думаешь, что ты способен понять, почему некоторые находят гибель, превращающую людей в цветы, такой красивой. Но ты знаешь, что твоя смерть точно не будет такой. Твоя жизнь рассыплется в сплошную ядовитую плесень.***
Ты свыкаешься со своей особенностью (врачи никогда не говорят тебе «патология», ведь она не мешает твоей нормальной жизни, правда?), потому что тебе не остаётся ничего другого. Устав от постоянного напряжения, ты перестаёшь обращать лишнее беспокойное внимание на пушок на поверхности твоего тела, если он вылезает в общественном месте; прекращаешь нервно прислушиваться к разговорам вполголоса, пытаясь уловить слова, которые говорили бы о тебе и о твоей плесени. Сероватые следы на своей коже ты разглядываешь с едва заметной грустью-задумчивостью, в которой иногда мелькает глубоко-глубоко закопанная в твоей душе нежность — но почему-то ты не слишком торопишься искать своего соулмейта. Чувствуешь себя предателем, ведь ему или ей наверняка нужно помочь, нужно спасти, но отвечать за жизнь другого живого существа так страшно, а представлять, как ты показываешь, пряча глаза, свою плесень, его или её плесень, так тяжело, словно она — это смертельное оскорбление, нанесённое самой жизнью и в то же время почему-то тобой самим. Ты допускаешь — с некоторой, возможно, напускной тоской — что, может быть, вам просто не суждено встретиться, ведь бывает и так — вы проживёте жизнь и умрёте поодиночке, и твой человек, безымянный для тебя, но смутно любимый, обретёт покой, рассыпавшись в ворох белых цветов (почему-то тебе кажется, что это будут белые цветы). Отдаёт грустной фантазией, навеянной любовным романом, но жизнь не предлагает тебе никаких других способов об этом думать. И, с другой стороны, маленькие порезы на пальцах рук или пронзающая мизинец на ноге плесень заставляют приподниматься уголки твоего рта, несмотря на то, что между бровями образуется складка — это всё же благословение, иметь такую связь с кем-то в этом мире. И ты всё ещё полноценный представитель человечества, и соулмейт у тебя где-то всё-таки есть. Но всё же что-то не так, что-то неправильно, нетипично с проявлениями этой связи: ты ни разу в жизни не слег с флорезией желудка или верхних дыхательных путей; когда грипп и порождённая им флорезия косят твоих одноклассников, однокурсников, коллег — ты остаёшься на ногах, пусть и стоишь на них временами не вполне крепко из-за блужданий плесени в твоём теле. Пятна грибка не задерживаются на твоём теле достаточно долго, чтобы быть следствием нормальных травм или болезней — раны, синяки, царапины не заживают, а известные тебе заболевания не излечиваются так быстро, это невозможно. Ты удивляешься этому почти каждый раз, но никогда не думаешь об этом слишком много и никому об этом не говоришь. Не уделяя этим особенностям своих цветов слишком много внимания, ты списываешь их на саму собственную необычную их природу, и игнорируешь. Они не мешают тебе вписываться, и это уже неплохо. Ты находишься с людьми, учишься, работаешь, пишешь докторскую, обзаводишься неплохими рекомендациями, неловко и недолго встречаешься с девушкой (которая не ищет соулмейта, потому что «это средневековье — продолжать цепляться за эти цветочки»), выдавливаешь из себя хихиканье над шутками коллег и слушаешь сплетни о злодеях и героях, которые никогда не иссякают. Эти существа — люди и нелюди, в основном вторые — начали массово появляться в вашем мире совсем недавно, но уже успели стать неотъемлемой его частью: ты не можешь представить себе города без службы поддержки героев, предоставляющей зарегистрированным защитникам человеческого рода убежище, питание, медицинскую помощь и финансовую, если в том есть нужда, поддержку; правила поведения при десятках разнообразных угроз, от нападения гигантских монстров до псионических атак выучены наизусть, при том что даже правила пожарной безопасности или работы в химической лаборатории ты помнишь весьма некрепко; вливания в военную или, точнее, защитную промышленность выросли в десятки раз по сравнению с прошлым и множество твоих знакомых ушло работать именно в эту область. И разумеется, о злодеях, героях и их дрязгах даже в самые спокойные времена полно пересудов, а преподносить что-то новое они не устают. У тебя давно появилось ощущение, что при всей потенциальной опасности постоянной многосторонней захватнически-освободительной войны, человечество в основной своей массе привыкло к такому положению дел и относится ко всему происходящему как к одной большой спортивной игре, которая скорее забавляет, чем пугает, и пусть время от времени она и уносит сотню-другую жизней, это не слишком кого-либо ужасает, пока они не оказываются в самом центре событий. Иномиряне не имеют соулмейтов, на них никогда не растёт никаких цветов, и, ты думаешь, ты не единственный, кто иногда раздумывал о том, что, именно это может быть причиной того, что злодеи (большая часть героев — это всё-таки люди) всегда настолько отчаянно одиноки. Но всё же их свобода от определяющего качества вашего вида очаровывает тебя и возбуждает в тебе некую зависть — эти-то точно могут заниматься чем угодно, гнаться за мировым господством сломя голову, не беспокоясь больше ни о едином живом существе кроме себя. Были бы люди, если бы флёрес никогда не владели их телами, такими же? Отсутствие (нет, наличие!) цветов в теле деформирует разум, закрадывается в голову мысль, и ты не можешь не думать — были бы люди более счастливы, если бы соулмейтов не существовало? Был бы более счастлив ты? Впрочем, этого ты никогда не узнаешь. Безнадёжная война идёт, и от неё нельзя никуда деться, но связывать свою жизнь с ней ты не хочешь, хотя готов к тому, что можешь быть вынужден уйти инженером или биотехнологом в военную отрасль. Ты иногда представляешь себе работу в поддержке героев или даже в их ассистировании и признаёшь, что мог бы быть вполне удовлетворён подобным родом деятельности — но всё же это вовсе не те занятия, которые тебя влекут и в которых твои таланты могли бы найти хорошее приложение. И уж в последнюю очередь тебе могла бы прийти в голову идея впутываться в игры с захватчиками. Любой знает — за редким исключением, они ненадёжные и опасные союзники, не говоря уже о том, что большая часть связанной с ними работы просто-напросто нелегальна. У тебя нет желания попадать на задворки общества после того, как ты потратил столько усилий на то, что быть его частью. Нет, ты не собираешься как-либо — прямо или косвенно посвящать свою жизнь злодеям. И конечно же, ты даже мысли не допускаешь о том, что когда-нибудь станешь работать на одного из них.~~~
***
~~~
То, как ты становишься подчинённым демона, можно всеобъемлюще описать четырьмя словами — ты попадаешься в ловушку. Ты так никогда и не узнаёшь на самом деле, работник ли ты мистера Хэта или просто раб, но ты можешь сказать одно — ты сам пришёл к нему и отдал себя в его руки. Не проявив достаточного благоразумия и осторожности (ты временами опускаешь голову и стонешь — как ты мог тогда не понять?) ты схватился за вакансию, которая тогда казалась тебе тогда только умеренно подозрительной, и ты, отчаянно нуждающийся в то время в деньгах — немаленьких деньгах, и срочно (проблемы с сердцем у обеих матерей — инфаркт и флорезия миокарда соответственно — оставили тебя единственным человеком, обеспечивающим семью) — как за самую многообещающую. Тебя даже не слишком взволновало тогда то, что твоим нанимателем был иномирец, или подозрения в полулегальности его предприятия — риск, на который ты шёл, ты принимал на себя ради твоих мам, только ради них: всё остальное было неважно. Блэк Хэт на первый взгляд произвёл неплохое впечатление и даже провёл с тобой собеседование, которое на протяжении первых своих двух третей проходило вполне в рамках приличий, но дальше всё вышло из-под контроля, и своё положение спустя всего несколько дней работы ты уже уверенно оцениваешь как рабское. Ты даже не успеваешь понять, что происходит, к тому моменту, когда оказываешься насильно переселённым в особняк (который, как ты узнаёшь позднее, находится за сотни километров от твоего дома), откуда тебе запрещается выходить, с кое-как обустроенным рабочим местом, без средств связи с окружающим миром и наедине с тем порождением кошмаров, которое из себя представляет твой новый босс, и твоей новой работой, которая на поверку оказывается тем, чем ты хотел бы заниматься в последнюю очередь — разработкой оружия и техники, в которой нуждаются иномиряне-захватчики. Демон (или кто он там на самом деле) недвусмысленно даёт тебе понять, что увольнение в ближайшую вечность тебе светит в лучшем случае на кладбище, причём если ты посмеешь сделать что-то не так, как ему угодно, об этом кладбище ты будешь только мечтать. Изрядно перепугавшись и не будучи большим любителем нарываться на неприятности, ты решаешь не протестовать и вести себя потише, чтобы для начала хотя бы освоиться в ситуации, что оказывается позднее мудрым решением, потому что ты убеждаешься — сбежать не представляется возможным, а недовольство мистера Хэта обходится гораздо дороже, чем стоит любая выгода, достигнутая неповиновением. Твой работодатель капризен и требователен, ты понимаешь это в первые же дни, и с содроганием слушаешь о планах, которые он строит — во-первых, для твоего непривычного уха они кажутся слишком уж кровожадными, а во-вторых — слишком неосуществимыми. Впрочем, покуда идёт обустройство твоего рабочего места, мистер Блэк Хэт исследует рынок и пытается понять, каких именно результатов от тебя можно добиться, всё ещё не так плохо — да, ты в страхе и отчаянии, и будущее представляется тебе в самых мрачных красках — но, с другой стороны, ты ещё бодр и свеж, и не подозреваешь о том, во что тебя способна превратить эта работа. Весь ужас своего положения ты до конца осознаёшь только через несколько месяцев, когда ты успеваешь с треском провалить несколько заданий и познакомиться с методами обращения мистера Хэта с подчинёнными — особенно нерадивыми. Исходя из его поведения, неудивительно было бы ожидать от него побоев, и демон действительно не скупится на пинки, пощёчины и таскание за одежду, если он чем-то недоволен — но он никогда ещё не причинял тебе физического вреда, по крайней мере, своими собственными руками. В его репертуаре также нет умышленного лишения тебя еды, сна или свободы перемещения; он не платит тебе премий и не даёт тебе чего-то, что можно было бы отобрать, он даже практически никогда тебя не отчитывает — нет, он прекрасно добивается своего другими способами, и эти способы отличаются совершенной непредсказуемостью. Однажды ты около тридцати часов провисел под потолком большого испытательного полигона, прежде чем мистер Хэт наорал на тебя за то, что ты не работаешь, и снял тебя оттуда; в другой раз он закинул тебя в какое-то другое измерение, о котором ты мало что помнишь за исключением того, что оно кишело голодными десятисантиметровыми москитами. Но хуже всего — это его демонические силы: его умение выворачивать душу взглядом (в самом буквальном смысле — ты буквально чувствуешь, как твой разум расползается на части от яркого сияния его глаз и нечеловеческих слов, которые он издаёт, вжимая тебя в стену), его тело, плавящееся и пересобирающееся, выпускающее новые конечности и органы, словно побеги, с изящной лёгкостью, присущей всему, что он делает, его умение превращаться и прятаться, из-за которого ты перестал даже пытаться сбежать и напрочь потерял чувство безопасности — потому что Хэт следил за тобой, и ты тяжело поплатился за иллюзию того, что ты можешь от него что-то скрыть. Ко всему прочему, твоё тело вырабатывает отвратительную соматическую реакцию на фокусы Блэк Хэта: мурашки, шевеление, холод — ощущения, похожие на брожение плесени, которым ты мучился с самого детства, пробирают тебя до костей. Ты уверенно связываешь это явление с подкорочным ощущением ужаса, которое пронизывает тебя каждый раз, когда из его кожи начинают лезть зубы, щупальца, глаза и прочее непотребство — совершенно неудивительно, что лавкрафтовские ужасы, творящиеся в непосредственной близости от тебя, вызывают жуткие телесные ощущения. И всё же это едва ли не самое худшее, что делает с тобой мистер Хэт, пусть и ненамеренно: ощущения и раньше не особо приятные теперь превратились в ещё один элемент кошмара, и каждый раз, когда ты чувствуешь, как грибок задвигался в тебе, ты должен сначала подавить непроизвольную паническую реакцию — не увидел ли ты краем глаза, не услышал ли краем уха демона, идущего по твою душу? — прежде чем даже вспоминаешь о своём соулмейте. Иногда тебе кажется, что Блэк Хэт не обладает даже минимальным здравым смыслом со всеми своими безумными запросами и капризами, но ты вспоминаешь, что требовать невозможного — это просто ещё один приём тирании; правда, легче от этого не становится, ведь вне зависимости от того, зачем он это делает, его рука готова схватить тебя за горло и выбросить в окно, если ты не сделаешь то, чего ты не можешь сделать. На фоне этого кажется совершенно удивительным, что твой босс, несмотря ни на что, платит тебе твой оклад, что создаёт на ваших отношениях какой-то дурацкий, совершенно неуместный налёт нормальности — ведь ты знаешь, знаешь каждый раз, когда его рот недовольно кривится, что стоит ему только захотеть — и ты будешь целовать ему руки просто за то, что ты ещё жив и за милостиво данную тебе возможность вкалывать с семи утра до одиннадцати вечера без выходных и отпусков, не будучи при этом разодранным на части. И пусть ты знаешь, что, в теории, Блэк Хэт не должен убить тебя, пока ты приносишь ему хоть какую-то пользу, ты прекрасно осведомлён, на что способен демон — ты видел и слышал слишком многое. Сдавленные вопли, брызги крови и цветы, валяющиеся на полу, словно обычный мусор — но по какой-то странной причине (может, это самозащита твоей психики приглушила звуки и краски?) всё это вошло в твою жизнь вместе со всеми остальными изменениями так, словно бы это были не более чем декорации в театре абсурда, который теперь представляло собой твоё существование. У тебя нет достаточно сил и времени, чтобы прочувствовать до конца безумие того, что происходит — впрочем, пройдя мимо сознания, всё это оседает внутри твоей головы и меняет тебя. У тебя развивается несколько нервных тиков и особый умоляющий тон голоса, а ещё ты начинаешь плакать в подушку по ночам — просто так, без особой на то причины. А ещё ты ненавидишь. Ты ненавидишь ловушку, в которую попался, ненавидишь свою глупость, которая к этому привела, ненавидишь то, что ты должен делать для того, чтобы жить, ненавидишь своего босса, ненавидишь создавать вещи, которые будут убивать людей, и вещи, чтобы тешить самолюбие злодеев, и видеть результаты успешного действия этих вещей, когда до тебя доходят новости из внешнего мира. Ты ненавидишь мрачный особняк, стены которого сомкнулись вокруг тебя западнёй, пустые лаборатории, в которых нет ни единой живой души, кроме тебя, и свою комнату, давящую на тебя всем своим весом, когда ты пытаешься уснуть. Ты ненавидишь всю эту абсурдную ситуацию, которой место в сборнике сказок, а не в твоей непримечательной жизни. Ты ненавидишь быть доктором Флюгом Слисом, главным и единственным инженером Блэк Хэт Инкорпорейтед, медленно, но верно приобретающей всемирную известность. Но, кажется, у тебя нет никакого выбора, кроме как им быть.***
Впрочем, со временем ты не можешь не признать, как бы неприятно это ни было, что эта работа — занятие как раз по тебе. Никто не подошёл бы для роли, которую определил для тебя твой работодатель, лучше — а твой интеллект нашёл здесь приложение, о котором в обычном человеческом мире ты не мог бы даже мечтать. Интересы Блэк Хэта почти неумеренно широки, запросы — невиданно велики (что может стимулировать работу мысли лучше, чем босс, способный без тени сожаления превратить тебя в облачко пепла, если не сдать проект вовремя?), а возможности — невероятны: он может добыть живое существо, о которых ты слышал только в сказках («Это работорговля класса Гамл-1, так что и думать не смей бессмысленно угробить эту гидру!») или полкило антиматерии («Вот, но учти, если чёртовы клоны не будут готовы к продаже в эту среду...»). Иногда ты с горькой улыбкой думаешь, что ты достиг того, чего хотел — вот он, тот самый спонсор, о котором ты мечтал, а вот и твои штуки, материальные и рабочие — меняют привычный человечеству мир. Должно быть, ты уже один из самых великих учёных и инженеров в истории человечества — вот только твои изобретения и открытия идут этому самому человечеству только во вред. Вот он ты, двойное исключение, урод и гений, обратившийся против вида, который его породил, словно бы отмеченный знаком порчи от самого рождения. За такие мысли тебе становится совестно, когда ты потираешь заплесневелую кожу (словно бы нарочно, с момента начала работы на мистера Хэта плесень начинает посещать поверхность твоего тела реже) — ведь твой соулмейт-то здесь точно ни при чём, и нечестно связывать его или её метки с ситуацией, в которую ты сам умудрился вляпаться. Скорее уж ты должен благодарить грибок за то, что он связывает тебя с чем-то внешним, не затронутым тем грязным делом, которым ты занят — пусть его обыкновение разгуляться в твоём теле временами и мешает тебе работать или отвечать на нападки босса. Мистера Хэта же плесень не волнует — сама концепция соулмейтов и флёрес аморис ему чужда; манеру людей превращаться в цветы после смерти он считает дурацкой. Единственное, что ты слышал в свою сторону по поводу твоей плесени — «убери этот мусор» перед съёмкой одного из видеороликов (в виде которых Блэк Хэт предпочитает презентовать вашу продукцию). Видеореклама заставляет тебя нервничать — и не только потому, что у тебя отсутствует актёрский талант. Но когда в первый раз ты пытаешься заартачиться, не желая показывать своё лицо в контексте злодейской торговли (и зачем? вряд ли ты когда-нибудь ещё отсюда выберешься — но в тот момент ты не думаешь: показывать лицо просто нельзя), он швыряет в тебя бумажным пакетом из-под твоего завтрака: «Тогда надень пакет на свою чёртову голову и прекрати задерживать процесс!» Спорить ты не осмеливаешься, а пакет всё-таки надеваешь. Позднее дополняешь одежду для эфира защитными очками, перчатками и лабораторным халатом — и, наконец, в какой-то момент ловишь себя на том, что во всей этой амуниции, ограждающей твоё тело от излишних взглядов, тебе просто-напросто комфортнее работать и жить — и ты перестаёшь её снимать. Хэт, к счастью, не имеет к твоему новому внешнему виду никаких претензий, и это облегчение для тебя — одежда, закрывающая всё твоё тело, делает жизнь с демоном и его кошмарной привычкой возникать перед тобой или за твоей спиной из ничего в самые неподходящие моменты чуть менее невыносимой — по крайней мере, он больше не видит твоего лица. Неожиданно для тебя, пакет на твоей голове оборачивается для тебя странной свободой и за пределами особняка: до этого ты, даже получив разрешение, опасался показываться на людях, но после того, как ты начинаешь носить свою защиту, тебя уже скоро знают во всех ближайших забегаловках как работника из «того самого дома», вечно замученного и не снимающего пакет под страхом смерти. Продавцы и постоянные посетители заговаривают с тобой, и ты с нехарактерной для себя радостью болтаешь с ними о пустяках — и понимаешь, что никогда раньше такие разговоры ещё не приносили тебе столько облегчения. Ты знаешь, что кто-то из тех, кто смотрит на тебя, тебя жалеет, а кто-то ненавидит — они не слепые и подозревают, чем ты занимаешься, даже если ты старательно молчишь о деталях — но на этот раз тебя это совершенно не волнует: работа превратилась в твою жизнь, это несчастье, которое поразило тебя независимо от того, кто ты есть, и отношение других людей к ней скользит по тебе, почти не задевая. С другой стороны, никто из них не подозревает и не узнает, покуда ты прикован к «Блэк Хэт Инкорпорейтед», о твоей плесени, всегда раньше встававшей стеной между тобой и другими, и это по какой-то причине заставляет тебя чувствовать себя свободнее. Внутри ловушки, в которую ты попал, твоё врождённое отличие наконец не имеет никакого значения, и это — словно камень, свалившийся с твоей души. Время идёт, и ты учишься отстраняться от результатов применения твоих «игрушек» (так твои изобретения иногда называет Блэк Хэт), потому что невозможно всё время жить не только в страхе, но и при постоянном чувстве вины. Иногда твоё отчуждение настолько велико, что ты даже чувствуешь гордость за хорошо проделанную работу, особенно если устройство не наносит прямого вреда людям. Забыть о последствиях, забыть о чужой боли, смотреть только вперёд и видеть, как твой упорный труд приносит свои плоды — это в каком-то роде опьяняюще, и ты временами ясно слышишь в записях своего голоса уверенность и даже азарт, незнакомые тебе ранее. Скупая, часто донельзя завуалированная похвала, которую Блэк Хэт временами кидает в твою сторону, ощущается одновременно как облегчение и как победа, и ты гонишься за этим чувством так же, как и за триумфом прозрения – бездумно и отчаянно, почти забывая о страхе, который вначале составлял основную часть твоей мотивации. Сторонний наблюдатель мог бы сказать, что ты втягиваешься в процесс и даже начинаешь извлекать из него удовольствие, но ты знаешь, что это не вполне верно — потому что знаешь, что временами происходит с тобой происходит по ночам, когда твои мысли случайно оказываются за пределами спасительного тумана равнодушия. Ты вспоминаешь, где ты находишься, что делаешь, и кто от этого выигрывает, и осознание вредоносности своей работы оглушает тебя, словно взрывная волна. Неужели ты стал настолько чёрствым, что больше не ненавидишь вещи, которые творишь? Неужели эта работа больше не противоречит — или, ещё хуже, никогда не противоречила — всем твоим убеждениям? Если всё это так неправильно, то не признак ли малодушного себялюбия то, что ты всё ещё не сунул голову в петлю — ведь этот способ сбежать отсюда всегда был и остаётся открыт? Эти размышления, впрочем, всегда остаются теоретическими — ты не ненавидишь себя, и твоя психика достаточно здорова, чтобы находить обходные пути: твоё место ведь может занять кто-нибудь другой, да и кто знает, принесут ли твои изобретения в конечном итоге больше вреда, чем пользы, и соулмейта твоего жалко, ведь даже системная болезнь, приносящая одни мучения, не означает, что этот кто-то не хочет прожить до самого конца отведённого ему или ей срока. Кто знает, сколько в действительности вам осталось? Своими страданиями ты поддерживаешь жизнь не только своей семьи (слава богу, Блэк Хэт позволяет тебе отсылать им деньги), но и человека, который мог бы стать твоей судьбой при каких-нибудь других обстоятельствах; это удерживает тебя от опрометчивых поступков и наполняет смыслом то, что тебе приходится делать. Но в глубине души ты рад, что тебе не приходится признавать, что ты просто боишься.***
Тебя ещё время от времени беспокоит мысль о том, кто же твой соулмейт и встретишь ли ты его (или её) когда-нибудь, но в основном ты уже смирился с мыслью о том, что однажды у него случится последний приступ его болезни, и ты рассыплешься кучей серо-чёрной ваты прямо за рабочим столом, хорошенько напоследок позлив своего работодателя тем, что посмел умереть без его разрешения. Мысль об этом придаёт тебе некой стойкости — ты твёрдо намерен не доставлять Блэк Хэту удовольствия убить тебя собственноручно. Призрак человека, о котором ты ничего не знаешь — твой молчаливый якорь в этой реальности, и он наполнен для тебя теперь таким огромным смыслом, каким он никогда раньше для тебя не обладал — даже при условии того, что вы никогда не увидите друг друга. Впрочем, с определённого момента безликому образу соулмейта в твоей голове — а также тебе в той части особняка, которую не занимает мистер Хэт — приходится потесниться. С небольшим перерывом в доме заводится ещё двое обитателей, и что самое странное, это происходит вовсе не по инициативе Блэк Хэта. Деменция появляется на свет как результат неудачного эксперимента по созданию быстро взрослеющих человекоподобных солдат. Тебе удалось сделать её физически полноценной, но из-за ускоренного до невероятных темпов роста её мозг начал формироваться неправильно. В числе прочих пороков ты с сожалением диагностировал (как оказалось позже, ошибочно) ей раннюю лобно-височную деменцию, и она бесхитростно и непоколебимо приняла диагноз за своё имя, полностью проигнорировав буквенно-цифровое обозначение, которое ты ей дал. Ты упросил Блэк Хэта дать тебе оставить её, чтобы проследить за её развитием и, возможно, для экспериментов (а на самом деле — чтобы не убивать этого живого и счастливого, пусть и неуправляемого ребёнка, а ещё — её соулмейта, чьи белые ромашки расцветают у неё в волосах, на спине, плечах и коленях). До этого у тебя в руках никогда не было существа, которое было бы настоящим человеком, и связанного с кем-то другим на этом свете. Все предыдущие твои пленники не в счёт — оказавшись в твоей власти (а точнее, во власти Блэк Хэта), они всё равно были обречены на смерть или продажу, и это было видно по их глазам — безразличные или испуганные, взгляды подопытных только заставляют тебя отстраняться сильнее, и ты почти всегда успешно забываешь о том, что они живые и чувствующие существа. Деменция другая, она словно бы не замечает, в каких условиях растёт — она бегает по стенам, смеётся, поёт и выпрашивает у тебя одежду поярче и восьмой по счёту музыкальный инструмент (который, как и предыдущие, ломает в течение недели). Ты пытаешься ей сопротивляться, но невозможно устоять перед таким потоком радостной, беззаботной жизненной энергии, и ты сам не понимаешь, каким образом, но твёрдо решаешь сохранить её жизнь, её будущее. Глядя на неё, ты почти уверен, что когда-нибудь она — молодая, бесшабашная, сильная — непременно сбежит под шумок, и черные стены особняка останутся всего лишь её колыбелью, но никак уж не её могилой. И это, ты думаешь, стоит твоих стараний. Деменция кажется тебе поначалу плохо совместимой с Блэк Хэтом, и когда она впервые выбирается из лаборатории, ты боишься за неё и за себя — тебе уже приходилось видеть, как демон испепеляет сбежавшие эксперименты на месте, и испытывать на своей шкуре, что означает допустить такую оплошность в стенах дома-шляпы. Но Деменция — всё ещё «идеальный солдат», и, признав в Хэте хозяина (или «красавчика», как говорит она сама), она показывает, на что способна — и Блэк Хэт решает, что она может быть полезной. Ты не уверен, зачем именно он приказывает предоставить ей относительную свободу, потому что она мешает вам обоим, равно как и раздражает и его, и тебя, но с тех пор она становится константой в твоей жизни — неунывающая, шумная, озорная и вечно восемнадцатилетняя, готовая броситься в огонь и в воду без особой на то причины — и само её присутствие, мелькание её зелёных волос, нарушающих безысходность чёрно-красной гаммы твоей теперешней жизни, оправдывает все неудобства, связанные с её присутствием. Второе существо, внушившее тебе трепет, связанный с жизнью, тоже было выращено тобой. Оно не человек, и цветов у него, ясное дело, нет, но оно становится тебе дороже любого из знакомых тебе людей — ты прикипел сердцем к этому синешёрстному медведю, темперамент которого не позволял его продать. 5.0.5 — у него-то никаких проблем со своим именем не возникло — не выглядит каким-то особенным на фоне остальных неудачных экспериментов, но всё же он чисто по-человечески тебе нравится, и ты добиваешься для него права на жизнь с тем же (если не с бόльшим) упорством, что и для Деменции. К нему ты испытываешь больше отеческих чувств, чем к ней (ты не рассматриваешь её как дочь, а она не считает тебя отцом, хотя ты вырастил её из нескольких клеток до взрослой девушки), может быть, потому, что она была ребёнком слишком мало, а медвежонок ещё и не прекратил им быть — ему ещё предстоит повзрослеть и стать раза в два больше и, может, потерять часть своего миролюбивого нрава, что тебя, впрочем, вовсе не смущает, ведь ты привязался к нему — а он привязан к тебе. Его почти людская способность общаться и воспринимать информацию (ещё бы, ты провёл столько времени, изучая способы развить интеллект животных!) сделала его похожим на человеческого ребёнка, и он рисует цветы, солнца и сердечки неловкими медвежьими лапами, близоруко рассматривает картинки в детских книжках, пытается петь песни, которым ты и Деменция его научили, и часто с интересом следит за твоей работой; проявляя настойчивое желание помогать, он с энтузиазмом убирается, выполняет несложные задания, которые ты ему даёшь и всегда с радостью отзывается на «Эй, 5.0.5!» — может быть, нужна его помощь? А может, у тебя есть мороженое? Блэк Хэт разрешает оставить его только в качестве подопытного и на первых порах прикрикивает на тебя, если обнаруживает медвежонка за пределами клетки — но ты не можешь заставить себя держать его взаперти двадцать четыре часа в сутки, а Хэт со временем свыкается — особенно когда он обнаруживает, что 5.0.5, во-первых, невероятно доверчив, а во-вторых, совершенно безвреден и очень забавно пугается всяких его демонических штучек. К твоему удивлению, после этого обнаруживается, что мистеру Хэту свойственно некоторое относительно безвредное чувство юмора и даже определённая предупредительность по отношению к тем, с кем он делит крышу своего дома. Деменция и 5.0.5 оба словно своеобразные дети, и от обоих ему нужно в основном чтобы они не слишком путались под ногами, чего ему, в принципе, не составляет труда достичь. Но вразрез с твоими ожиданиями, он практически никогда не поднимает на них руку; временами он припугивает их или даже довольно бесчувственно подшучивает над ними, но всё же его шутки по сути безобидны. Наблюдая за ним в течение долгого времени, ты понимаешь, что эти двое повлияли на его поведение, по крайней мере, в пределах особняка: сквозь чёрствую корку его заносчивости проросла некоторая домашняя дурашливость, что-то игривое — словно бы он частично перешёл в своём поведении на язык этих двоих. Ты начинаешь чаще видеть его довольную улыбку, которая к тому же перестаёт ассоциироваться у тебя с массовыми убийствами, и впервые слышишь его злорадное, слегка шаловливое хихиканье — кто бы мог подумать, что услышишь такое от своего обычно делового, вечно тобой недовольного босса? К тебе эти перемены, впрочем, не относятся — он обращается с тобой не лучше, чем раньше, и требует ничуть не меньше — но тебе всё равно почему-то становится легче. Можно сказать, ты привыкаешь. 5.0.5, косолапо расхаживающий по особняку в платье или облизывающий леденцы, или Деменция, разрисовывающая цветными карандашами потолок или напропалую флиртующая с Блэком и со смехом уворачивающуюся от затрещин — при всём своём безумии эти картины делают твою жизнь более похожей на жизнь. Конечно, это вовсе не то, о чём ты мечтал, и твоё положение не менее ужасно, чем раньше, но по крайней мере, оно обрело стабильность. Блэк Хэт не так страшен, когда он подшучивает над медведем или отбивается от Деменции, старательно не выпуская слишком много конечностей, и даже когда у тебя всё валится из рук, и эти двое пользуются этим, чтобы устроить полный беспорядок, в голосе Хэта, который закатывает глаза со словами «Как я вас всех ненавижу» можно при наличии определённого воображения услышать нотки чисто ангельской терпимости. Ты всё ещё боишься тех вещей, о которых действительно знаешь, наверное, только ты, но твой начальник почти перестал внушать тебе безотчётный ужас, ведь даже эта сомнительно мягкая сторона, которую он тебе показал, склоняет тебя к мысли, что вряд ли от него по отношению к тебе можно было теперь ожидать чего-то новенького и более страшного. И ведь правда — ваши отношения давно установились, вы все приспособились, притёрлись друг к другу — и, глядя краем глаза на то, как дерутся 5.0.5 с Деменцией, разглаживая очередной чертёж, ты почти точно уверен, что до самой твоей смерти больше не произойдёт ничего, что круто изменит твою жизнь — и грустно тебе при этом почему-то совсем немного. Но ты ошибаешься.***
В день, когда всё рушится, тебе доставляют несколько больших контейнеров с агрессивными реактивами, и с обеда ты занимаешься тем, что перемещаешь тяжёлые сосуды на склад и распределяешь те, в которых ты нуждаешься прямо сейчас, по более удобным ёмкостям. Ты не рискуешь использовать недоделанный антигравитационный подъёмник, памятуя о забавных побочных эффектах, который тот оказывал в ходе испытаний на некоторые жидкости, а также его в целом малой надёжности — не хватало ещё что-нибудь уронить с метровой высоты — поэтому ты с неохотой вооружаешься тележкой и делаешь всё вручную. Ну, может быть, не совсем всё, кое-где тебе помогают роботы — в конце концов, ты же не можешь тратить на самые обыденные процедуры своё время каждый раз — но сегодняшний случай не из тех, которые можно спокойно полностью скинуть на автоматику. Впрочем, когда ты делаешь три опечатки в слове из шести букв, забивая сегодняшние поступления в базу данных, ты признаёшь, что конкретно сегодня твоё участие не делает процесс более контролируемым или безопасным. Кажется, это плохое время для тебя заниматься чем-то важным. Когда Блэк Хэт добирается до тебя, ты находишься в своей главной химической лаборатории и заканчиваешь распихивать вещи по местам. Ты устал, физически и морально; на фоне общего недосыпа ты к тому же почти не спал этой ночью, заканчивая проект плазменного бластера-инсинератора (нового устройства, призванного полностью испепелять объекты, на которые оно направлено), который нужно сдать боссу завтра, и в глазах у тебя немного плывёт. Ты уже понимаешь, что лучше бы тебе навести порядок и пойти спать, потому что работать сегодня тебе уже просто нет толку — уж скорее Деменция сумеет сейчас сделать что-то более осмысленное, чем ты. Поэтому когда ты боковым зрением видишь, как открывается дверь и чёрный силуэт появляется из-за неё, твоя единственная мысль — это «чёрт побери». — Доктор, — звучит твёрдый голос. — Добрый… — поворачиваешься к Хэту и щуришь глаза, пытаясь вспомнить, что было на часах, когда ты в последний раз на них смотрел, и оценить, сколько времени прошло с тех пор, — Добрый вечер, сэр. — Твой проект готов? — босс переходит сразу к делу без всяких прелюдий. Его обычная манера — ты явно не входишь в число существ, с которыми тот бывает исключительно обходителен. — Я думал, его нужно было приготовить к завтрашнему дню, — ты пытаешься говорить ровно, но не можешь скрыть усталость в своём голосе. Не то чтобы проект был не готов, просто у тебя больше нет сил на этот день. Блэк раздражённо кривится, показывая острые зубы, и говорит с нажимом: — Надеюсь, ты предусмотрел возможность того, что он понадобится мне сейчас. Тебе хочется протереть глаза, но это крайне неудобно делать, когда на тебе пакет и защитные очки — ты знаешь, когда-то пытался. Отказать Хэту в его требованиях смерти подобно, а он, разумеется, захочет от тебя презентации инсинератора прямо сейчас. Но, о боги, даже если тебя за это будет ожидать само адское пекло, ты не собираешься сегодня возвращаться в эту лабораторию после того, как ты отсюда уйдёшь. Тебе осталось сделать совсем немногое. — Разумеется. Он готов, лежит у меня, я могу вам его показать… — конечно, ты был готов к такой возможности, кто бы сомневался в способности Блэка без предупреждения передвинуть дэдлайн поближе? — Могу я только сначала… закончить со всем этим? — ты обводишь руками помещение. Блэк Хэт оглядывает лабораторию скептически, но всё же пожимает плечами. — Валяй, но только быстро. Ты поворачиваешься обратно к вытяжному шкафу. От того, чем ты занимался до появления начальника, в твоей памяти остались только смутные очертания. Во сколько ты собирался разбавить кислоту, в полтора раза? Надо посчитать, сколько нужно… Ох — замечаешь стакан с концентрированной серной кислотой, о котором ты уже успел позабыть. Точно, ты уже всё рассчитал, осталось только аккуратно влить её в уже приготовленную воду. Ничего сложного. Берёшь стакан и движешься ко второму вытяжному шкафу, где ты её оставил ёмкость с водой. И в каком-то сонном неловком движении, на мгновение потеряв координацию, спотыкаешься о свою собственную ногу. Нельзя сказать, что ты приземляешься неудачно, ты даже не чувствуешь никакой боли — но тяжёлый стакан выскальзывает из твоей руки и разлетается на осколки, а кислота выплёскивается на пол — и на тебя. Ты дёргаешься, возвращаясь на ноги рывком, и пятишься от расползающейся лужи — это занимает не более пары секунд — а по твоей шее и груди, и левой руке, куда попала жидкость, уже разливается неприятное, пугающее тепло, и ткань любимой футболки и лабораторного халата начинает медленно темнеть. Ты действуешь инстинктивно — скидываешь халат, срываешь с себя футболку и неповреждённым участком ткани промакиваешь грудь, которую уже начинает жечь, левую руку выше перчатки, а затем, полураздетый, бросаешься к аптечке — сода, сода, нужно промыть места, куда попала кислота, раствором соды как можно быстрее. Пока ищешь то, что тебе нужно, жжение нарастает, тебе кажется, что ты слышишь шипение; ты роняешь несколько бутылочек, прежде чем находишь заветную банку в дальнем конце. Сыпешь соду в воду дрожащими руками, на глаз. Отпечатки серной кислоты уже видны, её иссушающее прикосновение вычерчивает на коже чёткие белеющие пятна, и жжение перерастает в острую, резкую боль. Ты бегом бросаешься к раковине и, прислонившись к ней, до упора откручиваешь холодный кран; пытаешься промыть струёй горящие участки; стараясь не пропустить ни единого маленького пятнышка, трёшь их под льющейся водой, отчаянно пытаясь облегчить ощущения, удалить остатки разъедающей тебя жидкости; потом льёшь на пятна раствор соды. Твоё сознание в этот момент настолько сужено, что ты начисто забываешь о боссе, об инсинераторе, обо всём; ты не знаешь, сколько времени проходит, пока ты льёшь и трёшь, и подставляешь ожоги под холодную воду, которая слегка утихомиривает боль. Прекратить эту лихорадочную активность просто невозможно, руки всё делают сами — ты готов на всё, лишь бы это адское пламя, раздирающее твои нервные окончания на молекулы, оставило тебя в покое. К счастью, правила техники безопасности не лгали — то, что ты делаешь, действительно приносит тебе некоторое облегчение. Только когда раствор заканчивается, ты вспоминаешь о том, что Блэк всё ещё стоит за твоей спиной. Болезненные ощущения ещё сильны, но ты не можешь его дальше игнорировать — и потому, по-прежнему полураздетый и мокрый, в совершенно неподобающем виде, оборачиваешься в его сторону с некоторой опаской: как он относится к произошедшему? Не зол ли он, не нужно ли срочно защищаться от его гнева? А затем видишь что-то абсурдное и ошеломляющее, то, что вдруг отводит боль и опасность того, что кислота прожжёт твою кожу до мяса, на второй план — потому что у него под подбородком — и под красной рубашкой, видно, как она набухает, и между пуговицами лезут лепестки — робко тянутся к свету и расцветают белые альстромерии. Ты замираешь. Блэк Хэт смотрит на тебя, словно бы оцепеневший, с странным выражением лица, а затем медленно, как будто бы поражённо, подносит руку к шее, и хватает — так, как снимают грязь, а не срывают цветы — полную горсть бело-зелёной растительности, и смотрит на неё сверху вниз. Ты видишь, как раскрыты его глаза, как сжимаются его губы, но он просто молчит. Бросает, почти что роняет лепестки и листья на пол и смотрит затем на свою грудь, и на сгиб левого локтя — там, где ткань приподнимается и слегка шевелится. Блэк Хэт разглядывает то, что видит, полувнимательным оценивающим взглядом, словно бы обдумывая, что же ему с этим делать. Ты не можешь пошевелиться, оцепенев, с грузом жгучей боли, и ожидая его действий. Вы стоите так несколько секунд, прежде чем Блэк поднимает голову. А затем он смотрит прямо в твои глаза и подносит руку к шее — и рвёт, срывает, срывает как можно чище, прямо вместе с корнем, сквозь ворот рубашки, между пуговицами, и лепестки вянут в его руках, прежде, чем он презрительно отбрасывает их в сторону. На корнях помятых, потемневших альстромерий блестит тёмно-красная кровь, кровь пятнышками сочится сквозь его рубашку, но он словно бы ничего не чувствует, ожесточённо вырывая цветы из своей плоти. Ты смотришь, словно зачарованный, словно перед твоими глазами разыгрывается сцена из фильма, а не часть твоей собственной жизни — настолько всё это ирреально, настолько ирреален Блэк Хэт, закатывающий рукав до локтя так резко, что отлетает пуговица с манжеты, и соскребающий стебли вместе с кожей, и молча швыряющий их на пол. Когда он заканчивает, и убеждается в этом, ощупывая места, на которых раньше были цветы, а теперь только кровоточащие раны, он одёргивает одежду, отряхивает руки и без прощального взгляда, развернувшись на сто восемьдесят градусов, уходит, не сказав ни слова. Ты провожаешь его взглядом, надолго остановившись на том месте, где он исчез за дверью, а потом через силу, сквозь боль наклоняешь голову и смотришь на свою грудь и руку. Пушок плесени окружает обожжённые, пылающие пятна, лезет наружу там, где Блэк Хэт повредил своё тело, избавляясь от цветов, превращая твою кожу в странную шершаво-пушистую мозаику. С опущенной головой, ты стоишь долго, обессиленно, внезапно ощутив себя словно бы посреди ночного кошмара, когда твои страхи в самых абсурдных формах, которые только способно изобразить твоё сознание, обрушиваются на тебя, становясь неожиданно настолько реальными, осязаемыми, что им нельзя даже удивиться, не говоря даже о том, чтобы над ними посмеяться. Твой разум соблюдает молчание, и боль повисла словно бы в невесомости — она больше не вызывает эмоций. Ты скорее рад бы был в ней раствориться, исчезнуть — но ты не можешь. Когда паралич в конце концов покидает тебя, ты тщательно промываешь свои ожоги ещё раз, спокойно и без спешки, накладываешь повязки с заживляющей мазью и глотаешь пару таблеток обезболивающего, найденные в той же аптечке. Потом ты распахиваешь все окна, засыпаешь разлитую кислоту содой, сметаешь и выбрасываешь получившийся сульфат, разбитое стекло и окровавленные альстромерии, готовишь последние несколько растворов и убираешь их; затем выключаешь свет и закрываешь лабораторию, а потом идёшь в свою комнату, запираешь дверь, падаешь на кровать и без единой оформленной мысли в голове проваливаешься в благословенную темноту.***
Странно, но в последующие дни ты не испытываешь никакого воодушевления, разочарования или даже ужаса: вероятно, ты просто находишься в состоянии психологического шока. Умом ты понимаешь, что означает произошедшее, но вся остальная часть твоего сознания, судя по всему, твёрдо решает игнорировать всё, что из этого факта проистекает. Единственное, чего ты хочешь в течение несколько следующих дней — это чтобы непосредственные последствия инцидента наконец прекратили вмешиваться в твою жизнь. Стоит ли говорить, что все идёт совершенно не так, как тебе этого бы хотелось? Твой ожог заживает медленно, а цветы отказываются пропадать с шеи Хэта. Тебе больно нагибаться, поворачивать и наклонять голову; твоя рабочая рука, пусть кисть и не пострадала, практически выведена из строя — и непрекращающееся брожение гифов под коркой ожогов ничуть не помогает. Блэк Хэт постоянно раздражён; он яростно сжигает или срывает нежно-зелёные ростки и бутоны, стоит им начать появляться под его подбородком, но как только он отвлекается минут на двадцать, они снова начинают заявлять права на его кожу. Наверное, именно поэтому он не выходит из своих апартаментов часами, предоставив тебя самому себе; его упорное отсутствие тревожит тебя, и хотя угроз и требований, обычно изматывающих, но всё же подстёгивающих тебя, стало гораздо меньше, ты всё же не решаешься использовать неожиданное послабление контроля для того, чтобы отдохнуть — кроме того, работа, даже осложняемая травмой, позволяет тебе не думать о произошедшем. Блэк старательно прячет свои цветы, но Деменцию всё равно больше интересуют вскрики боли, которые ты издаёшь каждый раз, когда она на тебя прыгает, чем смутное шевеление под Блэковской рубашкой — как будто тело демона и без того не шевелится постоянно самыми странными способами — а 5.0.5 просто-напросто не понимает того, что происходит: он удручённо нюхает пластырь, издаёт звуки сочувствия и порывается лизнуть твою шею, и только разрешение подуть на ожоги и заверение, что этого было достаточно и ничего больше не болит, заставляет его от тебя отстать. В определённый момент Блэк Хэт молча суёт тебе твой аванс и выгоняет тебя из особняка со словами «сделай с чёртовым ожогом что-нибудь». В ближайшей клинике тебя осматривают, спрашивают, как ты обращаешься с ожогами сам, и пожимают плечами — ты всё делаешь правильно, повреждения неглубокие и заживление идёт достаточно хорошо, осложнений не видно, ничто не гноится и не отмирает. Тебе предлагают физиотерапию, но ты отказываешься — сама мысль о том, чтобы отлучаться в рабочее время, вызывает у тебя непроизвольный желудочный спазм, хотя какой-то частью разума ты понимаешь, что ради избавления от флёрес аморис Блэк Хэт с радостью согласился бы на такую мелочь. После недолгих раздумий тебе сообщают, что максимум того, что можно в таком случае сделать — это добавить ещё одно средство: гель, который поможет уменьшить боль и зуд, и снимет воспаление. Тебе выписывают рецепт (хотя в целом он необязателен, тебе говорят) и отсылают в аптеку. Гель ты покупаешь и возвращаешься обратно в особняк, при встрече с боссом продемонстрировав коробочку и пробормотав, что «это должно помочь». Босс отвечает «гм», обходит тебя и быстро скрывается. Больше на эту тему он с тобой не заговаривает. Равно как и на любую другую тему, связанную с тем, что произошло. Время идёт, и корка на ожогах чернеет и отваливается; её заменяют тёмно-красные рубцы. По мере заживления твоих ран Блэк Хэт немного расслабляется — и всё потихоньку возвращается на круги своя. Через месяц с лишком, в тот же день, когда ты осматриваешь метки, которые оставила на тебе кислота, и решаешь, что всё, что могло зажить, уже зажило, а все остальные следы останутся на тебе уже до конца твоей жизни, босс влетает на малый испытательный полигон на полной скорости, которой только можно достичь, не переходя на бег, при его обычных габаритах, неодобрительно смотрит на опытный образец инсинератора, испытания которого ты как раз проводишь, и заявляет, что оружие, над которым ты трудишься уже более двух месяцев — это полная чушь, и он хочет, чтобы ты вернулся к работе над пологом оглушения, который он когда-то отверг на стадии проекта. Кроме очередного повода для досады ты воспринимаешь это как знак того, что Блэк Хэт полностью оправился от инцидента, и твоя обычная жизнь возобновляется. Так оно и есть — но только до определённой степени. В последующие недели кажется, что почти ничего не изменилось — Хэт шпыняет тебя, гоняет Деменцию, пугает 5.0.5 и громогласно предъявляет тебе все претензии, которые только приходят ему в голову, но с самого инцидента он больше ни разу не приложил к тебе руку. Время идёт, ты работаешь, он вертится рядом и взаимодействует с тобой не меньше, чем всегда — но избегает физического контакта, а пару раз, сильно разбушевавшись по поводу каких-то твоих промахов, он внезапно останавливается на самой середине полагающейся тебе взбучки, разворачивается и без всяких комментариев уходит. Ты не совсем уверен, что именно это означает, и не спешишь делать выводы. Конечно, существует возможность того, что Блэк просто слегка утихомирился, и теперь тебе будет немного полегче — но насколько вообще оправдано на это надеяться? Существует множество способов сделать твою жизнь невыносимой даже без физических наказаний, и Блэк Хэт непременно до этого додумается, стоит дать ему ещё немного времени. Ты и мысли не допускаешь о том, что по какой-то идиотской случайности оказавшиеся в его теле флёрес аморис коренным образом изменят его отношение к тебе — для него это просто действующее на нервы неудобство, что-то вроде болезни, от которой он при первой же возможности попытается избавиться. Конечно, ты осознаёшь, что теперь ты обрёл некоторое средство давления на него, некую гарантию твоей безопасности на ближайшее время — но не означает ли это, что сейчас ты даже в большей опасности, чем раньше? Ты не знаешь, чего ты именно боишься, но тебя сверлит ощущение того, что пусть сейчас ты инженер компании Блэк Хэта, из которого он продолжает выжимать всё, что только может, но как только он найдёт способ обойти убийственную магию флёрес аморис, он уничтожит тебя без тени сожаления — мёртвый учёный лучше смертельно опасного учёного. Но, так или иначе, у тебя всё ещё нет никакого другого выхода, кроме как вести себя так, как вёл всегда, и никакого способа противодействовать ему — покуда ты хочешь оставаться живым и относительно невредимым, конечно же. И ты продолжаешь жить — с давящей тревогой на сердце, делая вид, что ничего не произошло, словно бы подвешенный над пропастью, не зная, чего тебе ожидать дальше. Но даже твои худшие — да и некоторые из тех, что получше — предположения не имеют ничего общего с тем, какие последствия настигают тебя меньше, чем через пару месяцев после того, как тайна твоей плесени оказалась раскрыта. Даже если бы ты мог предсказать развитие событий — и как бы ты это сделал, если ты уже однажды оказался достаточным дураком, чтобы попасться демону в руки? — ты предпочёл бы не обладать такой прозорливостью. Потому что ожидание неизбежного — это хуже всего, ты это знаешь, как никто другой. А сбежать от Блэк Хэта вовремя ты бы всё равно не сумел — духу бы не хватило.***
Однажды поздним вечером, после того, как ты выключаешь свет и забираешься в кровать, он появляется на пороге твоей комнаты темным силуэтом, в котором ты даже не признаешь сразу своего работодателя — на нем нет ни плаща, ни даже шляпы, только красная рубашка, брюки с подтяжками да туфли — ты видишь это, когда он щелкает пальцами, и над твоей головой зажигаются зловещим оранжевым цветом свечи в настенных подсвечниках, которыми ты ни разу не пользовался с тех пор, как переехал сюда. Ты приподнимаешься на локте и автоматически говоришь «сэр?», пока он целеустремлённо пересекает твою комнату с выражением лица, от которого тебе уже тогда становится страшно, хотя оно не злое и даже не кровожадное — просто его глаза горят чем-то незнакомым, жутким, чем-то, что не требует игры на публику, потому что действия говорят сами за себя. Ты начинаешь отползать в кровати назад, бездумно подчиняясь инстинктивному страху жертвы перед хищником, но слишком медленно — и бессмысленно: он оказывается рядом с тобой в мгновение ока, нависает над твоим телом и крепко хватает тебя за плечи. Ты цепенеешь, глядя на его лицо глазами загнанной добычи, а он улыбается и облизывает острые бирюзовые зубы длинным языком. Никогда он ещё не делал ничего подобного, ничего настолько неожиданного, странного, ты не понимаешь, что это значит, и именно это бросает тебя в пучину бушующего страха с кроличьим сердцебиением, стынущей, немеющей кожей и полным, овладевающим всем твоим телом параличом. Когда он заставляет тебя лечь обратно и забирается в кровать поверх тебя, ты не оказываешь ни слабейшей попытки сопротивления, слушаясь его, словно размягчённая теплом восковая кукла. Все мысли о том, что он не может причинить тебе вреда, если хочет оставаться целым сам, выпадают в осадок — быть может, он уже нашёл способ справиться с флёрес, и в таком случае тебе сейчас остаётся только молиться о быстрой смерти. И даже если нет — почему он ведёт себя так самоуверенно, что он собирается сделать, что?.. Он действует молча, и это ещё больше тебя пугает, пока он сидит на твоих коленях и безболезненно, но твёрдо нажимает на твою грудь, а затем забирается рукой в пакет и хватает тебя за подбородок. Несмелое вопросительное, умоляющее «сэр?» которое ты с трудом извлекаешь из себя, пока он просто сидит и смотрит, не делая резких движений, не оказывает на него никакого эффекта, и когда неожиданным рывком его когти разрывают твою одежду, безболезненно, но чувствительно почти до боли задевая кожу, а его лицо наклоняется к тебе и холодный язык не торопясь облизывает твою шею, ты с новым приступом физического ужаса чувствуешь паническую мысль о том, что вот-вот тебя разорвёт и жадно съест заживо целый десяток зубастых ртов одновременно. Даже когда после очередных нескольких рывков, сопровождающихся треском ткани, ты оказываешься полностью беззащитным и обнажённым, а Блэк Хэт привстаёт над тобой и осматривает тебя странным, оценивающе-собственническим взглядом, ты всё ещё не понимаешь, что происходит. И только когда он отрывает нижнюю часть твоего пакета и опускает свой рот к твоему, и ты чувствуешь его руку в своём паху, кусочки головоломки со щелчком неожиданно встают на свои места. Да, Блэк не может причинить тебе физического вреда, но есть другие вещи, ничуть не лучше, которые он может сделать с тобой, в том числе и физически. И ты никак не можешь от этого защититься. Язык демона проникает в твоё горло; кромки зубов упираются в твои губы до онемения; за подобие слабого сопротивления его рукам ты награждаешься впившимися в левую руку когтями. Бутоны немедленно появляются в том же месте на его руке, ты видишь, как они набухают под тканью, но тот не обращает на них никакого внимания. Оторвавшись от твоего рта, он слизывает твою кровь, и смотрит прямо в твои глаза. Ты дышишь глубоко и часто, ты больше не можешь на это смотреть. И зажмуриваешься. Ты не знаешь, как именно с его тела исчезает одежда; может быть, она — это часть его тела, и он легко, без лишних движений просто топит её в своей плоти. В какой-то момент ты ощущаешь, как его тепловатая, гладкая обнажённая кожа на протяжении всего тела соприкасается с твоей. Его губы не уходят с твоей шеи и плеч, руки жёстко держат тебя, другие руки оглаживают торс, верхние части бёдер, живот, что заставляет тебя невольно дёргаться — он касается острыми когтями слишком нежных мест — а ниже тебя что-то хватает, и одновременно в твоём теле оживает плесень, копирующая преобразования, происходящие с телом твоего соулмейта. То, что он делает, можно назвать своеобразными ласками — но ласки эти грубые, небрежные — ты чувствуешь себя словно живая мышь, подготовленная для вскрытия, на столе у студента-биолога. Ты зажат от страха и оглушён всем, что происходит с твоим телом разом; глаза зажмурены, зубы сцеплены, ноги напряжены. Когда Блэк Хэт опускается ниже к тебе и вжимается с низким стоном, и что-то захватывает всю область паха, усилием проникает в тебя, ты весь выгибаешься от шквала ощущений и неприятия, словно бы попытки отказаться от того, что происходит, в телесной форме. Его пальцы больно впиваются в тебя в ответ, и ты держишься ещё пару секунд — а потом обмякаешь. Демон издаёт удовлетворённый звук, тянет тебя за плечи, ладонью обнимает за шею (боже, как тебе страшно) — а затем начинает двигаться. После этого ты теряешь чувство последовательности событий: происходящее смешивается в кашу из множества ощущений, долгую, не имеющую в твоей памяти конца, как зацикливающаяся с какого-то момента мелодия. Ты чувствуешь крепкую хватку, поцелуи, укусы острых зубов, живое бурление плесени в паху, там, где его никогда раньше не было, и живые листья, вырастающие из его тела и щекочущие твою кожу, и размеренные толчки, и боль, внутренняя и внешняя, боль, от которой нельзя спрятаться. Он сжимает твои руки крепко, до синяков, и ты видишь, невольно, теперь уже безразлично приоткрыв глаза, как стебли силятся пробиться сквозь его кожу, но он не обращает на это ни малейшего внимания, целиком и полностью занятый тобой и только тобой; его дыхание и тихие довольные стоны вибрируют в твоих ушах и накладываются друг на друга. Его, кажется, не волнует тот факт, что его тело расцветает по мере того, как твоё тело покрывается синяками и ранками, и он ни разу, кажется, не делает попытки смахнуть с себя ненавистную зелень — ни во время, ни после. Позднее ты не находишь в своей кровати ни единого цветка и ни следа пепла — правда, ничто не может волновать тебя этот момент меньше. Белые альстромерии больше не имеют для тебя никакого значения. Никакого значения на фоне Блэк Хэта, наслаждающегося, торжествующего, во всей полноте своей власти над тобой. Невольно, против твоего желания, ты чувствуешь, что движения Хэта начинают доставлять тебе насильственное, нежеланное физическое наслаждение, и оно странным образом органически смешивается с болью и подступающей к горлу тошнотой; твои напряжённые вздохи, твоя дрожь, непроизвольные движения тазом словно бы отделены от тебя, пока ты ждёшь в далёком уголке, в пустоте и темноте своей головы, когда всё это закончится. Твой собственный оргазм, в конце концов, много времени спустя настигший тебя, кажется тебе внешним чужеродными твоему сознанию явлением, поразившим твоё тело, словно стихийное бедствие, и после него ты остаёшься совершенно разбитым, окончательно и полностью сдавшимся Блэк Хэту, который ещё продолжает делать то, что делает, и заканчивает только некоторое время спустя. Но хуже всего не это — хуже конец, когда вы оба затихаете, и он гасит взмахом руки свет, а потом, неожиданно, двигает тебя вбок и опускается рядом с тобой на твоей неширокой кровати, упираясь своим плечом в твоё, и ты, измученный, долго, долго, замерев от острого страха и не смея подать голос или пошевелиться, лежишь и ждёшь, затаив дыхание, и от каждого его шевеления у тебя замирает сердце, потому что ты не знаешь, что ещё он может захотеть сделать с тобой, что будет, если ты случайно привлечёшь его внимание. В любом движении, которое тебе хочется сделать, тебе чудится твоё немедленное жестокое убийство или что-нибудь похуже; твои руки лежат на кровати мягко, но ты весь сжат, напряжён, удерживая свою неподвижность так, словно бы от неё (впрочем, возможно это и правда) зависит твоя жизнь. В конце концов, намного позднее, когда в твоей напряжённой спине начинаются спазмы, а правую руку ты уже не чувствуешь, он слегка шевелится с тихим шелестом листьев, садится и встаёт, и затем молча, без единого слова покидает твою комнату, унося с собой его (твои) флёрес аморис — белые цветы без запаха — и тихо закрывает за собой дверь. Ты, едва затихают его шаги, забиваешься подальше в угол, подтягиваешь колени к груди и ждёшь его возвращения ещё, может, где-то час или полтора, прежде чем понимаешь, что на сегодня всё закончено, и позволяешь себе немного расслабиться. Ты шевелишь руками в синяках, искусанными плечами, но делаешь только минимум движений, чтобы снова распрямиться и лечь на спину в мокрой и холодной от пота и, может быть, крови, кровати. У тебя нет сил больше двигаться. Да и смысла в этом ты вовсе не видишь. Ты лежишь неподвижно, всё твоё тело ноет от истощения; теперь оно кажется тебе чужим, словно бы отобранным у тебя. Сквозь усталые веки ты пялишься в тёмный потолок, и чувствуешь какое-то отсутствие, будто большей части тебя больше нет, будто что-то выело тебя изнутри, оставив на своём месте только пустую оболочку. Твои останки лежат безвольно, и кажется, они потеряли всю ценность, которой когда-либо обладали, ошмётки тебя, части, и нет никакого способа собрать тебя обратно. Этой ночью ты не смыкаешь глаз, но мыслей или чувств больше нет — твоё сознание заполняет только жуткая, мёртвая, молчаливая пустота.***
Ты встаёшь с кровати за пару часов до рассвета, небрежно переодеваешься и идёшь в свою физическую лабораторию. Тело движется с минимальным участием с твоей стороны; в твоей голове — только смутная идея о том, что ты собираешься сделать; реальность ощущается, словно бред, словно сон, словно будущего не существует. Отпираешь помещение и пересекаешь его; в ящиках в дальнем правом углу — детали устройств, которые так никогда и не увидели свет, тех, разработку которых Блэк Хэт отменил до того, как ты успел их завершить; опытных образцов, неудачность которых ты осознал ещё до того, как собрал их полностью. Ты набираешь охапку разрозненных частей, о которых тебе приходилось думать ещё недавно, вид и точное предназначение которых ещё свежи в твоей голове, затем подхватываешь по дороге защитную маску. Может быть, ты и беззащитен перед Блэк Хэтом, но он не может контролировать тебя во всём, как бы он ни старался. Сегодня ты будешь завершать то, что не было завершено. Время сделать кое-что по своей воле. Ты точно знаешь, что ты делаешь, но только когда ты привариваешь на место последний элемент, ты до конца понимаешь, что именно ты держишь в руках. Ты смотришь на грубо сделанный, явно нетоварного вида, но полностью функциональный плазменный бластер — тот самый инсинератор, проект которого запустил цепочку событий, приведшую к тому, что с тобой случилось. Один выстрел — и плазма аккуратно, не задевая окружающих предметов, мгновенно и полностью должна превратить объект в пепел, и ни единая молекула больше чем из нескольких атомов не останется целой. Просто удивительно, что Блэк Хэт не оценил потенциал этого оружия — а ведь это инструмент быстрого, надёжного, безболезненного — и довольно зрелищного убийства, который пришёлся бы по вкусу покупателям и был бы довольно гуманен по отношению к тем, кого злодеи и без того неизбежно убьют. Ты вложил в него столько сил, и в конце всех твоих трудов он заслуживает права хотя бы на один выстрел. Эти мысли проплывают в твоей голове безразлично, словно бы по инерции, по той самой, по которой ты вообще пришёл сюда. Твой взгляд уплывает в пространство. Твои руки двигались твёрдо и точно, пока ты работал, но сейчас, хотя они сжимаются на металле почти спазматической хваткой, ты чувствуешь, как слабость обхватывает и отбирает их у тебя. На время обретённый, одолженный контроль над твоим телом выскальзывает у тебя из пальцев. Плазма обнимет объект, двигаясь именно по той траектории, которая была для неё проложена, думаешь ты, и выжжет объект дотла. Не уцелеет ни один гиф, ни одна спора, ни единая частица этой чёртовой плесени, от неё не останется ни следа, ни воспоминания — только облако серого пепла, который позже исчезнет в пыли. Ты не ел уже почти сутки, твои пальцы холодные, и голова немного кружится, но ты неожиданно чувствуешь себя легко-легко, словно в твоём разуме — одновременно с небом за окном — взошло солнце; невыносимая тяжесть словно бы упала с твоих плеч. Тошнота, километры головной боли и трясущиеся руки, и тысячи иголочек, раздирающих твои нервы, ненависть, отчаяние, ненависть, страх, страх, страх, всё сходится в одной точке, все лучи собираются воедино, чтобы прожечь дыру в твоей страшной участи, на которую был обречён — обречён с самого начала. Да, ты теперь понимаешь, чётко, как никогда бы раньше не смог понять — прикосновения Блэк Хэта, которые до сих пор больно горят, словно пятна кислоты, словно порча, въевшиеся глубоко в кожу, вовсе не появились на тебе впервые сегодня ночью — нет, они жили в тебе с самого твоего рождения. Они проникли в каждый кубический миллиметр твоего тела, извратили и испортили всего тебя, всю твою жизнь, всё твоё существование до последней секунды. Они заставляли твои конечности дрожать и промахиваться, они туманили твои мысли и твоё зрение, они раздражали твой желудок и твои лёгкие, щекотали под кожей и не давали спать, они деформировали твой разум, и у тебя не было ни единой возможности быть более счастливым, пока у тебя был соулмейт. Этот соулмейт. Масштаб губительного воздействия, которое на тебя оказал Блэк Хэт на протяжении всей своей жизни, поражает твоё воображение, и впервые действительно оценив его, ты вынужден прислониться к столу, чтобы не упасть, думая об этом. Впрочем, слабость скоро уступает место волне лихорадочного возбуждения, и ты выпрямляешься снова. Ты чувствуешь, как всё твоё тело трясётся от отвращения и ненависти. Ты — Флюг Слис, жалкая пародия на полноценного, обладающего свободой воли человека, порабощённый и съедаемый изнутри и снаружи; ты — это результат безостановочного действия зла на одну-единственную оплодотворённую яйцеклетку, потомки которой по какой-то неудачной случайности проделали столь долгий путь до места назначения, сформировав искалеченное, испорченное живое существо, которому по-хорошему стоило погибнуть ещё до своего рождения. Но сегодня настало время раз и навсегда исправить произошедшую ошибку — сегодня ты наконец освободишься от плесени, неотрывно слившейся с тобой, от него и от себя. И в качестве своего последнего долга, услуги, которую ты можешь оказать человеческому роду, ты уничтожишь самое большое зло, с которым тебе приходилось сталкиваться, то самое зло, которое искорёжило твою жизнь. Ты заберёшь Блэк Хэта в небытие с собой. Солнце бросает лучи сквозь кроваво-красное стекло, согревая твои замёрзшие руки. Ты позволяешь себе немного постоять, глядя сквозь очки прямо на него, медленно всходящее над тёмным силуэтом города. Слабая тошнота нарастает в груди, и твои ладони сжимаются на тепловатой рукояти. О боже, как тебе не хочется умирать. Если бы только был какой-то другой выход. Если ты только мог выбраться из этой ловушки как-то по-другому. Но всё было предопределено ещё задолго до того, как ты родился, и твой капкан — это сам факт твоего существования, и… — Утро, — голос демона, раздавшийся сзади, заставляет тебя вздрогнуть. Ты осознаёшь, что твои руки с инсинератором в них ходят ходуном; разряд страха пробегает по твоему позвоночнику, и ты понимаешь, что если ты не сделаешь этого сейчас, то не сделаешь никогда. Тебе приходится сделать минимальное, едва заметное волевое усилие, легчайший толчок, чтобы решиться. А дальше твоё тело делает всё само. Поле зрения начинает темнеть, тебя шатает, а в ушах шумит. Тошнота подкатывает к горлу. Мир переключается в режим замедленной съёмки, и ты смотришь почти отстранённо, как ты поворачиваешься вокруг своей оси, а левая рука с инсинератором в ней поднимается к твоему виску. Тебе стоит большого, медленного и тяжёлого усилия заставить свою голову подняться и посмотреть вперёд. Твоё зрение, движения твоих конечностей, твоё сознание, понимание словно бы в невероятно тяжёлой солёной воде, и ты смотришь, но видишь картинку не сразу — да и разве тебе нужно это? Тебе совсем не нужно видеть, чтобы сделать то, что ты должен сделать, стоящего на пороге словно в снегопаде разноцветных помех Блэк Хэта с широко распахнутыми веками, Блэк Хэта всего в нетронутых белых цветах, и его губы, молча выводящие какие-то слова. Ты смотришь прямо в его глаза и давишь на спусковой крючок.***
— ...Г, НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО, НЕ НА!.. — разносится отчаянным эхом по всему особняку, а потом раздаётся звук плазменного выстрела, и всё затихает. Деменция роняет фломастер и поднимает голову. Флюгер что, опять напортачил и вляпался в неприятности? Её губы расплываются в улыбке, и она вскакивает на ноги. Когда Флюгги и Блэкки цапаются, это всегда означает что-то весёлое, и дьявол её загрызи, если она собирается это пропустить! Одним стремительным движением она выскакивает из сидячего положения, и ворох разрисованных бумаг разлетается за её спиной, словно стая огромных мотыльков. Деменция бежит на четвереньках, галопом, как не умеет бегать ни один цивилизованный человек; копна волос развевается за её спиной. В какой-то момент она прыгает на стену и взбирается по ней, как ящерица; тормозит она у верхнего угла приоткрытой двери во Флюговскую любимую физическую лабораторию. Если что-то случилось на этом этаже, оно случилось здесь, потому что все остальные помещения заперты на ключ — от греха (от Деменции) подальше. Она, в предвкушении, но осторожно, чтобы случайно не попасть Блэк Хэту или чему-нибудь под горячую руку или какую-нибудь другую часть тела, свешивается сверху и заглядывает дверной проём. Но, к её разочарованию, в лаборатории никого нет. Ни Флюга, ни Блэка, ни хотя бы 5.0.5. Не видно никаких разрушений, ни следов взрыва, ни каких-нибудь странных объектов или созданий, ни разрыва в пространстве, какие умеет делать Блэкки, ни физической аномалии, которые делает Флюгер, ни странного тумана, ни крови и ошмётков мяса, ни-че-го нового или интересного, разве что какой-то мусор на полу. Скукота. Она повисает на руках, спрыгивает вниз и на всякий случай заходит внутрь, чтобы убедиться, что в лаборатории действительно никого нет. И точно — ни-ко-го. Ни единого живого существа. А на полу валяются только почерневший бластер и небольшая кучка пепла. И россыпь белых альстромерий поверх неё.________________________________________
* Flores amoris - любовные цветы (Google.Translate лат.) ** Mucor odi - плесень, которую я ненавижу (Google.Translate лат.). В заголовке - сооветственно "плесень, которую ты ненавидишь".