Утка командира

Ее долго не покупали. Желтых, с красными разинутыми клювами, брали, а ее – нет. Будь она хоть белой или такой, как тоже долго залежавшийся экземпляр – серой с зеленой выгнутой шеей, проблем бы не было. Но она была темной. Угольно-черной, такого густого цвета, что даже глаз не было видно. Одна такая на весь отдел большого детского супермаркета. «Цвет не тот», - вздыхали молоденькие продавщицы, каждый раз перекладывая ее резиновое тело с места на место, добавляя слева и справа штампованных желтых собратьев с канонично красными клювами. Но вот однажды ее сграбастала совсем не детская рука: большая и теплая, поднесла к заросшему щетиной лицу. Хмыкнув, человек отправил ее в корзину, к трем желтым собратьям. Видимо, для разнообразия. Три одинаковых желтых утенка достались детям доброго человека, а ее до поры убрали в какую-то коробку. Там было темно, и Черная Утка уже приготовилась скоротать свой долгий резиновый век, но прошло не так много времени, как ее вытащили и, сунув в карман прямо в целлофановой шуршащей обертке, куда-то понесли. Было холодно. Нет, в кармане человека-любителя-утят-для-ванной было тепло, но вот в большом мире вокруг – холодно. Наконец, они оказались в помещении. Откуда-то тянуло приятной влажной сыростью и паром, пахло мылом, распаренными телами... и именно для этих запахов, для этой атмосферы она была создана! - Командир! – зычно крикнул человек-любитель-утят-для-ванной куда-то в пропитанную горячим паром темноту. – Эй! У меня для тебя подарок! Тот, кого человек назвал командиром, вышел, на ходу вытирая голову большим полотенцем, и незло, скорее, устало спросил: - Чего тебе, Джек? День был пиздец тяжелым, какие еще, нахуй, подарки? - А это тебе для релаксации. С Рождеством. Ждем завтра на обед. Не дожидаясь ответа, человек вынул ее из кармана и сунул в руки того, кого назвал командиром, после чего хлопнул того по плечу и молча ушел. Видимо, знал, что не стоит ждать благодарности. - Роллинз! – рявкнул командир, даже попытался догнать хитрого человека-который-любит-утят-для-ванной, но, выступив за порог наполненного горячим паром помещения, зябко передернул плечами и сжал подарок в кулаке. Черная Утка не собиралась терпеть такое обхождение, а потому тоскливо, но довольно натурально крякнула, выражая свое неудовольствие. - А, чтоб тебя, - выругался себе под нос командир. – Юморист хуев. Ладно. Получишь и ты у меня завтра кое-что вместо бутылки виски. С этими словами он бросил Черную Утку в большую сумку, набитую пропитанной потом одеждой, и ушел. *** Вспомнили о ней только тогда, когда стали перетряхивать вещи, видимо, для стирки. Все тот же командир покрутил ее в руках, а потом вынул из надоевшей обертки и поставил на полку, где-то между большой бутылкой с шампунем и баллоном пены для бритья. Черная Утка не была против такого соседства, наоборот. В резком свете современных диодов она, наконец, рассмотрела того, кому принадлежала. Конечно, глупо было надеяться, что у такого сурового, покрытого шрамами мужчины найдутся малыши, которые будут купать ее в душистой пене, играть с ней и смеяться от удовольствия. Но уже то, что не нужно больше лежать между грязной футболкой и носками, было хорошо. Можно было смотреть на командира, изучать мир вокруг, пусть и довольно ограниченный, состоящий из большой ванной комнаты, отделанной светлой плиткой, и самой ванны, достаточно большой, чтобы вместить не только командира, а еще двоих-троих такой же комплекции. Так и потекли ее дни. Командир часто надолго пропадал, возвращаясь уставшим и злым, но иногда просиживал дома несколько дней подряд, исправно бреясь по утрам перед зеркалом и поглядывая на нее темными глазами. Однажды командир, или, как его теперь нужно было называть, хозяин вернулся домой поздно, весь грязный и уставший той самой черной усталостью, от которой становится тоскливо и пусто на душе. В такие вечера хорошо, когда кто-то ждет тебя дома с теплым ужином, горячей ванной и нагретой постелью. Из всего этого у хозяина была только ванна, которую он и наполнил, качаясь от усталости. Когда, потянувшись за шампунем, хозяин нечаянно скинул в высоко взбитую пену и ее, Черная Утка почувствовала ЭТО – радость от выполнения своего предназначения. Ее даже пытались поймать, но безуспешно: почувствовав себя в своей стихии, она ловко спряталась в густой пене, а хозяин, все же, был слишком вымотанным, чтобы искать ее. Раздевшись, он тяжело опустился в воду и прикрыл глаза. От его тела пошли прекрасные волны, на которых Утка могла качаться несколько сладостных минут, а потом все стихло. Когда пена осела, оказалось, что командир спит, уронив так и не вымытую голову на бортик. Это было неправильно. Так и утонуть недолго – слыхала она такие рассказы во время своего лежания на полках складов и магазинов. Тяжелая рука хозяина соскользнула с бортика, и поднявшейся небольшой волны хватило, чтобы доплыть до него и хорошенько проехаться клювом по груди. - Мхм, - сонно произнес хозяин и с трудом открыл глаза. – Черт, вырубился-таки. Захлебнуться не хватало. Пиздец было бы несмешно. Неблагодарно отпихнув Утку от себя, хозяин быстро намылил волосы, повозил мочалкой по телу, кое-как смыл пену и, выдернув пробку, ушел, пошатываясь. Она и не ждала особой благодарности, но пролежать вот так всю ночь на мокром дне огромной ванны все-таки не заслужила. До утра ее посещали самые нерадостные мысли, но потом выспавшийся и уже не такой хмурый хозяин вернулся, хмыкнув, протер ее полотенцем и вернул на место, всунув между бутылкой с шампунем и баллоном с пеной для бритья. - Сиди уж, Чудовище. И кто только такой цвет тебе придумал, а? Утка не ответила. Хозяин дал ей имя, и это определенно было у него чем-то вроде благодарности. Впору было собой гордиться. *** Иногда хозяин, насвистывая что-то веселое, брился не утром, а с вечера, тщательно чистил зубы, но, вместо того, чтобы принять душ, а потом, натянув халат, устроиться у телевизора (дверь в ванную он иногда забывал плотно прикрыть, и такие вечера были счастьем), натягивал необычайно узкую футболку и, сунув Утку, которую по-прежнему звал Чудовищем, в шкаф между полотенец, уходил. Окошко в шкафу было отчасти прозрачным, а потому Утка видела, что возвращался он не один. Совсем молодые девушки, а иногда и мужчины, каждый раз разные, делили тогда с ним ванную по утрам, чтобы никогда больше не вернуться. Но все чаще по вечерам хозяин возвращался один, грустно тер щеки перед зеркалом, все чаще ставил рядом с Уткой стакан с виски. Но зато, набирая ванную, иногда пускал поплавать и ее, и это означало, что будет Разговор. Видимо, сам с собой хозяин говорить не любил, а потому выбрал ее в качестве благодарного (и молчаливого) слушателя. - Я в таком дерьме, Чудовище, - обычно говорил он, откидывая голову на бортик и отхлебывая из стакана. – Натянут, как трос между вышками. Того и гляди лопну. Еще и Роджерс этот, сука, со своей капитанской задницей. Стоять перестало – веришь – на самых красивых баб не стоит, только на него и... Тут он обычно ударял ладонью по воде, отчего Утка с удовольствием качалась на волнах, поминая недобрым словом какого-то Роджерса, который делает несчастным ее хозяина. А потом стыдливо разворачивалась хвостом к творящемуся безобразию: хозяин быстро двигал под водой рукой, прикрыв глаза и закусив губу, потом сдавленно выдыхал, быстро мылся, тщательно споласкивал Утку, совал ее на место и уходил, забыв даже убрать стакан. После каждого такого раза неизвестный Роджерс Утке нравился все меньше. Потому что хозяин из-за него был несчастен. Не самый лучший хозяин, конечно, да и детей от него не дождешься, но вот про Утку не забывает, говорит с ней, купает регулярно. Играть не играет, конечно, но, все же, не оставляет больше в холодной ванне. И в полотенца больше не сует. Хотя лучше бы совал, перед этим он всегда насвистывал, выглядел веселым, а потом целовал у раковины какую-нибудь девушку в шею, трогал ее и выглядел довольным. Утка любила, когда хозяин доволен, потому что тогда он добавлял больше разноцветной пены, подолгу сидел в ванне, а не просто наскоро споласкивался под душем и быстро двигал рукой, закусывая губу, как от боли. Да, какой-то Роджерс определенно Утке не нравился. *** Командир становился все дерганей, а его движения под струями воды – все отчаянней, и посиделки в ванне, полной душистой пены, со стаканом виски стали редкостью. Хозяин даже бриться иногда забывал. Плескал по утрам в лицо ледяной водой, брызги которой долетали до Утки, и бормотал себе под нос, что-то похожее на: «Агент. Роджерс, сука. Не могу. Ну не могу я – его». Потом его долго не было, Утка уже начала думать о том, каково это будет – всю свою долгую резиновую жизнь провести тут, на полке, между засыхающей пеной для бритья и покрывающимся пылью флаконом с шампунем, как однажды поздно ночью громко хлопнула дверь, послышался голос хозяина, и потом еще один: резкий, командный, который Утке сразу не понравился. Потом в ванную ввалились трое: командир, с ног до головы забрызганный грязью, и еще двое. Первый, высоченный, как скала, с прямой спиной и уверенными движениями, и Второй – по всему судя, тяжелый, большой и совершенно бессознательно развалившийся на руках у Первого. Хозяин что-то отрывисто говорил Первому, даже не потрудившись спрятать Утку, на которую, впрочем, никто не обратил внимания – все были заняты тем, что сдирали жесткую от крови одежду со Второго. Тот даже не стонал, лишь перекатывался, как кукла, в руках Первого, и так же безвольно булькнул в воду, хозяин едва успел его голову подхватить, чтобы не захлебнулся. Судя по пару, вода была горячей. А если исходить из цвета, в который она окрасилась, Второму крепко досталось. Утка никогда не видела, чтобы хозяин возвращался откуда-то в таком состоянии, чтобы кровь и грязь текли с него ручьем. На лицо Первого было страшно смотреть, и хозяин вдруг очень мягко позвал: - Кэп... Первый дернул плечом и тоже принялся раздеваться. Что ж, Утке приходилось признать, что за все время, что ее совали между полотенцами, она не видела никого красивее Первого. Хозяин был другим: ниже ростом, со смуглой кожей и темными волосами. Первый же был белым, как хорошо отмытая раковина, с небольшими пятнышками веснушек по плечам, высоким и каким-то неестественно идеальным. Утке, впрочем, тяжело было судить о внешности того, кого она видела в первый и, скорее всего, в последний раз – никто еще не оставался с хозяином достаточно долго, чтобы можно было привыкнуть. Первый забрался в горячую воду, отчего его кожа моментально покраснела, взял мочалку хозяина и аккуратно, нежно принялся отмывать Второго от крови и грязи. Вымыл ему длинные волосы, нежно отводя пряди от лица, но когда хозяин попытался уйти, Первый поймал его за запястье. - Останься, - приказал он, и хозяин, который терпеть не мог делать что-то по чужому приказу, послушно замер, а потом тоже принялся раздеваться. Наблюдая, как он усаживается в огромной ванне, Утка думала, что не ошиблась – трое в этой огромной лохани с легкостью поместятся. Даже если двое из них еще крупнее и так немелкого хозяина. Она смотрела, как они в четыре руки отмывают Второго, а потом друг друга, и хозяин вдруг прижимается ртом ко рту Первого – жадно, требовательно. Целует так, как не целовал никого из тех, кого приводил. И Первый отвечает ему – сначала неуверенно, а потом жадно, хватая за волосы свободной от Второго рукой. Вода выплеснулась на пол, и Утка подумала, как хорошо было бы покачаться на таких чудесных волнах, пусть в воде будто постирали что-то линяющее – такого неприятного цвета она была. - Мы идем в комплекте, - хрипло предупредил Первый, перекидывая голову бессознательного Второго себе на плечо. – Без Баки я не могу ничего решить теперь. - Теперь, - глухо повторил за ним хозяин. – А неделю назад мог. - Брок, - сказал Первый, и так Утка узнала имя хозяина, - ты пойми, Баки... - Я всегда все понимаю, Кэп, - оборвал его хозяин. – Вечная френд зона – мой потолок. И только все начало складываться... - Ты же знаешь, что это не так, - ответил Первый. - Знаю, Роджерс, - рявкнул хозяин и, поднявшись, принялся смывать душем пену с себя, а заодно и с бесчувственного Второго. – Это он тебе друг, а я так – для поебаться. - Брок, - теперь в голосе Первого звучал упрек, и Утка подумала, что не зря ей не нравился неведомый раньше Роджерс. Потому что никто не имеет права делать так, чтобы у хозяина становилось такое лицо, - Брок, давай потом поговорим. Когда все хоть как-то уляжется. - Добавь еще, как ты ценишь мою помощь, и ей-богу, Кэп, я тебе двину. Второй не нашел лучшего момента, чтобы прийти в себя, и, открыв мутные глаза, позвать: - Командир? Теперь у Роджерса было такое расстроенное лицо, что Утка решила – этот Второй ей определенно нравится. Они кое-как выбрались из ванной, и, оставляя пенные лужи, ушли, закутанные в полотенца. Утка подумала, что теперь даже если хозяин вспомнит, что при посторонних надо прятать ее в шкаф, там не будет достаточно чистых полотенец. *** Утром хозяин снова весело насвистывал, а появившийся сразу следом за ним Первый обнял его сзади и поцеловал в шею. Хозяин никому никогда не позволял подобного: брать вещи без спроса и трогать его везде, пока он бреется и чистит зубы. Но, видимо, Первому закон не писан, а у хозяина слишком хорошее настроение, чтобы ставить на место этого выскочку. - Ой, - Первый заметил Утку, - это же... - Ни слова, Роджерс, - предупредил хозяин, и Первый, пряча улыбку, снова поцеловал его, то и дело посматривая в ее сторону. В этот момент Утка решила простить Роджерса – таким счастливым и расслабленным хозяина она не видела никогда. А когда вечером они снова набрали ванну и поместили в нее ожившего Второго, и в ответ на его пристальный взгляд хозяин, усмехаясь, снял Утку с полки и посадил на воду, она великодушно решила, что стерпит и Второго – он делал слишком хорошие волны, как раз такие, как Утке нравятся. - Черная, - коротко заметил Второй, и Утка в кои-то веки испытала гордость за свой необычный окрас, потому что Роджерс и хозяин улыбнулись. - Я зову ее Чудовищем, - пояснил хозяин. – И если бы она была человеком, пришлось бы ее убить – слишком много она обо мне знает. Утка понимала, что он шутит – она никогда бы, никому и ни за что не рассказала бы, ни как фальшиво он стал напевать в душе неделю назад, ни как звал какого-то Стива, трогая себя, ни как почти засыпал в ванной, улыбаясь, ни как сказал перед тем, как уйти и вернуться с этими двумя: - Пожелай мне удачи, Чудовище. Если все выгорит... - он не договорил и, еще раз оглядев себя в зеркале, вышел, особенно плотно затворив дверь. Она не идиотка говорить о таком с кем бы то ни было. Да и о том, как Второй, ухмыляясь, цепко ловит ее в пене, когда думает, что никто его не видит, она тоже рассказывать не станет. А что до того, что ей, похоже, придется любоваться Первым и Вторым достаточно долго, потому что хозяин, скорее всего, нескоро их прогонит, – так что с того? Пока хозяин улыбается, зажатый между этими двумя, пока Второй позволяет ей купаться вместе с ним, а Первый так нервничает, если хозяин долго не возвращается, что режется безопасной бритвой, она будет терпеть. В конце концов, она просто резиновая утка для ванны. Пусть и очень необычного цвета.