никогда и нигде.

Себастиан ненавидел весну. Все вдруг начинали оживать, а Смайт не верил в жизнь или в правду. Он жил в театре и его маски были клишированным обманом. Но таким продуманным, что он сам себе верил. Сочинил себе жизнь и играл странную роль, за которую его надо было наградить, как лучшего драматического актера. Начинал утро с сигареты, оранжевой пепельницы, белой тарелки с размазанной яичницей, а после выбирался из собственных обломков, чтобы попытаться прожить еще один день. Из отражения на него смотрел испуганный подросток. И он не понимал, что с ними происходило. Всего лишь призрак времени, когда Себастиан Смайт жил. На подростке порванная зеленая футболка и у него разбито колено из-за падения с велосипеда. В его глазах немой вопрос, но у Себастиана по расписанию был очередной бал-маскарад и у него не было времени на ответы. Для знакомых он Себастиан Смайт. Молодой человек, который насаживает на член моральные ценности и пьет слишком часто для двадцати пяти лет. В огромной душной квартире с дорогущей мебелью и огромными закрытыми окнами, он всего лишь гробница для жизни, которую заколотил внутри себя ржавыми гвоздями. В глазах подростка, что не отрывает глаз болотного оттенка из искаженного поцарапанного отражения столешницы, нет ни злости, нет ни капли отчаяния. А в глазах Себастиана практически ничего нет. Каждый день в его квартире убирали. Но к вечеру он пачкал паркет кусками самого себя. Он буквально разваливался, оставляя после себя каменную крошку камня. Вот во что он превратил свою душу, но был дураком, думая, что возвести чувства в стены будет проще. Камень кровил. Себастиан был испорченной пешкой этого мира, которую пора бы заменить на кого-то более нового. На кого-то, кто еще не заебался от картонного гнилого мира. В ком еще жив тот самый подросток, а не царапается внутри, сгорая в агонии. В детстве все было проще. На нас не давили стены и не оглушали стрелки часов своим слишком быстрым движением. В детстве ты жил, а сейчас все изменилось. Время бежит, а ты стоишь на месте и ничего не меняется. Просто отваливаются куски самого себя и разбиваются, пачкая гнилой крошкой начищенные туфли, а ты лишь завязываешь узел галстука посильнее. И Себастиан запивал эти мысли алкоголем. Заливал в себя спасающую амнезию и смотрел, как мир вокруг него горит. Каждое утро начиналось с гребанного анализа прохожих и самого себя. В каждом из них Себастиан видел похороненных детей, и его подросток рвался к ним, не зная, что и сам умирает. Приходилось дергать его за рукав старой футболки и уводить подальше. Никогда ничего не менялось. Себастиан был притворством, окруженным безликими тенями. Жил в городе мертвых душ, который встречали лето, натягивали улыбки и начинали разговоры о летних планах, словно они и правда были счастливы, а не мечтали подохнуть от скучной ненавистной работы. Восьмого июня было невыносимо жарко. Подросток радостно завопил, увидев на набережной уток, но Себастиан снова одернул его и пошел дальше. Душа требовала очередной дозы кофе, которая позволит ему протянуть еще пару часов, а потом царапины внутри снова начнут кровоточить, и он начнет сдыхать от внутреннего кровотечения. Он сидел за столиком у окна и как-то слишком сильно выделялся на фоне пасмурной погоды и темных стен. Его глаза не были всего лишь треснутым небесным стеклом, в котором отражалось происходящее. Его губы не были покусаны после нервных срывов. Парень что-то увлеченно рисовал, отвлекаясь лишь на кофе. Он был другим. Чужим. Живым. Его звали Курт Хаммел. Подросток внутри него был таким же, как будто его и не прятали. Не поместили в картонные стены забытой реальности. Когда мальчик внутри него смеялся, Курт тоже смеялся. Когда его внутренний ребенок хотел чего-то, Курт не сдерживал его. Они действовали сообща и не сдерживали друг друга. И Себастиану тоже так хотелось. Но потерянные куски не найти и не склеить, а вмятины и дыры внутри уже заполнились плесенью. Смайт чувствовал себя мозаикой, которую подарили ему в детстве. Там было слишком много кусочков, которые с трудом складывались в картину. Смайт еще помнил, что на коробке был изображен красивый пейзаж с водопадом, но не смог его повторить. Себастиан был таким же паззлом, который мог бы стать чем-то большим, чем просто кусочки. Увы, в процессе сборки он потерялся, так и оставаясь незаконченной картинкой. На месте пропусков образовался сквозняк, который захлопнул все двери, оставив его в ловушке. Курт Хаммел был другим. Себастиан наблюдал за ним каждый день. Пытался понять и ухватить кусочек его жизни. Когда они столкнулись, Себастиан проглотил все неуместные остроты, и просто попытался отпечатать на себе этот момент. Смайт ненавидел это, но отчаянно хотел тепла. И оказалось, что рассветы не черно-белые, а сочные и красочные. А воздух не болючий, как детская прививка. Иногда в Себастиана закрадывалась мысль, что если смотреть на восход солнца вдвоем, то он будет еще ярче. Особенно если при этом ты будешь касаться губами его шеи и сжимать его тело в своих руках. Господи, он сходил с ума. Просто пиздецки сходил с ума. А подросток рвал его грудную клетку в попытках взглянуть на тот самый рассвет в кои-то веки не через сигаретную дымку, которая и заменяла воздух Себастиану. Подросток бы одобрил Курта. Они бы смогли подружиться, сквозь колкости и разные увлечения. Подросток Себастиана бы бросил язвительно что-то вроде "Принцесса" и услышал бы в ответ избитое Хаммеловское "Сурикат". И это было бы хорошо. Это было бы живо. И ведь Себастиан забыл, что его организм отталкивает все хорошее, словно он пациент с ожогом, у которого отторгается пересаженная кожа. Это случилось в конце августа. Летние разговоры превратились в надоедливый треп. Солнце превратилось в раздражающее светило и хотелось, чтобы оно погасло. Ясный день стал глупой иллюзией жизни. Курт не пришел. И больше никогда. И никуда. Себастиан помнит, как подросток выбегал без оглядки из кафе и тащил его за собой, чувствуя, как краски стекают с мелькающих пейзажей. Детство Себастиана Смайта умерло в начале сентября навсегда. Вместо с природой и осенними умирающими листьями. В квартире пахло сигаретным дымом и гнилью. Карточный домик рассыпался и его снова завалило обломками. Оставалось просто свалиться на паркет, усыпанный собственной крошкой, закричать и свернуться с надеждой, что этот вздох будет последним. Но, может, правда в том, что Себастиан и не человек во все, а игрушка в руках хуевого кукловода? Или программа, пораженная вирусом. Себастиан придумал себе столько жизней и масок. И каждая из них оказалась хуже предыдущей. Смайт исцарапал себя настоящего выдумками и натянутыми улыбками. В отражении теперь он видел труп ребенка. И не встречать им рассветов.