сигнал взрыва

он умирает. его голос разносится по вселенным, рушит старые звёзды в пылевые облака, его голос заставляет сотрясаться от ужаса. никто не слышит. никто никогда не узнает больше о том, что случилось. забытье тянет к биллу свои руки, чёрные и когтистые, оно дерёт плоть на сотни маленьких пылинок, которые разнесутся прощальным криком по вселенной. он умирает. смеётся, золотом, мёртвым-мёртвым отчаянием — захлёбывается в этом. ладони закрывают ему рот, давят на глаза, лапают-лапают, так собственнически, нежно так, что пятнают мазутом и кровью. никто и никогда. смеётся, болью, в крике рвёт горло, мажет меловые веки. кровь и мазут — забытые мёртвые, старые, зарытые. помнит — сам по кускам трескается, трётся, бьётся хрусталём, это ли называется той самой грезимой смертью? как хотелось миллионы лет назад почувствовать её — как она дышит на него, как она смотрит на него, как она цепляется за него, как он хочет ощущать её полностью, везде, и вот — он умирает. самостоятельно вспарывает себя по продольному шву, чтобы только быстрее. его голос никто не слышит. никтоникто. страшится одиночества до того, что ладони сцепляются в бесконечную — никогоиненужно — только поможет ли. закрывает глаз в попытке перестать видеть то, чего не замечают другие, он ведь слышит каждые мысли, он умирает, в какой из них есть его упоминание? никого, наверное, и не нужно. мастерски плетётся в ложь, вяжется ей, упивается. рвёт на пыль, закрутившуюся по вселенным, руки расцепляются, пока он пытается бессильно остаться — сайфер, он ведь просто боится, что так никого и не найдёт в пустоте, где он останется — слепым, глухим, немым, в пыль вытертым и бесконечно одним на нескончаемость просторов. не смерти. он умирает, смеётся, пока внутри звонко трескается и надламывается — кто слышит его, кроме убаюканных мирской колыбельной звёзд, кому он нужен, кроме? только? он умирает. его память заставляет задержать дыхание перед оглушающим взрывом; надеется на то, что смерть для него — полная потеря контроля, россыпь мелких точек — его прах, вселенная — цветочная могила. и его руки, они все в шрамах от когтей, порванные, вырванные, перерезанные, бесполезные. память — чёртов якорь, цепь от которого не может быть схваченной ранеными ладонями. скалится безумно и больно — он слышит голос, который так хотел услышать «пожалуйста, перестань» он умирает. и это всё — память прошлого, заново пережитая жизнь, растворённая и выплавленная в последний раз. сигнал. он умирает. и открывает глаза. слышит. видит. чувствует его руку на своей, которая в буграх и шрамах, которая хранит чужое тепло и с выцарапанной бесконечностью. уилл ведь обещал — уилл с тёплым трепетом и нежностью сжимает билла в своей тысяче когтистых рук. — но ведь я буду рядом.