~*~
Домой Анни прибыла ближе к полночи — с папкой своего проекта, который~*~
Это лето выдалось до омерзения холодным: как будто кто-то забыл о последовательности и вместо лета включил осень. Ветер пробирал до костей, лили дожди бесконечной серой стеной, сверкали молнии, ночами освещая комнаты лучше люстр, и оглушали раскаты грома. Естественно, никакого бассейна, свежей мелкой травы газона и шезлонгов, никакого загородного пляжа и встреч с друзьями — от лета остался только календарь и солнце, каждый день пробиравшееся сквозь тучи, но не согревающее промозглую землю и таких же промозглых людей. Не хотелось ни идти куда-то с кем-то, ни что-то делать — просто лежать целыми днями в пустом холодном доме, смотреть в потолок — и умирать. Завтрак, кровать, обед, кровать, ужин, кровать, на фоне какие-то фильмы и музыка в наушниках, а ещё пираньи-мысли как бесплатное круглосуточное дополнение, от которого нельзя отказаться, как и от этого отвратительного и к чёрту не сдавшегося отпуска. Два месяца — достаточный срок, чтобы завершить проект и выпустить в свет первого человекоподобного робота — бесчувственного, нечеловечного робота, в создании которого она отметится одной галочкой в итоговом отчёте. Иногда Анни подумывала отодвинуть тумбочку, достать бесполезный проект, на разработку которого убила не одну неделю, и сжечь — хорошее удобрение получится для цветов, хоть где-то эти бумажки пригодятся. К концу первой недели мысли стали реальностью, и Анни решила на прощание перечитать идеи, которыми грезила и которые никому, кроме неё, не оказались нужными. В итоге проект поселился под кроватью — собирать пыль там. А дни снова потянулись однотонной серой нитью. Иногда кто-то звонил из давних друзей, иногда — из коллег, но чаще всего телефон молчал. Никому до неё не было дела. Ей, в принципе, тоже. Раньше одиночество не тяготило, и Анни было хорошо с собой наедине, раньше не было дела, сколько есть связей с внешним миром и насколько прочны они, раньше... Раньше всё вообще по-другому было. А теперь одиночество висело на ней тяжёлым камнем, и душа отчаянно желала человеческого общества, но только не любого — определённого, общества одного-единственного человека, в одночасье ставшего недосягаемым. А ещё были ненавистные мысли, чей голод невозможно утолить, и они обгладывали, сжирали до мяса, до костей, до пустоты. И бесполезность, возведённая в абсолют. И на прекращение кошмара уже не получалось надеяться.~*~
В понедельник второй недели отпуска Анни увидела в новостях Эрвина Смита, ещё более уставшего и измученного, как будто он один работал над роботом-человеком. Кто-то пропал без вести во время первого выхода в мир, и Анни не сразу поняла, о ком идёт речь, — пока в левом верхнем углу не высветилось лицо не секретной, но туманной разработки — военного робота Широ. — Он не опасен, — пояснил Эрвин, — однако очень многого не знает о человеческом мире, поэтому при встрече с ним постарайтесь вести себя как можно мягче. «Многого не знает о человеческом мире». Анни фыркнула: о человеческом мире он должен знать как раз-таки много, учитывая, какие умы разрабатывали для него базу данных, а вот о тонкостях взаимоотношений — едва ли. Хорошо, если те небольшие наработки, которые она успела внедрить до приказа Эрвина, не изъяли: по ним он хотя бы знает, что не каждый человек внешнего мира — враг. И что люди — ужасно хрупкие создания. Анни дотянулась до валявшегося на полу телефона — ни одного пропущенного. Ни Армин, ни Кэти, ни сам Эрвин — никто не позвонил и не предупредил, что бесчувственная машина, частично её проект, гуляет сейчас на свободе, возможно, даже не мысля, кого можно считать за врага, а кого — за друга, кого нужно убивать, а кого — нельзя. Вот она — человечность. Анни смотрела в глаза уставшего Эрвина, понимая, что победила. И совершенно не чувствуя радости.~*~
Поиски продолжались третий день, но в новостях не говорили об очевидцах и встречах с роботом-человеком, а телефон продолжал молчать — ни одного вызова, ни одного сообщения, будто Анни Леонхарт не принимала участия в проекте и вообще её никогда не существовало. Что ж, не существует так не существует, решила для себя Анни, поставила телефон на беззвучный и снова провалилась в бездну серых дней. После того, как под предлогом отпуска её фактически вышвырнули из проекта, она не собиралась становиться добровольцем и помогать в поисках беглеца — пускай съедят на этом собаку и в следующий раз думают чуть дальше сегодняшнего момента и возводят будущее менее туманным «уверен». Анни раздраженно поджала губы: одно воспоминание о разговоре в кабинете Эрвина вызывало в ней бурю эмоций, однотипных, но оттого не менее сильных, и дело таилось, увы, не только в желании работать над проектом и помогать в его совершенствовании. Была ещё уязвлённая гордость. Анни не любила ворошить прошлое и ненавидела, когда чужие люди не просто копошились в нём, но ещё имели наглость осуждать. Она перевернулась на спину и прикрыла глаза, стараясь не думать о правильных выборах, Эрвине и его наставлениях прийти в себя и оставить какие-то попытки — и улыбнулась уголками губ, понимая, что, если беглеца не поймают через полтора месяца, никакого выбора уже не будет. Возможно, тогда-то всё и наладится — вместе с исчезнувшей возможностью надеяться на что-то больное, но совсем уж детское.~*~
За час до полуночи в дверь постучали. Анни достала почти разрядившийся телефон — и вызовы, и сообщения были пусты, никто не предупреждал о поздних визитах, и она уже было уверилась, что стук померещился, как он повторился. Кто мог без предупреждения зайти так поздно, Анни не имела ни малейшего понятия: маленький круг друзей был такой далёкий, что всегда спрашивал приглашения и никогда не приходил так поздно. Но в тот день ей, утомлённой бессонницей и мыслями, до безумия хотелось спать, и Анни не взяла ни ножа, ни пистолета, для приличия посмотрела через глазок, показывающий только ночную мглу, и открыла. Первым она увидела дуло пистолета. Не промеж глаз — чуть выше, посередине лба, но какая разница, если мозги вылетят в любом случае — и вспомнила уже позабывшийся нуар-детектив. Заказывала пулю, дорогая? Только потом Анни увидела лицо — и легче как-то не стало. — Одно лишнее движение — и я тебя убью. Никаких пафосных «мозги будут соскрёбывать со стены» — простая констатация факта, но оно и неудивительно: вряд ли в базу данных военного робота Широ внесли издёвки и сарказм. — Руки вверх. В его голосе не было ни металлических нот, ни скрежета, только излишнее равнодушие. Анни подумалось, что, добавь всего несколько чувств, — и не отличишь от человеческого — и тут же мысленно чертыхнулась: сейчас надо думать вообще о другом. Она покорно подняла руки, отошла в сторону, когда робот потребовал впустить его в дом, закрыла дверь на все замки. На удивление руки не дрожали и осознание опасной близости смерти не путало мысли — Анни чувствовала какое-то усталое спокойствие и отрешённость, как будто не ей в лоб был направлен пистолет и не к ней ввалился беглый робот. — В зале всего одно окно, и то выходит во двор, — сказала она, когда замеревший в коридоре Широ начал подозрительно оглядываться. — Это самая безопасная комната. — Оружие? — Моя комната, верхняя полка шкафа. Когда они дошли до шкафа, робот вдруг остановился и простоял в оцепенении несколько секунд. Анни уже было заподозрила, что у него закончилась энергия, как он выдал: — Ловушка? — В своём доме? в шкафу? Серьёзно? Когда Широ нахмурился, Анни невольно сравнила его с младенцем: такое детское недоумение застыло на его лице. — Да не ловушка, нет, — сказала она с тяжёлым вздохом. — Открывай уже. Или мне достать?~*~
Естественно, доставал Широ всё сам: он был достаточно глуп, чтобы не понимать сарказма, но недостаточно — чтобы отдавать врагу оружие. Проверив все остальные места и убедившись, что и место, и его хозяйка не представляют опасности, он наконец опустил пистолет и поведал цель визита. Анни даже почувствовала короткий, но острый приступ нервного веселья: до того идиотской казалась одна мысль жить и обслуживать того, кто должен был обслуживать тебя — пока не произошёл сбой и запертая в клетке птица не возжелала свободы. Пока не пришли в действие ненужные механизмы. Смотря на расслабленно сидящего в кресле Широ, вспоминая его лицо и голос, Анни понимала: он чувствует. Лишнее не успели убрать — поэтому и никакие убийства не гремели по телевизору, а состояние робота было легко охарактеризовать. — Ночью людям необходимо спать, — ворвался в мысли голос Широ. — Почему ты не спишь? — Заботишься обо мне? — холодно спросила она, заворачиваясь в одеяло и не отрывая взгляда от лица Широ. Какие эмоции уже известны ему? насколько прогрессировал? Спустя две недели отвратительного отпуска она с трудом могла вспомнить, что и в каком количестве успела вложить. Ясно вспоминалась только рефлексия — Анни вложила её первым делом, будучи уверенной, что именно она поможет в самостоятельном освоении новых чувств — в конце концов, не только в умственном плане же развиваться. — Люди — хрупкие создания, верно? Анни вздрогнула. — Что? — Ты Анни Леонхарт, верно? Именно ты отвечала за мои чувства, — Широ наклонился и протянул руку к её лицу, и Анни, обездвиженная не столько его словами, сколько самим фактом «её труд не был напрасен», не отстранилась — даже когда Широ коснулся её волос, — и именно ты вложила в меня эту мысль. — Именно поэтому ты должен заботиться о своих. Широ задумчиво закатил глаза. — Странно, — сказал он, — в моей базе данных значится, что именно поэтому врага легко убить. — И кто же твой враг? — спросила Анни, пристально глядя в его глаза и стараясь не думать о загребущих руках Эрвина, перестроившего даже эту мысль. — Тот, кто посягает на мою свободу.~*~
Широ не спал. Не отключался, не заряжался — сидел изваянием в кресле, и Анни, выныривая из поверхностного сна, первым делом чувствовала его пристальный взгляд — как будто не отбирал оружие, не проверял дом и вообще под прицелом держит врага. И, думая о последнем, Анни терялась. Была ли она врагом? Посягала ли на его свободу? Сейчас — нет, и завтра, и послезавтра, и через неделю — она никому не позвонит и не попытается вырваться из плена, молчаливо следуя указаниям робота. Возможно, даже будет взращивать выжившие побеги — расскажет о людях, о взаимоотношениях, личностях, желаниях и идеалах, обо всём том, что составляет социальную природу человека и что только начинает в нём зарождаться. Что уничтожат, если он вернётся или даст себя обнаружить — и Широ, глупый в чувствах и неглупый во всём остальном, это понимает. И он будет цепляться. Анни снились холодные руки на шее — металл, обшитый человеческой кожей, — прижатое к горлу, виску, лбу или груди оружие и испуганные взгляды — и надежды, продолжающие цвести. Если здесь и был наивный, глупый ребёнок, то только в её лице. Умрёт ли он через полтора месяца, найдётся ли оружие, будет ли необходимость кому-то позвонить и вырваться из плена, Анни не знала. Есть ли смысл возвращаться? Там чувства и человечность никому не нужны — а значит, не нужна и она сама. Но здесь, в маленьком частном доме, этим летом промёрзшим насквозь от дождей и одиночества, был робот, желающий стать человеком, — а значит, были нужны и чувства, и человечность. А значит, нужна была и она.~*~
Сначала отношения между ними напоминали натянутую тетиву — одно напряжение и боязнь лишний раз шелохнуться. Анни не находила причин дорожить своей жизнью, но дёргалась всякий раз, когда Широ наставлял на неё оружие. Однажды он вообще её скрутил — когда Анни надоело постоянно находится на мушке и чувствовать себя подопытным кроликом и она попросту выбила пистолет из его рук. Синяки остались до сих пор: у стального тела и хватка стальная. Широ не извинялся, да и не за что, по сути, было. Он защищался, опасался, цеплялся, — а ей просто оставалось терпеть. Вскоре, однако, Широ расслабился, понял, что опасаться нечего, у Анни действительно нет причин сдавать его и более того — она желает ему помочь. О неопределённости самой Анни — помогала она ему или всё-таки себе, — знать не требовалось.~*~
Широ практически не сидел дома. Его тянуло ко всему: к каждой вещи, случайно увиденной по телевизору или на улице, услышанной в песне и засевшей в голове невыносимой неизвестностью, которая оказалась ему ненавистна — и которая оказывалась едва ли не на каждом шагу. Анни удивлялась: она была уверена, что огромная база данных военного робота, измерявшаяся терабайтами, таила ответы если не на все, то на многие стандартные вопросы из физики, биологии и других наук. Но Широ спрашивал про хрупкость людей, исследовал принцип работы раздвижных дверей в супермаркете, зачитывался свойствами углерода — лез в каждую науку, показывая огромные пустоты в знаниях. А ещё он практически всегда просил её помощи. Сначала, конечно, он предпочитал гордое одиночество, не доверяя и не желая постоянно держать пистолет у кое-чьего лба. Так он довольно легко заполнял научные пробелы: в конце концов, по этой части Интернет ему был куда большим помощником, нежели Анни. Но сухие статьи так и не смогли объяснить ему хрупкость человека — и на третью неделю отпуска он пришёл за помощью. — Я знаю, как устроен человеческий организм! — говорил Широ, когда Анни согласилась помочь, и он был отчего-то так взбудоражен, что не мог усидеть на месте. — Все системы, все функции, все возможности и пределы. Я понимаю его биологическую хрупкость! Но... есть ещё одна сторона, да? Эмоциональная, психологическая, и... я не понимаю, например, почему человек не может бороться со стрессом, когда способы борьбы уже выведены! Или... — Потому что они не всегда помогают, — прервала его Анни. Широ смолк, и в воцарившейся тишине отчётливо раздавалось его тяжёлое дыхание — как будто марафон пробежал, ей-богу. — Видишь ли, каждый человек индивидуален. То, что подходит одному, может быть не просто бесполезным — противопоказанным другому. — А собрать всё в один список? Всё, что когда-либо помогало бороться со стрессом? — История семи миллиардов человек насчитывает тысячи лет. Как ты себе это представляешь? К тому же, раньше кому-то сожжение врага помогало — так себе метод в нынешнее время. — Почему? — Потому что убивать — плохо, и не важно, кого: людей, животных или время. Широ растерянно посмотрел на свои ладони. — Но... одна из моих основных задач — убийство... — Я знаю, — сказала Анни и, спустившись с дивана, приподняла его лицо, — но иногда необходимо делать плохие вещи. Чтобы было лучше. — Это ведь противоречиво! Анни пожала плечами. — На то мы и люди.~*~
Человеческая природа манила его больше всего — наверное, потому, что её у Широ практически не было. Он носил найденные среди старых, ненужных вещей и даже военной формы мужские толстовки и джинсы, слушал тяжёлый рок и дружил с уличными мальчишками — небольшой компанией из трёх человек, любившими повздорить друг с другом. Во время одной из таких ссор они и познакомились: Широ с Анни проходили мимо, когда назревала нешуточная драка между Китом и Лэнсом, и Широ почему-то не смог не вмешаться. Анни не знала, в чём была причина ссоры и как Широ смог её разрешить: она стояла у калитки родного дома и смотрела со стороны, как робот развёл мальчишек, дал несколько минут на успокоение и только потом спросил, что происходит. Он действовал осторожно, говорил мягко и постоянно улыбался — наверное, поэтому уличные мальчишки прониклись им, послушали, а потом, когда их столкнула очередная благополучно разрешившаяся ссора, — даже стали называть папой. Широ смеялся. «Поверить не могу, что я вызываю доверие». Кит, Лэнс и Ханк, все как на подбор имевшие либо проблемы с родителями, либо надгробные плиты вместо них, просто обожали его. Они с нетерпением ждали каждой встречи и однажды даже сымитировали ссору, чтобы папа выбежал на крики. Тогда он впервые их отчитал: сказал, что нельзя так делать, что обман — это плохо, а с плохими людьми он не общается, и что если хотят позвать его, пусть просто постучатся. Анни видела всё, стоя за калиткой и думая, что Широ действительно как отец. В такие минуты ей становилось крайне паршиво. Но Широ этого не видел: он учился чувствам, а не чтению людей, и отвратительная лгунья Анни легко обманывала его.~*~
Несмотря на то, что Широ не нуждался в пище, он всё равно приходил на кухню вместе с ней. Они сидели за столом и смотрели фильмы, Анни рассказывала о эмоциях, причинно-следственных связях, целях и обо всём том, что отражалось на лицах героях или в их поступках, а Широ слушал как завороженный — точно ребёнок, увидевший фокус. Наверное, она и была в его глазах фокусницей или какой-нибудь волшебницей, легко читающей людей, выясняющей их мотивацию и выносящей справедливый вердикт, хотя на самом деле Анни ни черта не понимала в людях. Потом они перемещались в зал, устраивались на диване, снова смотрели фильмы или вместе читали книги — они отлично раскрывали чувства изнутри. И Широ постепенно открывал для себя человеческий мир — противоречивый, невероятно сложный и запутанный, но безумно интересный, манящий и не дающий покоя: с каждой ночью он всё реже следил за Анни и всё чаще в одиночестве учился самостоятельно читать людей. За его развитием, недоумением и постижением простых истин Анни любила наблюдать — будто кто-то поменял местами недавнюю ситуацию, и теперь Широ стал подопытным кроликом. Он проецировал на себе едва ли не все эмоции, какие видел и о каких читал, и в такие моменты Анни засматривалась на его лицо, то по-детски радостное, то неприятно удивлённое, а то и вовсе злое, похожее на морду свирепого зверя. Иногда она давала советы — когда слишком далеким от реальности было его выражение лица или когда Широ сдавался и просил помощи. Остальное время она наблюдала — и молчала. Он должен сам всё понять. И, когда он научится это делать, Анни станет ему не нужна.~*~
Июнь подходил к концу вместе с первым месяцем отпуска, когда напряжение между ними исчезло. Широ, конечно, не вернул оружие и не позволил гулять одной, но общество друг друга перестало тяготить — наоборот, даже было в радость. Лето стояло за окном всё теми же вечерними-ночными дождями, дневным холодом и слабым, больным солнцем, но Анни не чувствовала серости, апатии и вызванной бездельем усталости — рядом был Широ, всё более эмоциональный и человечный, да просто знакомый Широ, который каждый день выводил на улицу, удивлялся чему-то простому... нуждался в ней? А у Анни внутри цвели надежды, врываясь корнями в душу, — не выкорчевать без последствий, но она не бросалась за лопату — и не лгала себе, понимая, что нуждается в нём, в бездушном военном роботе с желанием чувствовать и родным лицом. И проводила с ним холодные утра и по-домашнему тёплые вечера, когда на фоне шёл фильм, Широ внимательно слушал и учился готовить, а Анни сидела за его спиной, и ей мерещилось, что в доме снова пахнет кофе — и что мир снова можно уместить в ладонях. — Анни, — позвал Широ, стоявший боком и счастливо смотревший в окно за её спиной, — дождь кончился.~*~
Июль обрушился солнцем и жарой — настоящим летом, в несколько дней прогревшим промозглую землю и таких же промозглых людей. Мир зацвёл, запестрел пронзительным голубым небом с ярко контрастирующими на его фоне облаками и пышной зеленью. Широ со спокойной, какой-то созерцательной улыбкой смотрел на преобразившуюся природу — и на вторившую ей Анни, тоже зацветшую, но тихо и умиротворённо — так, как цветут деревья. Широ сравнивал её с сакурой, оживающей редко и только в особых условиях, — но как оживающей. Анни не стала больше болтать, чаще улыбаться или меньше хмуриться — во всём она осталась всё той же, иной раз походя на робота больше его самого, но Широ чувствовал несуществующими сердцем и душой, что она немного другая. Более близкая, более человечная.~*~
Пока нагрянувшее лето согревало город и его окрестности, Анни решила сходить в центр — присмотреть новую полку, купить вазу и просто немного развеяться от надоевших окраинных парков. Всё в той же груде старых вещей нашлась лёгкая ветровка с капюшоном, подходившая для плечистого Широ, мужская кепка и перчатки, а в шкафчике в зале — медицинская маска. — Никого не убивать, — наставляла Анни, подготавливая беглеца ко второму выходу в мир. — Даже если толкнут или обзовут. Врагов нет. Слышишь, Широ? — Тем не менее... — Никаких «тем не менее». Держи себя в руках, хорошо? Потому что я не смогу тебя остановить. Он смотрел на неё с высоты своего роста — на маленькую, худую Анни Леонхарт, которая умеет сражаться, но которой всё равно не выстоять против груды металла. Широ поджал губы. Груда металла. — Хорошо, — пообещал он, положив руки на её плечи, — я буду держать себя в руках.~*~
И он держал. Как бы ни толкали, ни проклинали, ни посылали и ни ограничивали его свободу, Широ сквозь зубы процеживал: «Обещание», закрывал глаза — и терпел. Поначалу ему было тяжело, и Анни видела, как нехорошо темнели его глаза в ответ на ругательство или нарушение личного пространства — и, саму себя не контролируя, хватала его руку и сжимала так крепко, словно желала сказать... многое. Что надо держать себя в руках, что это привычно для людского мира, что она рядом и она — человек. А человеку не выстоять против чудовища. И Широ будто чувствовал. Его плечи опускались, сам он расслаблялся, светлел в лице и взгляде — снова становился человеком. Немного нелепым, неуклюжим человеком, восхищённо разглядывающим яркие магазинные вывески, стеклянный потолок и сотни новых людей, не нуждающимся в пище, но всё равно следующим за Анни в кафе и садящимся с ней за столик. Он осторожно косился по сторонам: Анни уже намекнула, что во все глаза рассматривать людей не стоит — некультурно, некрасиво и да просто привлекает много внимания, — и Широ придержал свои восхищение и любопытство. — Ты хорошо сдерживаешь эмоции, — сказала Анни. — Мне так часто попадаются холодные, сдержанные люди! Что в книгах, что в жизни, — улыбнулся Широ. — Но держать себя в руках, оказывается, тяжело. Когда весь мир полон чувств, мне хочется коснуться и испробовать каждое... — Есть чувства, Широ, — прервала Анни, помрачнев, — которые лучше не испытывать. Поэтому... не надо «каждое». На его лице отразилась тревога. — У тебя... есть этот опыт, да? — Кто знает, — пожала она плечами и отвела взгляд, который зацепился за постер вышедшего в прокат фильма. — Пойдём лучше в кино.~*~
Анни выбрала «Красавица и Чудовище» — не самая любимая, но определённо заслуживающая внимания сказка, после которой есть о чём поговорить с Широ — спросить его, кто же чудовище в этой сказке и одно ли оно, заслуживал ли такой участи не оправдавший доверия Гастон и что вообще уготовлено предателям. Разговор начался ещё у дверей кинотеатра: Анни решила не медлить и спросить сразу, пока ещё свежели события и чувства — и закончился только в доме, когда Анни немного устала говорить, слушать и спрашивать, а Широ — анализировать и думать. Во многом они сошлись: Белль заслуживала уважения, чудовищем был не только принц, но и Гастон, поплатившимся за своё предательство, — которое, к слову, оба сочли непростительным. Широ помог ей прибить полку, Анни поставила в новую вазу свежие, купленные по дороге к дому цветы — и мельком подумала, что у них не жизнь, а прямо-таки сказка, не очень интересная и захватывающая, но по-семейному тёплая и спокойная — никаких смертей, плохих чувств и предательств. Стоя под душем, Анни думала, что однозначно сошла с ума, раз охарактеризовала жизнь с роботом семейной. Надежды раздирали душу и рвались наружу, в жизнь, в необходимые события, к человечному роботу — и опутывали, привязывали, приковывали так, что Анни невольно ловила себя на мысли: цепляться будет она. Если настанет время.~*~
В середине июля, когда Анни лежала на диване и пролистывала книгу, Широ вдруг вырос перед ней — и протянул пистолет. — Это твоё, — сказал он в ответ на удивлённый взгляд. — Ты возвращаешь мне оружие? Серь... — Да. Потому что я верю тебе, Анни. Он вложил в её руки пистолет и присел перед диваном, снова взял в руки волосы — как тогда, в далёкую первую встречу, когда между ними не было ни капли доверия и когда Широ был таким же серьёзным. Как будто вся жизнь прошла с того момента, невольно подумалось Анни. Потому что если и было что-то общее между «тогда» и «сейчас», так это только серьёзный Широ — и светлые волосы в его ладони. — Ты разбираешься в людях и ситуациях, — сказал он, глядя прямо в глаза, и Анни мерещилась печальная радость в его взгляде. — Ты знаешь, что правильно, а что — нет. И если я поступлю неправильно, — он надавил свободной рукой на пистолет, — ты сможешь меня остановить.~*~
В последнюю неделю отпуска они решили съездить на речку. Анни знала одно укромное место на её берегу, надёжно скрытое от людей. Без песочного пляжа и с илистым дном, оно выглядело островком настоящей природы и потому когда-то завлекло её. Вода Широ не могла навредить, и он, найдя плавки, тоже согласился искупаться. Под тенью раскидистого дерева они бросили вещи, быстро разделись; с речки тянуло прохладой и свежестью, пробегавшей по телу мурашками, и Анни вдруг стало так легко и спокойно, что она забыла и о своём бледном, некрасивом теле, и о надеждах, с каждым днём тревожащих всё больше, и о доверии Широ — всё, что недавно забивало голову, река унесла вниз по течению. Зайдя по плечи, Анни остановилась и развернулась — Широ стоял на самом берегу с закрытыми глазами и чуть запрокинутой вверх головой — видимо, прислушивался к новым ощущением. — Как тебе? — спросила она, когда Широ открыл глаза. Он задумчиво рассматривал небо. — Знаешь, Анни... я ведь не умею плавать. Я знаю, какие движения нужно делать, как дышать, как держать тело, но... — Я не буду тебя учить. Широ расстроенно взглянул на неё. — Почему? — Хотя бы потому, что ты намного тяжелее. Широ прошёл чуть дальше и уселся на дно, тоже оказавшись в воде по плечи, а Анни перевернулась на спину. Небо слепило взгляд, и, вглядываясь в его бесконечную голубизну, Анни думала, что она совершенно ничего не знает — ни что делать сейчас, ни как поступать дальше, когда подойдёт к концу этот вначале ненавистный, но теперь необходимый отпуск, когда вернётся на работу, окажется в каком-нибудь мелком проекте — просто так, чтобы не мешалась под ногами. Когда Широ будут искать, а он — просиживать дни дома или в окрестностях, ожидая её прихода. А возможно, он сбежит — из боязни, что выдаст, из нежелания ждать. Анни не знала, хочет ли Широ всего и сразу или умеет терпеть. Но, чёрт возьми, как много в нём от него. Того, чего она не вкладывала, но что всё равно выросло — неизвестно как, почему и на чём. Выросло, доросло до пытающихся зацвести надежд — и связало. Неясно только, связало с ним — или петлю на шее. Анни закрыла глаза и нырнула. Кто он для неё? Просто робот. Что-то чувствующий, близкий робот, в который она желала вложить душу. Чью-то? И почему стал близким? потому что интересно наблюдать за развитием, интересно говорить и слушать вечерами? потому что понимает? или потому что, чёрт возьми, она видит в нём далеко не простого робота? Что-то коснулось её. Анни открыла глаза, огляделась — и тут же была вытолкнута на поверхность. Она судорожно вцепилось во что-то, перехватившее талию, — и увидела под собой Широ. — Я думал, ты утонула, — произнёс он, свободной рукой стирая стекающую по лицу воду — и тяжело дыша. — Ты не пугай так больше, хорошо? Анни?.. Анни чувствовала, что её трясет — не потому, что тонула, захлёбывалась, а потому что этот грёбанный идиот волновался, потому что непринуждённо держал одной рукой, взволнованно смотрел, спрашивал, касался и голосом, чувствами, лицом, телом — всем!.. Анни нагнулась, схватила его за шею — и, не думая ни о чём, поцеловала. Широ не отстранялся и не отвечал — стоял как вкопанный, не двигаясь, но Анни было плевать и на него, и на слёзы, стекающие по лицу, и на весь ненавистный, издевающийся над ней мир, пять месяцев назад ставший чёрно-белым и два — решивший вернуть краски. Только все они бракованные. Неяркие, ненастоящие, имитирующие те, которые нужны, точно так же, как Широ имитировал жизнь. Имитировал человека. Но, будь всё трижды проклято, даже ненастоящие краски и имитация человека вызвали зависимость — и Анни прижималась сильнее, сталкивалась лбом, пыталась вновь поместить в ладони весь мир — и целовала, целовала, целовала... не чувствуя холодного не из-за воды тела — или стараясь не чувствовать. Но холодную ладонь на своём лице она почувствовала сразу — и она словно отрезвила. Анни резко отстранилась, тяжело дыша и зло стирая слёзы. — Прости, — хрипло выдавила она, — я... сорвалась. На лице Широ мелькнула растерянность. — «Сорвалась»? — повторил он тихо. Анни запрокинула голову и вдохнула ртом воздух — успокоиться, успокоиться, взять в руки и себя, и слова. Чёрт побери, неужели Широ на что-то надеялся? — Отпустишь меня? Она старательно не смотрела на Широ — видела краем глаза его потерянное, неверящее лицо и чувствовала пристальный взгляд, но не хотела отвечать ни на какие вопросы. И понимала: если Широ захочет — он заставит, и Анни переступит через себя, покопается в прошлом и ответит на все вопросы. В конце концов, он военный робот, таким допросы — раз плюнуть. Но внезапно небо с застывшими облаками двинулось. Анни осторожно скосила взгляд вниз. Не смотря на неё, Широ шёл к берегу.~*~
Он ничего не спрашивал ни словами, ни взглядами — вообще больше не касался этой темы, как будто Анни не сносило крышу, а у него не рушились надежды — если они были, конечно. Отдых не клеился. Анни даже не пыталась выглядеть счастливой, сломанной куклой лёжа под тенью и не думая ни о чём. Широ видел её состояние — и, как требующий уважения к своему личному пространству, не лез, сидел на берегу, опустив в воду ноги, и смотрел на неторопливое течение. Вскоре всё надоело. — Поехали домой, — устало предложила она. Широ кивнул и начал собирать вещи. Через час потерявшая аппетит Анни пила горячий чай, а Широ сидел в зале и смотрел что-то по телевизору. Между ними были несколько метров и одна стена — и Анни казалось это символичным. Настолько, что не было даже желания усмехнуться или нервно рассмеяться. Она смотрела в пустую кружку и гадала, смогла бы рассказать Широ хотя бы часть прошлого, если бы он потребовал, если бы вывернул руки, сломал кости и прижал к виску пистолет. Смогла бы ещё раз увидеть это потерянное и неверящее лицо? Анни положила голову на стол и закрыла глаза. Широ не требовал — даже не пытался. Широ уважал личное пространство. Военный робот, уважающий личное пространство. Анни вздрогнула и резко распахнула глаза. Всё определённо пошло не так.~*~
Сегодня Анни спала в своей комнате, а Широ ходил беспокойной безликой тенью по дому — и думал. В кресле валялась недочитанная книга, смысл которой не проходил сквозь бурелом мыслей, на паузе стоял фильм — с ним было то же самое. Широ ничего не усваивал, к чему бы ни прикасался и за что бы ни брался. Внутри него творилось что-то странное. Беспокойство, неизвестность съедали изнутри вместе с мыслями, и Широ не мог ни лежать, ни сидеть, ни стоять — всё внутри требовало движения, действий, событий... Анни? Широ тряс головой, зарывался пальцами в чёрные волосы с белой чёлкой — кто-то или накосячил, или поиздевался — и пытался поймать момент, когда рухнула старая система, а на её месте зацвела новая. Только та ли, которая нужна? Он пришёл к чувствам, к пониманию, к человечности — ко всему, чего был лишён во имя полного контроля и повиновения. Но где-то произошёл сбой. Широ ходил и гадал, не ушёл ли он дальше положенного. Но где было это «положенное» и было ли оно вообще? Два месяца как он свободен — и ни разу не было мысли вернуться, дать опутать себя проводами, вживить возможность контроля и окончательно превратить в бездушную груду металла, которая погребёт за собой тысячи таких, как Анни. Два месяца как он учится быть человеком и познаёт человеческий мир — и он совершенно не хочет разрушать его. Он завалился на диван, неубранный с прошлой ночи, уткнулся носом в подушку, завернулся в одеяло — всё пахло вышвырнутой учёной, которая отвечала за его чувства — так значилось в памяти — и которая единственная могла подарить их. Вроде бы близкой, но на деле далёкой учёной, которая знает о нём всё — и не даёт открыть свои шкафы. Какие демоны таились в её омуте? Широ хотелось узнать, в его голове были сотни способов допроса, начиная от гуманных просьб и заканчивая страшными пытками. Но сегодня он не скрывал своих чувств, и Анни видела его как оголённый нерв, раскрытую книгу, в которой ясно читались вопросы, — и она не пожелала на них отвечать. Эту стену можно пробить, и кулаки прижаты к ней — но Широ ничего не делал. Он не будет рушить ни человеческий мир, ни человеческую жизнь. Он не бездушный военный робот. Нет.~*~
К трём часам он немного успокоился, привёл мысли в порядок и мог сосредоточиться на чтении. Но ожидавшая своего часа книга не шла, и Широ решил поискать другую — в зале был огромный шкаф с целыми полками книг, выбирай какую хочешь. Выбрал он немного странную — всего с несколькими страницами, гораздо толще обычных бумажных, маленькую и тонкую. Широ заинтересованно открыл. И замер. Фотоальбом. Спрятанный в глубине, случайно бросившийся в глаза размером фотоальбом с несколькими страницами фотографий Анни — и какого-то парня. Широ бы закрыл, уважая личное пространство, — но не когда на фотографиях Анни и он сам. Широ ринулся в ванную, закрыл дверь и включил свет — нет, не показалось, рядом с Анни действительно стояла его копия: похожее телосложение, такое же лицо, цвет глаз и волос — только нет седой чёлки. Широ неверяще листал, но парень не менялся — и Анни, невероятно счастливая Анни тоже не менялась. Он никогда не видел её такой. Широ взглянул в зеркало и поймал свой отчаянный взгляд. Он достал одну фотографию и перевернул — дата, место и два имени: «Такаши Широганэ и Анни~*~
Анни проснулась поздно. Свет заливал комнату, а в доме пахло чаем и свежей выпечкой — так умиротворённо и по-семейному, что лежи и наслаждайся. Но Анни тихо поднялась, оделась — и спрятала за спиной пистолет. Широ она нашла в зале. Он стоял к ней спиной — смотрел во двор, в этом году зарастающий травой, и не двинулся, когда услышал шаги. — Анни, — начал он, не оборачиваясь, — кто я для тебя? Она медленно выдохнула и завела руки за спину — главное, спокойствие и никаких резких движений. Сейчас всё встанет на свои места. — Ужасно всё как-то получилось, — между тем продолжал Широ. Он повернулся к ней лицом, и Анни увидела его улыбку, тихую и печальную. — В фильме всё было не так. Чудовище полюбило красавицу, а красавица — чудовище. — Потому что это сказка, Широ. — И ничего в этой жизни не бывает из сказок? Анни отвела взгляд. — Бывает, конечно. Но редко. — Тогда ответь мне, Анни, — сказал Широ — громко, отчаянно, так, что хотелось заткнуть уши и по привычке убежать, забыть, попробовать начать сначала, но холод пистолета обжигал руку, и Анни понимала — отступать некуда, — может ли красавица полюбить чудовище? Анни прикрыла глаза. Надежды рвали душу в клочья, наивный ребёнок в ней кричал и плакал, а мир снова терял цвета, и сейчас было самое время остановиться и ничего не выяснять — может, выяснится попозже само или хотя бы более миролюбиво. Менее болезненно. Но Анни уже давно не строила будущее из «может» и «я думаю». Когда Широ, устав ждать ответа, сделал шаг вперёд, она без колебаний выставила пистолет. — Не делай лишних движений. Когда паук поймал бабочку, конец стал известен наперёд: однажды один другого обязательно убьёт. «Красавица и чудовище» с более трагичным содержанием и концовкой — и в нём она позволит себе быть прекрасной бабочкой. Со взгляда робота, конечно, потому что с её убийца здесь не иначе как Широ. Или она убьёт его, или он. Сейчас всё точно встанет на свои места. Анни не боялась и не дрожала: в жизни не осталось чем дорожить, и это — лишь маленький эксперимент, проверка на прочность для Широ, — и лучше бы для него было выстрелить. Но он поднял руки. — Ты знаешь, что правильно, а что — нет, — повторил он всё с той же отвратительно отчаянной улыбкой. — И если ты так решила, значит, я сделал что-то неправильное. И в этот миг мир Анни рухнул. — Идиот, — бессильно вырвалось у неё. — Красавица уже полюбила чудовище. Широ ничего не успел спросить: несколько выстрелов в известные слабые места заставили его рухнуть на пол сломанной, но не убитой куклой.~*~
— Хорошая работа, мисс Леонхарт, — сказал Эрвин, когда Широ привезли в штаб и надёжно заперли в найденной уцелевшей клетке: как выяснилось, при побеге он устроил нехилый погром, уничтожив все капсулы, поэтому пришлось обходиться чем подешевле. Его заперли, как зверя, и поставили вокруг кучу охраны, которая не помогла бы, реши Широ сбежать. Но если он пощадил предателя, пощадит и невиновных. — Я могу с ним поговорить? — спросила она, когда забежавший в кабинет Армин сообщил о пробуждении робота. — В последний раз. Анни знала, что его отключат, перестроят, удалят всё лишнее, что успело вырасти за два месяца, и воздвигнут старую систему — уже без малейших чувств. Анни знала и в последний раз хотела встретиться с ним. Как с отражением Такаши — и как с Широ. — Только в дань уважения мистеру Широганэ.~*~
— Ты пришла попрощаться? — спросил Широ, увидев её возле клетки. Спросил тихо, беззлобно и всё с той же улыбкой, как будто она приросла к его лицу. — Тогда ты сказала... — Ответь, Широ, — прервала его Анни, — кто из нас чудовище, а кто красавица? Широ недоумённо взглянул на неё. — Люди индивидуальны, Широ, а взгляды на них — относительны. Для одних человек — чудовище, а для других — красавица. Только в сказках всё определено и ясно. Широ закрыл лицо ладонями и глухо засмеялся. — Меня полностью перестроят, да? — спросил он, не отрывая ладоней от лица, и Анни не сразу расслышала его и поняла. — Это хорошо. Я так устал от этих противоречий и сложностей. И думать устал... Теперь это будут делать за меня. Это хорошо... Анни снова почувствовала, что её трясет: Широ выглядел невыносимо жалким, потерянным и уставшим, и в его отчаянии, усталости и запутанности, в его чрезмерной человечности — во всём, что сейчас овладевало им и за что он подлежал перестройке — фактической смерти — виновата только она. Анни схватилась за железные прутья. — Широ... — Тогда просто скажи мне, Анни, кто я для тебя?! Широ или Такаши Широганэ?! Напряжённые плечи Анни осели. Она не думала о том, как и откуда он узнал о Такаши, какие выводы сделал, что вообще чувствовал, поняв, что если не всё, то определённо какое-то время она видела и не видела его одновременно; она лишь смотрела на него, на загнанного в угол зверя, который тщетно пытается смириться со своей участью, — и молчала. Анни не умела лгать, а сейчас — попросту не желала.~*~
Стоя над улицами под порывами холодного ветра, Анни пусто смотрела в небо — поблекшее, низкое и серое. Набегали тучи, и в воздухе пахло грозой. — Что же вы решили, мисс Леонхарт? Рядом стоял Эрвин, на лице которого за два месяца прибавилось морщин, а круги под глазами стали отчётливее. — Что роботу не нужна человечность. «Вы победили». Позади умирал человек, но за глухими стенами и беспрестанно повторяемым в голове «так правильно» не было ничего слышно. Вросшие в душу надежды осыпались сухой деревянной крошкой, а у глупого, наивного ребёнка текла кровь из пробитого пулей трусливого сердца. — Я рад, что мы нашли общий язык. «...так правильно...» — Когда мне приступить к работе? Эрвин с заинтересованной улыбкой повернулся к ней. — А что вы хотите создать? Анни старалась не думать, что сейчас она как марионетка, покорно двигающаяся по сценарию и читающая необходимый текст, что, неожиданно выиграв, позволила себе проиграть, что свобода её рухнула вместе с миром, что... «...так правильно...» Она вытянулась по стойке и, холодно смотря в довольные глаза Эрвина Смита, отчеканила: — Военного робота, который никому не спустит с рук смерть Такаши Широганэ.«Так правильно?..»